Новая национальная идея Путина - Игорь Эйдман

Подобную перспективу видел еще Герцен, писавший: «Работники, соединяясь между собой, выделяясь в особое “государство в государстве”, достигающее своего устройства и своих прав помимо капиталистов и собственников, помимо политических границ и границ церковных, составляют первую сеть и первый всход будущего экономического устройства».

Если Украина и Россия изолируют себя от Европы, их ожидают застой, социальная архаика, диктатура. Жители обеих стран только вместе с другими европейскими народами смогут добиться социального освобождения в демократической общеевропейской республике.

Сериал «Ворюги против Кровопийц»

Советская система постсталинского времени была не раем или адом на земле, а просто особой формой организации общества, в чем-то хуже, а в чем-то лучше тогдашнего капитализма. Питирим Сорокин, Джон Гэлбрейт, Андрей Сахаров многие другие ученые в 50—60-е годы писали о необходимости конвергенции капитализма и социализма, о формировании нового интегрального социального строя на основе лучшего из того, что есть в каждой из этих систем. Социальное рыночное хозяйство в большинстве европейских стран стало реальным результатом такой конвергенции, когда к капиталистическому дичку привили социалистическую защиту социальных прав бедных и обездоленных за счет интересов богатых и успешных.

Однако такая конвергенция, «ползучее проникновение социализма», не устраивала консервативные западные правящие круги. Для того чтобы остановить социальные реформы, им нужна была жесткая пропагандистская дихотомия: или мы — или «дорога к рабству», коммунистический «ужас без конца». Антикоммунистическая пропаганда навязывала ложный выбор между страшными «коммунистическими кровопийцами» и милыми привычными капиталистическими ворюгами. Скрытый месседж антикоммунистической пропаганды с искренним сочувствием озвучил в стихах, живший тогда в Штатах, Иосиф Бродский: «Но ворюга мне милей, чем кровопийца».

Чтобы никто не сомневался, что ворюгам противостоят именно и только кровопийцы, сталинский террор был объявлен единственной альтернативой капиталистической системе. А окончательно убедил в этом западную общественность Солженицын. Его книги эффектно демонизировали советский опыт. Он создал версию российской истории, где все последующие кровавые события выводились из демократической Февральской революции. Солженицын, его последователи пытались доказать идейное родство дореволюционных бунтовщиков-социалистов, Ленина и Сталина; преемственность революции и ГУЛАГа, революционеров-утопистов и чекистов-палачей. Левые либералы и социалисты, боровшиеся с монархией, были обвинены в том, что, разрушив царскую государственность, очистили место для сталинского террора. Сталинские преступления напрямую выводились из ленинского периода советской истории, и даже вообще из русского освободительного революционного движения конца XIX — начала XX века.

Творения Солженицына, создавшие новый миф о советской истории, новый «Краткий курс», но с обратным знаком, насаждались в западном мире, «как картошка при Екатерине» (формулировка Пастернака о навязчивой пропаганде творчества Маяковского в СССР). При этом замалчивалось, что три главных преступления сталинизма, о которых писал Солженицын, противоположны коммунистическим идеям, и не имеют отношения к досталинской политике большевиков.

1. Ленин выступал за мирное развитие кооперации и не предлагал проводить тотальное раскулачивание и высылку богатых крестьян.

2. Массовый террор против своих 37–38 года был абсолютно иррационален, противоположен предыдущей практике большевиков, и являлся следствием патологической подозрительности и жестокости Сталина.

3. Ленин был интернационалистом и никогда не проводил репрессии по национальному признаку, при нем невозможна была бы сталинская высылка целых народов.

Активно продвигая книги и идеи Солженицына, западные элиты внушали обывателям: радикальные социальные реформы могут привести, в конечном итоге, к ГУЛАГу, есть только одна альтернатива господству собственников — государственный террор «кровопийц». Таким образом, был подготовлен правый консервативный переворот в общественном сознании, подготовивший приход к власти Тэтчер и Рейгана, неолиберальную экономическую политику, откат от социальных завоеваний прошлого. Именно такая политика в интересах «ворюг», т. е. корпораций и финансовых спекулянтов, избавленных от контроля общества, и подготовила нынешний мировой кризис.

