Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин) - Евгений Елизаров

Естественная для любого ребенка потребность в домашнем тепле и ласке – и отравленное их вечным дефицитом детство; острое вожделение всенародной любви – и неистребимый животный страх, разлитый в ядовитом воздухе всеобщей измены; непреходящее желание безоговорочно первенствовать над всеми – и горькое одиночество в мире обыкновенных посредственностей, неспособных даже понять его до конца; немедленная готовность к потрясающим все устои дерзаниям, бессмертным подвигам, может быть, даже к великим жертвам – и абсолютное отсутствие тех, ради кого они могли бы совершаться, кого они были бы достойны… вечный позор так и не признанной никем гениальности, – вот что принес ему этот окруживший его тупой враждебный мир. Так на какое же воздаяние мог рассчитывать и он сам, уже изначально оказавшийся неспособным разглядеть и осознать очевидное?

«Не мир, но меч…» «Мне отмщение и Аз воздам!»

Тотальный террор, геноцид, холокост – любое из этих родившихся в последующие века страшных понятий без какой бы то ни было натяжки может быть применено к русской действительности времен Иоанна Грозного. «Довершим картину ужасов сего времени: голод и мор помогали тирану опустошать Россию. Казалось, что земля утратила силу плодородия: сеяли, но не сбирали хлеба; и голод и засуха губили жатву… Бедные толпились на рынках, спрашивали о цене хлеба и вопили в отчаянии. Милостыня скудела: ее просили и те, которые дотоле сами питали нищих. Люди скитались, как тени; умирали на улицах, на дорогах. Не было явного возмущения, но были страшные злодейства: голодные тайно убивали и ели друг друга! От изнурения сил, от пищи неестественной родилась прилипчивая смертоносная болезнь в разных местах. Царь приказал заградить многие пути; конная стража ловила всех едущих без письменного вида, неуказною дорогою, имея повеление жечь их вместе с товарами и лошадьми… Но ни судьба, ни тиран еще не насытились жертвами.» И все эти испытания, готовые спорить даже с казнями, обрушенными Моисеем во имя спасения Израиля на фараона, были порождены вовсе не вражьим нашествием, не озлоблением религиозных войн, но каким-то безумным остервенением так и не удовлетворенной гордыни того, кто самим обетом своего царского служения обязан был хранить Богом врученный ему народ от всех возможных напастей.

Меж тем никакие испытания не проходят бесследно для наций. Опустошительные вражеские нашествия, эпидемии смертельных болезней, наносящие долго незаживающие раны целым народам природные катаклизмы, вооруженные гражданские и религиозные противостояния – все это откладывается не в одних только письменных памятниках ушедших эпох. Ведь, как известно, природа человека двойственна – это одновременно и духовное существо и просто биологическое тело. А значит, и на него в обязательном порядке распространяются все те законы, которые определяют и регулируют развитие жизни на этой доставшейся нам в удел планете. Живая же плоть не может оставаться неизменной там, где гибельное давление внешних стихий начинает превышать какие-то критические для нее пороги; необратимые деформации в наследственном аппарате – неизбежный результат любых переживаемых ею потрясений. Но может ли духовная составляющая какого бы то ни было социума остаться иммунной по отношению ко всем этим катаклизмам?

Едва ли…

Вот так и развязанный Иоанном террор, наверное, был обязан, наверное, не мог не стать мощным мутагенным началом, вызывающим незримые тектонические сдвиги в пластах национального самосознания. Напомним один известный еще из школьного курса отечественной истории факт. После сокрушительного разгрома, учиненного Борисом Годуновым одному из старинных боярских домов, ничтожный его осколок, спасаясь от бризантного действия страшного государственного гнева, перелетел аж через литовскую границу и уже вскорости возвратным смертельным рикошетом ударил по самому Кремлю. Правда, Лжедмитрий I, сумевший, как свидетельствуют современники, завоевать симпатии простого народа, как известно, сгинул довольно быстро, но за ним потянулась целая череда жадных до абсолютной власти самозванцев. Только ли сказочная удача отважного Гришки Отрепьева породила всех этих соискателей мономаховой шапки? Может быть, правильней сказать, что обильное кровопускание, учиненное грозным самодержцем целой нации, вызвало в ней какие-то скрытые генетические сдвиги? Ведь истории, как кажется, любого народа известен феномен самозванства, но где еще на самый трон могли посягать возникающие из ниоткуда плебеи? Родовитая знать, в жилах которой текла королевская кровь, – это еще куда ни шло, отчаянные командиры лейб-гвардейских контингентов, да даже просто пригревшиеся у трона выскочки, вроде Меншикова, – тоже не Бог весть какая невидаль, но вдруг возникающий из какого-то абсолютного небытия Пугачев? Как видно, исковерканными оказались не только судьбы отдельных русских фамилий, но и судьба целого народа. Какая-то грозная необратимая мутация произошла с самим его генотипом: нужно было сломаться чему-то очень серьезному, ответственному за формирование менталитета в наследственном аппарате нации, чтобы такое вообще стало возможным…

Был ли и в самом деле, как говорят многие, безумен свирепый русский самодержец?

