Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

– Да нормально, пап, все будет нормально. Нормально. Доктор хороший. Еврей. Нормально. Я не волнуюсь. Все хорошо. Нормально все будет… Хорошо, нормально…

Каталку завезли в лифт. Двери начали закрываться, Сашка успела вскинуть два пальца вверх, Алик поднял кулак… И все, сомкнулись двери. Тишина наступила.

«Даже поцеловать не успел на прощание, – подумал он. – …На прощание? На про…»

Мысли кончились. Была одна, но додумать ее до конца Алик не мог. Он пошел в палату. Коридор, покрашенный в веселенький желтый цвет, украшали детские рисунки, забавные рожицы, яркая белиберда, травка, цветочки.

– На прощание?..

В палате было темно. Санитарки выключили свет перед уходом. Только в окне вдалеке светились жилые многоэтажки. Алик прислонился к холодному стеклу. Внизу, в темноте, угадывались очертания церкви. Близко очень. Церковь выглядела странно, без куполов, но с колокольней. Красиво. Он попытался рассмотреть, опустил голову. Неожиданно ударили колокола. Бууум, бооом, бууум…

– На прощание?!

Алик отпрянул от стекла, выбежал из палаты и понесся вниз на первый этаж мимо поста охраны на улицу. Выскочил на крыльцо как был, в легкой рубашке, закурил. Полегчало. Он стоял один на крыльце больницы. Ни прохожих, ни автомобилей. Слева от него, аритмично мигая, трещал закоротивший уличный фонарь. Ветер гнал по пустой дороге поземку. Снежные ленты выделывали замысловатые пируэты, бились в светящуюся витрину итальянского ресторана напротив, звенели, как хрустальные подвески на люстре, и снова осыпались на землю. Одна из ленточек оторвалась от сплетенного белого клубка и хлестнула его по лицу.

«На прощание? Как же так, на прощание? Этого не может быть. Это невозможно. Я жить тогда не смогу. Дышать не сумею. Н-е-е-е-е-т!»

Алик поднес горящую сигарету к губам, сделал мощную затяжку, пальцы обожгло. Он выбросил окурок и тут же прикурил еще одну.

«Это же Сашка, дочь моя. Счастье мое. Любовь моя. Она же такая чистая, светлая, юная. Меня, меня возьмите! Это я мразь, я все заслужил. Ее оставьте. Господи, кто бы ты ни был. Даже если ты такой же, как я. Я понимаю тебя, сам бог как бы… Знаю, тебе насрать на все. У тебя свои заботы, проблемы. Не до меня тебе. Но послушай, послушай, если ты такой же задроченный жизнью парень, как я, если ты такая же мразь… Послушай, сволочь! У тебя ведь тоже есть дети. Ты же их тоже любишь. Услышь меня, пожалуйста! Пойми меня, умоляю! Ради деток своих пойми. Пусть у нее все будет хорошо. Пусть она живет только. Знаю, что сложно. Сложно услышать. Но ты попробуй, тебе стыдно будет потом, если… Мне вот стыдно было. И знай, если ты такой же, как и я, знай. Там еще один есть над тобой, такой же!.. Наверняка есть. И придет время, попросишь, и он тебя не услышит. Поэтому услышь, услышь меня, ради себя хотя бы услышь… А если я ошибаюсь и ты другой… Мудрый, великий, всеблагой, на меня ни разу не похожий. То прости меня, но все равно помоги ей. Мне не помогай, только ей. Я не буду спрашивать, за что мне это. Я знаю. Я согласен. Пусть сумасшедший. Пусть в Кащенко. Пусть что угодно. Но она. Она… Господи, помоги ей!»

Снежные ленты за оградой больницы совсем взбесились. Сплетенный клубок соскочил с дороги, подкатился к крыльцу и навалился на Алика. Колючий снег бил по лицу, заползал под рубашку, под джинсы. Жалил тело. Из глаз покатились слезы. Ноги подкосились. Он упал на колении и, стараясь переорать свистящие и воющие ленты, закричал:

– Да!.. Давай меня! Меня давай!!! Правильно!!! Меня!!! А она пусть живет!!! Меня, только меня!!!

Вдруг все стихло. Белый клубок отстал от него и покатился по Полянке к Кремлю. Алик стоял на коленях, на ресницы и волосы налип снег. Руки и лицо покраснели от холода. Он попытался подняться. Не смог. Ударило, будто током.

«А ведь это же улица с двусторонним движением, – с ужасом понял он, – я здесь в грязи купаюсь, там небоскребы взрываются. А там я что делал с Антуаном? Много чего делал. Зажигал. И вот Сашка в операционной, под ножом… Точно, так и есть. Все объясняется тогда. Все логично».

Он зачерпнул пригоршню снега с крыльца и стал растирать себе лицо. Потом бросил, замер, уставился невидящими глазами в одну точку.

