Одиночество - Николай Вирта

Народ сходился не спеша: за партами сидело человек пятьдесят, они оживленно беседовали между собой. При появлении Ишина и Сторожева все смолкли.

Перед тем как отправить Сторожева в мятежное село, Антонов строго-настрого запретил ему грозить мужикам расправой. Ишин дал слово умаслить бунтарей, и его послали с Петром Ивановичем.

— Ну, как дела? — весело бросил в толпу Ишин и попросил у мужика, сидевшего в первом ряду, прикурить. — Бунтуете, значит?

— Да вот так оно, стало быть, Иван Егорыч, вышло, — отозвался несмело Фрол Петрович.

— Ну, ну, бунтуйте! — Добродушию Ишина, казалось, не было предела. — Краснота не налетала?

— И красные были, и Колька Пастух не забывал.

— Ишь ты, разбойники! Ну, мужики, видать, быть вам опять заодно с нами. Да ей-богу! Не то допекут вас! — Ишин посмеялся. — Спасу вам не будет ни от нас, ни от красноты. Чего уж там! Мужики должны быть вместе, отцы!

— Мужик мужику рознь, — зло заметил Андрей Андреевич. — Иной мужик как я, а иной вон как Петр Иванович. У меня вся скотина — полудохлая лошадь во дворе, а у Петра Ивановича стадо целое.

— Поработай, как я, у тебя стадо будет, — взорвался Сторожев. — Тебе бы на брюхе целый день лежать.

— Видели мы, кто на тебя работал! — гневно возразил Андрей Андреевич.

— А кто?

— А все те же!

— А все-таки?

— Будет вам! — заметил Ишин. — Ну, чего делите? И Петра Ивановича коммуна гнет, да и тебя-то, видать, не озолотила, — обратился он к Андрею Андреевичу.

Мужики одобрительно зашумели.

Школа наполнялась. Стало жарко, обильный пот выступал на лицах. Лешка зажег керосиновую лампу, выдвинул на середину стол и стул.

— Старики, — сказал Сторожев, — Иван Егорович приехал не шутки шутить, а с сурьезным разговором. Его сам Антонов сюда прислал. Желаете говорить?

— Слышь-ка, Иван Егорыч, — обратился к Ишину Фрол Петрович, — ты нам про коммуну не расписывай. Про коммунию мы все сами знаем. Да и ты в прошлый раз про нее немало болтал. Ты вот что скажи: нешто это порядок Кольку Пастуха на нас напущать?

— Верно, верно! — поддержали Фрола Петровича отовсюду.

— И далее, — продолжал степенно Фрол Петрович. — Ты нам скажи толком, какую вы власть будете опосля ставить, как землей распорядитесь. В тот раз ты об этом и не заикнулся, Егорыч. Не по-нашему у вас пойдет — мы с тобой и говорить-то не станем. Авось и вольными проживем.

— Дело говорит Фрол, дело! — снова понеслись крики. — Довольно языком трепать! Про порядки давай!

— А я, мужики, к вам и приехал не с речами. Перво-наперво Александр Степанович вашему обществу поклон прислал. Примите, старики!

Ишин низко поклонился собравшимся.

— Второе дело, мужики, хочу я вам рассказать сон. Видел я его давно, а и сейчас помню. Придвигайтесь ближе, у меня голосу нет, схватило на морозе.

Люди придвинулись, плотно окружили Ишина.

— Так вот, старики, вижу я сон: словно бы перенесло меня по воздуху в царство-государство за тридевять земель, за моря-окияны. Иду я по дороге, вокруг дороги — поля, пшеница выше человека, шумит, шуршит. Колосья по фунту весом. «Вот, — думаю, — славный урожай!..» Вижу, на полях работают люди, одеты чисто, по-городскому. Спрашиваю я одного деда, — он, словно барин, под деревом сидит, прохлаждается, зонтиком прикрылся: «Кто, — говорю, — вы такие? Чьи это земли, какого барина?» — «Нет, — говорит дед, — у нас бар, дурья ты голова! Земля вся наша, мужицкая, и сами мы мужики». Иду я дальше, зашел в город. Люди по улицам ходят, ребятишки в лапту играют, травка зеленеет. «Что, — спрашиваю, — за город, не столица ли ваша?» — «Глупая твоя башка! — отвечает мне одна дама — вся-то она в шелках, и детки при ней толстые. — Разве ты не видишь, это распоследняя деревенька». — «А кто же, — спрашиваю, — сама-то ты есть какого господина жена?» — «Да никак умом рехнулся? — отвечает та дама. — Есть я распростая баба, мужик мой в поле пшеницу косит, а я прогулку делаю по улицам». — «Как же, — спрашиваю, — ты прогулку делаешь, а кто за тебя, дуру, щей мужу сварит, портки постирает, полы вымоет, огород вскопает?» А она на меня вытаращила очи и ну смеяться: «Дурак, — говорит, — ты дурак, из какого царства тебя принесло? В нашем мужицком государстве бабе не жизнь, а полная благодать. Теперь вот, слышь, ученые голову ломают над тем, чтобы не рожать нам, а детей в теплых амбарах разводить, как цыплят». Мужики засмеялись, зашевелились.

