Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц” - Анджей Заневский

Переворачиваюсь на лапы, чувствуя под собой покрытую слоем скользкой глины поверхность, и подпираю хвостом уставшее тело. Прижимаюсь к земле — нет сил даже на то, чтобы приподнять отяжелевшую, израненную голову.

К тебе вернулось обоняние, ноздри заполняются запахами дождевой воды и поднимающихся из канала испарений.

Утоли жажду стекающей по стенам водой. Лихорадка ещё не оставила тебя, челюсти стучат друг о друга. Пей! Долго, долго пей.

Вибриссами ощупываю место, куда я попал,— не угрожает ли мне что-нибудь, могу ли я чувствовать себя здесь в безопасности? Не обвалятся ли кирпичи под тяжестью моего тела? Не смоет ли меня стекающим сверху потоком воды?

Дождь уже кончился. Надо уходить, надо подкрепиться — съесть корочку хлеба, зернышко, кусочек рыбы…

Зрения не вернешь, это невозможно, ведь люди выкололи мне глаза, раскаленной проволокой выжгли глазницы… Этого уже не исправишь, от этого не уйдешь…

Я поднимаю голову, распрямляю спину, внимательно обнюхиваю все вокруг — бетон, камень.

Подожду, силы ещё вернутся. Вот пройдет мимо крыса, которую я не раз уже встречал, и я соберусь с силами и укушу её в ноздри, когда она начнет меня обнюхивать. И она с писком бросится бежать от меня, будет обходить меня стороной, будет меня бояться.

Она убегает, слышен скрежет когтей о камни. Надо бы почистить шерсть, поймать хоть пару блох. Мышцы головы все ещё болят, резь в глазницах чувствуется при каждом движении. Зачем я мою лапками глаза, которых у меня уже нет? Боль валит с ног. Я лежу на боку и дрожу от пронзающего насквозь холода.

Наверху уже ночь. Воздух охладился. И день, и ночь теперь одинаково темны для меня, и из этого мрака мне никогда уже не вырваться.

Я сползаю пониже, оставляя в стороне дыру в полу, сквозь которую я мог упасть прямо в густой поток нечистот. Протискиваюсь в узкую щель и останавливаюсь у стены, рядом с самым краем, за которым шумит вода.

Я возвращаюсь в гнездо, откуда меня выгнали, в гнездо, где выросло последнее поколение моих крысят. Я возвращаюсь в то место, которое перестало быть моим. И все же я возвращаюсь.

Я приближаюсь к нему. Осталось пройти уже совсем немного. Нахожу вибриссами вход и углубляюсь в длинный, ведущий вверх коридор. В сети подземных туннелей я на какое-то время теряю ориентацию. В конце концов нахожу гнездо. Самка и малыши обнюхивают меня. Я залезаю в самый дальний угол, в тупичок, защищающий меня со всех сторон. Когда молодой самец нападет на меня, ему будет очень трудно выгнать меня отсюда.

Я устал, я ужасно устал — как после долгого пути без сна. Я ложусь, устраиваюсь поудобнее среди обрывков бумаги и высохших листьев. Веки слиплись над пустыми глазницами, и я уже не ощущаю ни боли, ни онемения, ни рези. Я отдыхаю, засыпаю, погружаюсь в свои сны, странствия, воспоминания.

Я вижу в них себя, всю свою жизнь. Все кружится, путается и в то же время вырисовывается намного яснее и четче, чем раньше.

Значит, я умираю? Неужели это смерть? Не бойся, ты просто засыпаешь и проживаешь жизнь ещё раз, но только теперь — внутри, в себе. Находишь потерянные элементы, незначительные, казалось бы, эпизоды, сопоставляешь фрагменты случившегося в разных местах и в разное время. Внутри, в тебе самом концентрируются, сжимаются время и пространство — и неважно, что было раньше, а что позже.

Со спины исхудавшего вола я спрыгиваю на землю рядом с умирающим стариком, который всматривается в меня своими черными глазами, глубокими, как туннели, где я запросто мог бы спрятаться.

Музыка. Да, да. Ты слышишь музыку. Слушай её внимательно — это флейта из приморского города. Флейта нашлась, и ты все более явственно слышишь её звуки, они завораживают тебя — ещё минута, и ты пойдешь за ней, куда бы она тебя ни привела.

Падает сброшенный взмахом птичьего крыла кувшин. Ты убегаешь и совершаешь путешествие далеко-далеко, видишь яркие пейзажи, горящий город. А когда ты воз1-вращаешься на то же самое место, человек прямо над полом ловит упавший кувшин.

Иллюзия. Вокруг дома полно черепков от разбитых кувшинов.

Вдруг ты замечаешь людей — они поднимают вверх старое рваное кресло. Злобно лает собака, маленькие крысята вываливаются из гнезда и гибнут под каблуками людей.

На голом, лишенном растительности холме люди прибивают человека к скрещенным бревнам. Они оставляют его под раскаленным небом. Он висит на столбе, вкопанном в каменистую землю. Подойди поближе, слижи капли стекающей вниз крови.

