Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник) - Роберт Рождественский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вроде, просто: найти и расставить слова…»
А. Пахмутовой
Вроде, просто: найти и расставить слова.Жаль, что это все реже.И все больней…Вновь бумага лежит – ни жива ни мертва –будто знает,что ты прикоснешься к ней.
Но ведь где-то есть он, в конце концов,тот –единственный,необъяснимый тот –гениальный порядок привычных нот,гениальный порядок обычных слов.
Из сборника
«Друзьям»
(1985)
Воспоминание об июне 45 -го год а
Жаркий день.Трамвайные звонки.По Москве сержант шагает браво.Все на нем сияет: орден Славы,пряжка на ремнеи сапоги.Он идет к Садовому по Бронной,сдерживая торжество с трудом.Неубитый, радостный, здоровый –он шагает!..
И при всем при томтак глядит на девушек столичныхсквозь своюдвадцатую весну,будто он вчера – единолично! –взял Берлини выигралвойну!
«Когда война кончилась…»
Мустаю Кариму
Когда война кончилась, черный снег таял на черных полях,набухали на вязах почки, а кюветы были водою полны.Но по-прежнему умирали солдаты в армейских госпиталях.От войны умирали.Хоть и не было больше войны…Умира ли солдаты. А в окна весенняя морось летела.И скворцы, приосанясь, подругам в любви клялись…
Умирали мальчишки,завершив свое самое первое, самое главное дело:добыв Победу!Словно только для этого и родились.
Счет
Сначала ровно тысячу дней,потом еще четыреста дней,а после еще восемнадцать дней(та к подсч и та но)шла война.Невозможно было привыкнуть к ней,невозможно было не думать о ней.Благословляла,крестила,казнилаи миловала она.
И тот, чья юность осталась в ней,кто сегодня не может забыть о ней,говорит о нейи молчит о нейв окружении внуков, лекарств и седин,мечтает прожить еще тысячу дней,потом еще четыреста дней,потом еще восемнадцать дней.А после –хотя бы еще один.КЛАДБИЩЕ ПОД ПАРИЖЕМ
Малая церковка. Свечи оплывшие.Камень дождями изрыт добела.Здесь похоронены бывшие, бывшие.КладбищеСан-Женевьев-де-Буа.Здесь похоронены сны и молитвы.Слезы и доблесть.«Прощай!» и «Ура!».Штабс-капитаны и гардемарины.Хваты-полковники и юнкера.Белая гвардия.Белая стая.Белое воинство.Белая кость…Влажные плиты травой зарастают.Русские буквы.Французский погост…Я прикасаюсь ладонью к истории.Я прохожу по Гражданской войне…Как же хотелось имв Первопрестольнуювъехать однаждына белом коне!..Не было славы.Не стало и Родины.Сердца не стало.А память –была…Ваши Сиятельства, Их Благородия, –вместе –на Сан-Женевьев-де-Буа.Плотно лежат они, вдоволь познавшимуки своии дороги свои.Все-таки – русские. Вроде бы – наши.Тол ько не наши скорей,а – ничьи…Как они после – забытые, бывшие, –все проклиная и нынче, и впредь,рвались взглянуть на нее –победившую,пусть – непонятную,пусть – непростившую,землю родимую!И –умереть…
Полдень.Березовый отсвет покоя.В небе – российские купола.И облака,будто белые кони,мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа.
Дождь
Дождь закапал неохотно,словноне желал идти.Будто вспоминал, как ходятнастоящие дожди.И дорога, что с опушкинеторопко в лес ползла,вся – в немыслимых веснушкахкапель дождевыхбыла.Дождь качнулся, вырастая.И – немного погодя –все на свете сразу сталочастьюэтого дождя!Был он щедрым, был он крупным,лился,падал свысока,в землю уходя по трубамсветлого березняка.Был доволен сам собою,сам собоюпоражен!
А потом увидел полеи –пошел в него, пошел!..Кончился,как огорошил.Убежал –и не найдешь…
Майский, молодой, хороший,пахнущий арбузомдождь.
Старая записная книжка
Где же она пропадала? (Поиски – труд напрасный!)Вновь я ее листаю,с прошлым – глаза в глаза.В этой потертой книжке, будто в могиле братской –мертвыетелефоны,мертвыеадреса…Уже ничего не поправишь. Уже ничего не скажешь.И не напишешь писем.И не дождешься звонков…
Вот на пустой странице – Шукшин Василий Макарыч.А перед этим – рядышком –Симонови Смеляков…Как поименный список армии перед боем(хватит работы санбатам, разведчикам и штабам!).Ояр!Куда же ты, Ояр?!Не отвечает Ояр.Сумрачно и таинственно палец подносит к губам.
Строки в потертой книжке все еще смотрят призывно.Все еще дышат, требуют, вздрагивают и говорят.Я имя читаюи слышу глуховатый голос Назыма:«Брат, мы давно не виделись…Как поживаешь,брат?..»
Трудно листать страницы.Видеть фамилии тяжко…Зимний полуденный Вильнюс.За незастывшей рекойулица Малонёи.«Стаська! – кричу я. – Стаська!»Он улыбается грустно. Машет нездешней рукой.
Старая, старая книжка.Буквы поблекли.Однакоимя любое – словно прикосновенье к огню.Строчка:«Звонить Паруйру!» Два восклицательных знака.Может, звонил.Не помню.Больше не позвоню.
Старая книжка свидетельствует, жалует и обвиняет,как черный квадратик в «Вечерке» – каждый ее листок…Где ты, Кузьмич?Откликнись!..И комнату заполняетнеповторимо протяжный, скорбный луконинский вздох…
Я позабыл о времени, старую книжку листаю.Вся она –будто исповедь осиротевшей семьи…Рана моя открывшаяся.Память моя святая.Други мои – товарищи.Вечные судьимои.
День
И опять он рождается в зябком окне.Барабанит в стекло,будто просит помочь.В нем – коротком, еще не потерянном дне –непрерывная боль,сумасшедшая мощь!..«Суета!» – говоришь? «Принесет – унесет?»Говоришь, что поэту гораздо важнейо бессмертии думатьи с этих высотобращаться к векам через головы дней?..
Я не ведаю,чем тебя встретят века…
Для спешащего дня я кричу и шепчу.И останется после хотя бы строка –я не знаю.Я знаю.Я знать не хочу.
Возраст
Г. Юшкявичюсу
А мы еще мотивы молодежные поем!А мы еще с тобой – ого! – такие же, как прежде.О том, что годы катятся, по детям узнаем.Не по своим, а по чужим,которыхвидим реже.
Еще по пляжу движемся, выпячивая грудь.И чей-то голос, чей-то взгляд пронзает, как рапира!Но вечером все чаще накатывает грусть,что деньопять закончился,а в бокопять вступило.
Нет, мы еще – в порядке! Нет, мы еще – вполне!Никто из нас не думает ни о каком покое…
Но говорим друг с другом (когда наедине)о женщинах –все меньше.Все больше –о погоде.
Еще мы за застольями сидим без маеты,не уставая вроде бы и даже не пьянея…Но мельче с каждым годом газетные шрифты.А лестницы привычные –все круче.И длиннее.
Иронический романс