Многое, очень многое свидетельствует в пользу именно этого предположения. Видно, что-то не так было уже в его генетике. Неполноценным родился его младший брат (здесь уже приводилось свидетельство современников на этот счет). Явно выраженным слабоумием страдал унаследовавший царскую власть Федор Иоаннович. Припадками страдал его последний сын Дмитрий (кстати, именно на эти припадки и будет сделана попытка списать его таинственную, но столь выгодную претенденту на основание новой династии российских царей смерть). Плохо вяжутся с душевным здоровьем и его собственные деяния – слишком страшно, слишком кроваво все, что сопрягается с его именем. Однако с точностью утверждать ничего нельзя. Впрочем, имеет ли это хоть сколько-нибудь серьезное значение? Вдумаемся, способно ли душевное расстройство само по себе породить все то, что было содеяно Иоанном? Ведь безумие вообще не имеет созидательной силы, оно в состоянии лишь наложить какой-то свой, пусть даже остро специфический, отпечаток на то, что рождается в нашем сознании и не более. Оно способно лишь обострить, или, напротив, приглушить что-то. В конечном же счете все создается только и только им. Но если так, то никакой медицинский диагноз решительно не в состоянии снять личную вину с самого царя. Все то, что было учинено им, лежит на его и только на его совести. Да ведь и юридическая практика наверное всех народов мира, решая вопрос о способности человека нести ответственность за содеянное, как кажется, никогда не подвергала сомнению его личную виновность.

Кстати, если безумие и в самом деле имело место, то это еще вопрос, что именно было следствием, а что могло служить его подлинной первопричиной? Цепь ли содеянных кем-то злодеяний оказывается прямым результатом умопомешательства, или, напротив, само душевное расстройство – суть следствие неразрешенного конфликта совести и дела? Говоря академическим языком, – конфликта между ориентацией собственных действий и той господствующей в каждом социуме системой ценностей, которая впитывается нами еще с молоком матери. Как правило, мы предрасположены легко соглашаться с первым умозаключением, то есть с тем, что все недостойное нас может быть порождено в конечном счете только душевным расстройством, только явной психической аномалией. (Возможно, и здесь подает свой голос наша неугасимая вера в человеческую нравственность?…)

Но есть ли достаточные основания видеть причину аберрации нравственного чувства человека в посылаемом ему безумии? Ведь что бы ни говорилось всеми теми, кто упрямо отказывается верить в такое начало, как совесть, врожденное ли, воспитанное ли обстоятельствами роста нравственное чувство человека – это слишком серьезная материя, чтобы им можно было пренебречь там, где речь идет о формировании личности или, говоря иным языком, о формировании нашей души. Едва ли кто в состоянии указать точную меру того конкретного вклада, который может быть отнесен на счет этой незримой, но вместе с тем очень властной стихии, но ясно одно – без совести нет, да и не может быть человека. Специально организованные эксперименты показывают, впрочем, даже не так – доказывают, что даже в состоянии глубокого гипноза человек не в состоянии переступить через категорические императивы нравственных запретов. Но, к сожалению, одна только совесть далеко не всегда в состоянии оградить нас от всего того, что недостойно созданного по образу Божьему человека. В противном случае никто из нас просто не знал бы никаких ее мук; а ведь она платит нам ими именно за насилие над собой. Меж тем невозможно жить в условиях вечных терзаний, поэтому если насилие над нею становится угнетающей константой нашего бытия, по-видимому, обязаны вступать в действие какие-то защитные компенсаторные механизмы человеческой психики. И говорят, что даже самые страшные памятные истории человечества тираны вовсе не были чужды любви и сострадания: обслуживающий ли персонал, дети ли, собаки – но что-то такое обязательно входило в круг того, где прорывалась и их человечность, неистребимое даже в этих уродах сочувствие и сострадание живому. Но если не срабатывают даже эти дарованные природой регуляторы, в конечном счете может не выдержать сама психика. Вот именно здесь-то, как кажется, и наступает безумие.