— Ишь ты какая, рожать ей трудно.

— Вот это, братцы, жизня!

— Царство небесное, а не житье!

— Хорошо, — продолжал Ишин, и в уголках его губ дрожала усмешка. — Видел я в той деревеньке и коров и лошадей, наши лошади перед ихними словно овцы, ей-богу! А на овцах шерсть в аршин длины, по земле волочится. Прихожу я в столицу — кр-расота неописуемая! Ведут меня к ихнему правителю. Вхожу, сидит передо мной рыженький мужичонка, ну, вроде меня обличьем, бороденку пощипывает. «Ты, — спрашиваю, — правителем будешь?» — «Я, — отвечает мужичонка. — Я на пять лет правителем поставлен. Только, — говорит, — мне-то от этого удовольствия никакого нет в правителях-то быть. Я, — говорит, — в поле куда больше зарабатывал. И работа не в пример легче».

Мужики дружно захохотали. Не смеялись лишь Иван Егорович и Сторожев. Когда водворилась тишина, Ишин продолжал:

— Ну, попросил я того мужичонка разобъяснить, как они такую жизнь завели.

«Вот, — рассказывает мне мужичонка, — сперва мы спихнули царя. Тут пошел между нами разброд, — кто куда и в разные стороны. Пока мы дрались да ругались, умных людей не слушали, антихрист тут как тут! На лбу у него красная звезда, а сам в кожаной тужурке…»

В классе по рядам сидевших снова прошел смешок, на этот раз уже не такой веселый.

— «…Этот антихрист к нам и подъехал и забрал власть над нами и начал из нас кровь пить. Продразверстку тоже выдумал, над богом всякие надсмешки. Взвыли мужики. Потом появился у нас добрый молодец, надоумил, как того антихриста сковырнуть. Поднялись мы на него скопом, да и сшибли. Сшибли антихриста, собрались старики на совет: как далее жить? Ну и порешили перво-наперво землю всю мужикам отдать. Разделили землю поровну, а кто земли захотел побольше взять — плати налог. А если батраков держать хочешь, — еще налог прибавили. Так вот и дошли до сладкой жизни. Теперь, — говорит, — у нас распоследний мужичонка коклеты кушает, крендели жует, чайком забавляется. Пойдем, — говорит, — я тебя угощу мужичьими щами».

Прихожу я во дворец, стоят столы, от всякой всячины чуть не ломятся. А меня голод одолевает. Подошел я к столу, налил стакан вина, поднес ко рту… И проснулся.

Снова загрохотали, зашумели мужики.

— Вот так сон! — закричал кто-то сзади.

— Никогда такой жизни не будет, Егорыч!

— Почему не будет? — заметил Сторожев. — У мужика — земля, у мужика — сила. А где сила, там и власть…

— А нам какая бы ни власть, абы жилось всласть! — вставил Андрей Андреевич. Слова эти он не раз слышал от Фрола Петровича.

— Стой, стой, мужики! Я речи своей не кончил. Проснулся я тогда и рассказал свой сон Антонову. «До такой бы, — говорю, — жизни дойти!» Тут мне Антонов показывает книжку и читает. И выходит по той книжке, что такой жизни быть непременно, ежели ее все мужики захотят.

— Как не хотеть! — закричало разом несколько человек.

— Брехня все, Егорыч!

— Нет, мужики, не брехня! Никто нам нашу жизнь не будет устраивать, если мы не устроим ее сами. А с коммуной вам все равно не путь.

Ишин, вспотевший и разгоряченный, сел, вытирая рукавом лицо. Мужики, так дружно хохотавшие минуту назад, молчали, глядели исподлобья. Говорить они отказались. Напрасно Петр Иванович взывал к ним, напрасно еще раз выступал Ишин. Никто не задавал вопросов, и никто не уходил домой. Наконец, когда Сторожев выбился из сил, встал Фрол Петрович.

— Это дело сурьезное. Такое дело в один секунд не решают. В прошлый-то раз присоединились к ним, решили на ходу, тяп-ляп, а что на поверку вышло? Безобразия одна вышла. Хавос, по-ученому. Я, мужики, думаю, обождем, а? Поживем вольными, а? Чай, над нами не каплет. Верно я говорю?.

— Верно! — загудели собравшиеся.

— Пущай опять сам Антонов приедет! — крикнули из толпы. — Мы с ним покалякаем.

Мужики поднялись и стали выходить.

На дворе стояла звездная морозная ночь.

Сторожев шел домой мрачный, злой, его раздражало упорство мужиков.

— Ну, что делать? — спросил он Ишина.

— А ты их постращай, Петр Иванович. У мужика спина крепкая. Его до тебя били, и ты побьешь — не испортишь.

— А что Антонов говорил? — с опаской пробормотал Сторожев — ему не терпелось всыпать непокорным мужикам.

— А пес с ним! Подумаешь, начальство! Чай, я тоже не последняя спица в колеснице. Действуй!

Наутро рассерженный Сторожев разрешил своим людям «грабнуть» село. Конники рассеялись по дворам, послышались визги, бабьи крики, кудахтанье кур, блеяние овец.