Оружие великих держав. От копья до атомной бомбы - Джек Коггинс

В результате неуемного желания как можно быстрее сократить вооруженные силы после поражения Японии численность корпуса значительно уменьшилась, но благодаря усилиям таких людей, как полковник (впоследствии генерал-лейтенант) Паллер, – возможно, величайший из боевых офицеров корпуса за все время его существования, отмеченный наибольшим числом наград, – система подготовки, дисциплина и боевой дух продолжали сохраняться на должной высоте. Этого было особенно трудно достичь в те дни, когда вся страна, в своем истерическом стремлении забыть войну, все ее тяготы и жертвы и поскорее вернуть военнослужащих к гражданской жизни, буквально разрушала великую армию, созданную и вооруженную с громадными усилиями.

Воодушевленное пацифической пропагандой и поддерживаемое сентиментальной публикой – так называемыми интеллектуалами, проповедниками, раздраженными маменькиными сынками и слезливыми семьями призывников, а также неразумными, но влиятельными американскими особами женского пола (поведение которых Филипп Уайли[37] столь уничтожительно припечатал словом «мамизм»), – набрало силу движение за отмену строгих дисциплинарных мер и суровых правил «надменной касты» офицеров регулярной армии. Всегда прислушивающиеся к настроениям избирателей политиканы, озабоченные только количеством полученных ими голосов, настояли на том, чтобы министр обороны сформировал сомнительный комитет Дулиттла, у которого, безусловно, были проблемы. Страна шла к тому, чтобы иметь большую армию мирного времени, и одной из задач комитета было представить в глазах общественности образ «демократической» армии. Она должна была стать приятной, с минимумом приказов и тягот, без утомительных марш-бросков под дождем или под палящим солнцем. Суровым сержантам предстояло втянуть свои клыки и смягчить свои грубые голоса. Младшие офицеры должны были быть лишены права налагать дисциплинарные взыскания, которое предстояло передать старшим офицерам. Нежное юношество Америки должно было быть елико возможно защищено от грубостей армейской жизни. Кроме того, его следовало охранить и от мысли о том, что служение отчизне (если в течение срока его службы случится война) может привести его и к гибели.

Так что если выполнить все их требования сделать армейскую жизнь как можно более комфортной, то о дисциплине и боевой подготовке можно было спокойно забыть. Основной упор должен был бы делаться на лекции, а поварам предстояло готовить такие блюда, которые солдатам регулярной армии предыдущего поколения показались бы изысками гурманов. Постоянно открытая гарнизонная лавка должна была бы поставлять таким военнослужащим все те роскошества, которые не могла предоставить служба. Но войны не выигрываются солдатами с бейсбольными битами в руках, и сражения в них отнюдь не напоминают спортивные игры. На войне сражаются смертоносным оружием (причем именно за умение обращаться с ним солдаты и получают жалованье) против врага, единственной целью которого является желание уничтожить вас. Никакая боевая подготовка не может достоверно передать все это. Но она может закалить тело и сознание до такой степени, что они позволят их обладателю без всякого колебания выполнять приказы в самых неблагоприятных условиях.

При этом необходимо также, чтобы те, кто отдает приказы (офицеры или унтер-офицеры), пользовались уважением и признавались высшими начальниками. Если же сержант, слово которого должно быть законом для солдат взвода, считается просто одним из сослуживцев, а лейтенант – приятным в общении и добродушным старшим братом, а не младшим из божеств, сидящих одесную Господа, то им подчиняются с неохотой, если вообще выполняют их приказы. Избалованные парни, жаждущие лишь спокойной жизни и хорошей еды, не склонны рисковать жизнью только потому, что им велят сделать это некие вышестоящие люди, если они не испытывают к ним уважения и не страшатся наказания.

Корпусу морской пехоты повезло в том отношении, что, когда вся армия «реформировалась», в нем продолжали поддерживаться былые стандарты. В этом заповеднике «дубленых затылков»[38] по-прежнему царили инструктора строевой подготовки, а их наставления были такими же жесткими и требовательными, как и всегда. Не претерпел изменений и статус офицеров и унтер-офицеров; их приказам повиновались все с той же быстротой и готовностью. Хотя к лету 1950 года осталось менее 10 процентов личного состава, участвовавшего в настоящих боях, все же корпус был гораздо лучше подготовлен к боевым действиям, как физически, так и морально, чем сухопутная армия.