«Получается, я во всем виноват. Это я Сашку… Сам… Я сам… Нет, нет, я не допущу. Я исправлю. Прямо сейчас, окажусь там и все исправлю. Сейчас, сейчас…

Алик закрыл глаза и представил прекрасный город во всех подробностях. С желтыми дворцами, стеклянными небоскребами, зеленоватым морем, гламурными клубами и людьми в этих клубах. И Антуана представил…»

Когда открыл глаза, перед ним была все та же улица Полянка с мигающей вывеской модного итальянского ресторана. Он попробовал еще раз, снова зажмурился… Ничего не получилось. С большим трудом он встал с колен. Ноги не держали. Он сел на ступеньку больничного крыльца, достал сигареты, закурил и заплакал. Сил молиться и просить больше не осталось. Только курить и плакать мог. А потом только курить.

Сколько времени так просидел, он и сам не знал. Пачку сигарет, по крайней мере, выкурил. Час, наверное, а может, больше. Сзади подошел охранник, похлопал по плечу.

– Мужчина, это вы отец девочки, которую с аппендицитом привезли?

– Да.

– Вас по телефону спрашивают из хирургии, срочно.

Алик поднялся и, не чувствуя онемевшего то ли от холода, то ли от ужаса тела, на ватных ногах пошел к телефону. Он знал, что сейчас услышит. И так не хотелось идти. Но шел. Как на казнь шел. На эшафот поднимался. Взял потертую, грязного серого цвета трубку. Не удержал. Уронил. Снова взял. И снова уронил. Схватил двумя руками, прижал к уху.

– Алексей Алексеевич?

– Да.

– Это профессор Апельбаум говорит.

– Да.

– Ну что, голубчик, все не очень хорошо пошло с вашей девицей.

– Да.

– Неудобно так все там было расположено, даже думал в какой то момент, полостную придется делать. Но обошлось, лапароскопией отстрелялись. Так что жениху будущему даже шрама на память не оставили.

– Да.

– Встречайте свою доченьку через двадцать минут в палате. Все хорошо в целом. Не волнуйтесь.

– Да.

Профессор помолчал еще несколько секунд, видимо, ожидая традиционных в таких случаях благодарностей. Не дождался и положил трубку.

Сашку привезли через полчаса. Бледную, всю в синих прожилках, еще не отошедшую от наркоза. Алик бросился к ней.

– Сашка, ты как? Что с тобой?

Она подняла руку с оттопыренным большим пальцем, не удержала ее и уронила на каталку. Санитарки переложили Сашку на кровать, подключили к аппарату, следящему за сердечным ритмом. Алик расположился на раскладушке рядом. Он попытался поговорить с дочерью. Она отвечала невпопад.

– Пап, я так тебя люблю… Прости меня, что выходные испортила… Поспать не дала… Доктор хороший, еврей… А мамка достала… Я тебя люблю больше… И мамку больше… Всех больше, всех… Нормально было… Не больно… Хорошо мне… Приятно…

Позвонила жена. Алик поднес трубку к дочке. Она пробормотала несколько фраз. Ленка успокоилась и стала говорить Алику, какой он хороший отец, муж и вообще человек. История с Наташей была забыта. Почему-то это не обрадовало ничуть. Мелким показался повод для радости. Несущественным. А потом Сашка заснула. Алик лежал на раскладушке, слушал ее дыхание. Смотрел на равномерно пикающий аппарат. Несколько раз ритм аппарата сбивался. Он хотел бежать за врачами. Но пульс восстанавливался, и Алик продолжал лежать, прислушиваясь к Сашкиному дыханию. Под утро стал горячо благодарить Бога за помощь. Просил прощения за излишнюю резкость. Ну, типа мразь, сволочь. Не в себе, мол, был, за дочку волновался сильно. Давал обещания жить теперь по-другому, и в этом, и в том мире. Каялся. Переживал.

В девять приехала жена. Дочка еще спала. Алик осторожно поцеловал ее в лоб и поехал домой. По пути, в пойманных на дороге старых «Жигулях», размышлял о последних событиях. Пришел к выводу, что неспроста все это. Все это имеет непонятную ему внутреннюю логику. Показать ему что-то хотят. Подтолкнуть к чему-то. Только вот что? К чему? Думать дальше он был не в состоянии. Сильно тянуло в сон. Алик решил, что потом подумает, позже.

Приехав домой, он быстро позавтракал и завалился спать. И проспал почти сутки. До утра понедельника.

9 Проблема

В понедельник он проснулся непривычно рано, без двадцати шесть. Минут десять лежал в постели, пытаясь отделить сон от яви. Вдруг показалось, что Сашкин аппендицит, отжиг в Либеркиберии и даже сделка с Магаданпромбанком – сон. Яркий, интересный, логичный, но сон. Он видел такие сны пару раз раньше. Спросить было не у кого.

«Фигня все, – подумал Алик. – Скоро проснется Сашка, скажет: «Привет, пап», начнет собираться в школу, и я расскажу ей о забавном сновидении, посмеемся вместе».

Он пошел на кухню, выпить водички да покурить, но вместо дочки встретил жену. Ленка, рыдая, бросилась ему на грудь.

– Алик, Аличка, спасибо тебе, ты столько пережил за ту ночь. А с Сашкой все в порядке уже. Кушает, сидит, даже ходить пробует.