Не бойся кружащей высоко над столбом птицы, она не заметит тебя — все её внимание поглощено умирающим человеком.

Он выпустил меня. Почему он открыл стальную дверцу клетки? Что произошло? А может, это был только сон? Он смотрит, как я убегаю, как удаляюсь от него, но не двигается — только стоит и глядит мне вслед.

На стене видны свежие цементные пятна. Издалека доносится приглушенный звук царапающих стену коготков. Это самка-мать пытается пробиться, пытается прогрызть стену. Ты знаешь, что ей не хватит сил, что она умрет от недостатка воздуха и воды, умрет, замурованная в гнезде, в котором родила тебя, в котором рожала твоих крысят.

Ты начинаешь грызть, вгрызаться в затвердевшую шероховатую стену — твои десны болят и кровоточат, а зубы стираются до основания.

Зачем ты грызешь? Зачем, если и так знаешь, что это бесполезно, безнадежно, бессмысленно? Этой стены тебе не прогрызть, даже если будешь грызть её всю жизнь. Ты будешь много раз возвращаться сюда, прислушиваться к доносящимся с той стороны стены звукам, прислушиваться к давно уже живущим только в тебе самом голосам.

Ты уходишь отсюда навсегда. Тебя преследует змея из далекого города. Змея обхватывает крысу своими кольцами, давит, ломает кости, поглощает своей широко раскрытой пастью.

Полчища крыс бросаются в реку. Река огромная, безбрежная, серая, её поверхность покрыта мелкой рябью. Крысы хотят переплыть на другой берег. Они все подходят и подходят к берегу, спихивая в воду идущих впереди, не позволяя никому остановиться, отступить…

Ты — один из них. Ты плывешь, плывешь, плывешь… Крысы вокруг тебя выбиваются из сил, тонут, вцепляясь зубами, тянут за собой плывущих рядом собратьев.

Плыви, не сдавайся. У тебя хватит сил, плыви. На горизонте вот-вот появится берег.

Вдруг неизвестно откуда — удар. Может, это волна, а может, молодой самец норовит выкинуть меня из гнезда?

Я плыву, плыву, плыву, берег все ближе и ближе. Плыви. Плыви вперед. Плыви в свой самый дальний путь.

Неужели зрение вернулось ко мне? А может, я никогда и не терял его?

Что со мной происходит? Где я? Множество крыс переплыло реку, они идут дальше, странствуют по суше, переплывают моря, путешествуют.

Как и в самом начале, я стремлюсь к свету и обретаю его — он ясный, сверкающий, яркий. Я бегу к свету. Я иду за ним, как за музыкой той флейты. Я прохожу подвалы, каналы, лабиринты — все дальше, дальше, дальше.

Впервые я чувствую себя в безопасности, мне ничто не угрожает, я спокоен. А может, свет — это ты, серый, резвый, хищный?

Неужели молодой самец перегрыз мне шею? Неужели это моя кровь стекает мне в горло? Я не чувствую боли, я бегу вперед по самому светлому туннелю в моей жизни. Какое прекрасное мгновение, какое прекрасное мгновение, какое…

Варшава, сентябрь — ноябрь 1979

Тень Крысолова

Он встал над самой бездной — так близко к краю

никогда не осмеливался приблизиться никто из

горожан Гамельна. Он стоял над самой пропастью,

и казалось, что он разговаривает с ней — с этой

любовницей самоубийц. Бездна явно влекла,

притягивала Крысолова; он стоял над ней

задумчивый и одинокий. Жителям Гамельна

не понравилось бы выражение его глаз —

в них была не просто пропасть, там было

целых две пропасти сразу.

Предисловие

Уважаемый Читатель!

Если ты ищешь чтения легкого, приятного и оптимистичного, немедленно отложи эту книгу в сторону… Ведь эта горькая, мрачная и хищная повесть поставит перед тобой новые, трагические вопросы.

Действие “Серости”, или “Тени Крысолова” (я до сих пор в сомнениях — какое из этих названий выбрать?), начинает разворачиваться в том месте и в тот момент, когда герой моей предыдущей повести — Старый Самец, лишенный глаз, умирает в портовых каналах, а потрясенная его кончиной молодая крыса встречает на своем пути Крысолова…

Я воспользовался здесь мотивами широко известной немецкой легенды о Крысолове, сюжет которой отображен на старом витраже в соборе города Гамельна. Эту легенду использовали в своих произведениях Арним и Брентано, Иоганн Вольфганг Гете, братья Гримм, Роберт Браунинг, Виктор Дык, Бертольт Брехт… Следы легенды о Крысолове можно обнаружить в творчестве многих писателей, как древних, так и современных,— всех их завораживали и влекли яркая убедительность и нестареющая актуальность, с которой этот сюжет вписывается в происходящие вокруг нас исторические и политические события. Достаточно вспомнить Генрика Ибсена, который в своей пьесе “Маленький Эльф” создал женский вариант образа Крысолова, или испанского писателя Мигуэля Делиба, описавшего в своей повести “Крысы” судьбу деревенского ловца грызунов.