В России после 1991 года не произошла ожидаемая Сахаровым конвергенция социалистического и рыночного общества. Вместо этого началась реставрация дикого капитализма. Кто-то от этого выиграл, но очень многие почувствовали себя проигравшим (как свидетельствуют опросы населения — большинство). В выигрыше оказались бывшие советские начальники, деятели теневой экономики, люди свободных профессий, юристы, экономисты, работники нефтегазового сектора. Не остались в накладе некоторые категории квалифицированных рабочих, специалистов. Выиграли, если повезло избежать покушений и тюрьмы, люди с предпринимательской жилкой. Положение основной массы наемных работников и пенсионеров резко ухудшилось. И даже беспрецедентно выгодная для России в последние годы конъюнктура мирового рынка не смогла полностью исправить ситуацию (если бы такие цены на нефть были в 1985 году — стал бы кто-то начинать перестройку?). В общем, оказалось, что переход от социализма к рыночному обществу — это не бегство из «коммунистического ада», а всего лишь переход из одного неидеального состояния в другое.

После 1991 года к власти в России пришел тандем коррумпированной бюрократии и криминального крупного бизнеса, т. е. по сути «ворюги». Строчка «Но ворюга мне милей, чем кровопийца» стала настоящим гимном их интеллектуальной обслуги. Ложная альтернатива: ворюги или кровопийцы, до того опробованная западными «ворюгами» на своих обывателях, стала активно навязываться российскому обществу. Пришедшим к власти «ворюгам» надо было внушить населению: или мы, или кровопийцы сталинисты и новый большой террор. Именно на этом была построена ельцинская предвыборная кампания 1996 года. В этом огромную услугу «ворюгам» оказали настоящие сталинисты, игравшие заметную роль в коммунистическом движении. Они добровольно согласились стать «страшилкой» для обывателей. Как бы ни был популярен Сталин в определенных кругах, большинство людей, как уже давно стало понятно по результатам различных выборов, боятся реставрации сталинской модели социализма. В наибольшей степени это относится к наиболее активной и молодой части избирателей.

Олигархия «ворюг» не боится либеральной оппозиции. Понятно, что если даже либералы придут к власти, они не будут менять отношения собственности в стране, поэтому интересы главных олигархических кланов не пострадают. Поэтому «ворюги» не трогают «Эхо Москвы» и другие центры российского либерализма. Главная задача воровской власти — не допустить рождения сильной, агрессивной, молодой левой оппозиции, способной добиваться пересмотра результатов коррупционной приватизации. Вот здесь-то «ворюгам» и помогают сталинисты, дискредитирующие левое движение и идеи.

Люди готовы терпеть «ворюг», лишь бы «не было войны», т. е. не возвратился террор «кровопийц» и голод. Интересно, что в Украине януковичевские «ворюги» применяют ту же тактику защиты своих интересов, также внушают населению: или мы, или «кровопийцы». Только роль пугала здесь играют не сталинисты, а бандеровцы.

Левое движение в России сможет стать успешным, только если перестанет участвовать в бесконечном сериале «Ворюги против Кровопийц», поставленном по заказу самих «ворюг».

В поисках утраченной революции

Скоро Октябрьской революции исполнится 100 лет. Некоторые политологи предсказывают к столетней годовщине этого события новую революцию в России. О грядущей мирной, демократической, антикриминальной революции говорят Навальный, Каспаров, Пионтковский и другие оппозиционные лидеры.

После Февральской революции 1917 года новые власти попытались реализовать традиционные либеральные представления о демократии и правах человека. Однако, помимо стремления к политическому равноправию, в обществе существовал не менее сильный запрос на большее социальное и имущественное равенство, на освобождение труда работников от эксплуатации со стороны собственников. Большевики возглавили движение за реализацию этих требований, что и привело их к октябрьской победе.

Опуская всем известные детали, можно констатировать, что в дальнейшем коммунисты не только перечеркнули февральский запрос на демократию, но и не реализовали в полной мере октябрьский запрос на социальное равенство. Именно это стало основной причиной четвертой российской революции 1991 года. Вспомните, какое негодование вызывали смешные по нынешним временам привилегии коммунистической номенклатуры (спецстоловые, пайки, дачи и т. д.). «Народ и партия едины, но только разное едим мы» — так звучал один из наиболее популярных тогдашних митинговых лозунгов. Помнится, в конце 80-х годов я участвовал в первой в Нижнем Новгороде «антисоветской», по мнению тогдашних властей, демонстрации, главный лозунг которой гласил: «Власть — Советам, землю — крестьянам, фабрики — рабочим». Люди приветствовали перестройку, искренне надеясь, что она наконец-то реализует эгалитарные, демократические социальные идеалы.