И это было счастьем для страны, потому что когда северокорейская народная армия 25 июня 1950 года перешла границу и заставила отступать армию Республики Кореи (наших протеже, вооруженные силы которой мы обучали и вооружали и о которых американский командующий сказал, что они «стали самой великолепной в истории Азии армией… с которой не может сравниться никакая другая, даже армия Чингисхана»), то американская регулярная армия не смогла противостоять нападавшим.

Корея

Американцам, как добровольцам, так и милиционным частям, и раньше случалось отступать. Ничего удивительного в этом нет. Можно простить необстрелянным парням, солдатам только по названию, брошенным в бой без подготовки – и под командой столь же неопытных офицеров и унтер-офицеров, – если они дрогнут при первом столкновении с противником. Но части оперативной группы Смита и других военачальников, которые преградили путь солдатам армии Северной Кореи и попытались остановить их, были частями регулярной армии – воинами, которые в других войнах стойко оборонялись там, где ополченцы бежали. На этот раз бежали и они – не всегда в слепой панике при первом же выстреле, – но, обнаружив, что их обошли с флангов, а огонь из танковых орудий прореживает их ряды, они начинали отход. И отступали не только обстрелянные пехотинцы, которые порой не поднимались до уровня солдат прежних войн. Артиллеристы, которые традиционно защищали свои орудия до последней возможности, теперь часто бросали их при первом же выстреле неприятеля, а генерал-майор Уильям Ф. Дин как-то высказался по поводу недостатка отваги у многих из командиров танковых частей.

В предрассветных сумерках несколько выстрелов из легкого стрелкового оружия, произведенных вражеским патрулем (численность которого впоследствии была определена в шесть или семь человек) с расстояния около 500 метров, обратили в бегство расчет батареи полевых орудий, поддержанной двумя взводами пехоты, приданными ей для прикрытия. Командир батальона в конце концов отрядил двенадцать артиллеристов с тягачами и их водителями обратно, чтобы вывезти брошенные гаубицы. Три стрелка и один пулеметчик с ручным пулеметом добровольно вызвались прикрывать их. Они подавили неприятеля и вывезли орудия и боеприпасы. Командир батареи доложил командиру батальона, что, поскольку батарея была «обойдена с флангов», ответственность за происшедшее лишь частично лежит на рядовых артиллеристах.

Этим изнеженным американским юношам, столь безжалостно вырванным из комфортабельной рутины оккупационной армии в Японии, никто не рассказывал, что война может быть столь жестокой. По правде говоря, им никто ничего не рассказывал о войне вообще. На плакатах, которыми их зазывали в армию, говорилось в основном о хорошем времяпрепровождении, о бесплатных путешествиях за океан и о возможности получить какую-либо гражданскую профессию. На них не упоминалось о слепящем разрыве снаряда, после которого от сослуживца остается только бесформенный ком тряпок и плоти; о рукопашных схватках в грязи рисовых чеков, о карабканье на крутые склоны холмов при пятидесятиградусной жаре или о бесконечных шеренгах желтолицых солдат, неустанно двигающихся на твои позиции, несмотря на разрывы снарядов и убийственный пулеметный огонь. Именно тогда в армейском жаргоне и появилось новое выражение «живо сматываемся отсюда».

В своей книге «Новый лик войны» Ференбах писал: «Ни один американец не смеет насмехаться над ними или над тем, что они сделали. То, что случилось с ними, могло случиться с любым американцем летом 1950 года.

Поскольку они представляли именно тот тип изнеженной, недисциплинированной, эгалитарной армии, о которой их общество давно мечтало и наконец-то получило. Обстановка, в которой они росли, сначала приучила их верить, что в окружающем мире нет тигров, а потом бросила лицом к лицу с этими самыми тиграми, вооружив одной только палкой. Вина целиком лежит на нашем обществе».

Но бежали перед врагом не все. Многие сражались и многие погибали – и среди них было много офицеров. Среди старших офицеров процент убитых и раненых был гораздо выше, чем в каких бы то ни было сражениях со времен Гражданской войны. Многие из них пали, делая работу сержантов, стараясь собрать воедино разбитые части, либо, схватив базуку или гранаты, в последней попытке лично остановить наступающего врага. Разумеется, это было продиктовано отчаянием, но сделать это было необходимо.