Новый Мир ( № 10 2009) - Новый Мир Новый Мир

А спать уже хочется, хотя за окном совсем еще светло. Кажется, там весна. Но это не имеет значения. Хуже, что последний укол, самый неприятный, захлестывающий половину тела долгой волной боли, мне делают в десять ноль-ноль, и до тех пор нет смысла, а после — возможности уснуть.

— Ты потерялась?

— Да, кажется.

— Идем, отведу тебя в одно хорошее место. Пирожное хочешь?

Девочка мнется. Она очень хочет пирожного, она вообще страх какая голодная, ничего не ела с самого утра. Но, с другой стороны, опасно куда-то идти с незнакомой тетей, пускай даже и в белом халате. И потом, здесь так интересно и здорово!

На широкой площадке в окружении высоченных тропических деревьев играют в мяч дети. Некоторые такие же, как она, другие постарше. Длинноногая девчушка с белыми волосами, а другая черненькая, коренастая, узкоглазая, и очень красивый смуглый мальчик, и двое неотличимых, курчавых и темнокожих, а там, вдали, самый высокий, веснушчатый, рыжий... Они кричат и щебечут, как птицы на темно-зеленых ветках, — кажется, на разных, но одинаково звонких птичьих языках. Летает туда-сюда круглый черный мяч на фоне уже совсем низкого багровеющего солнца.

— Пошли, — настаивает тетя. Она хочет взять девочку за руку, но та изворачивается, прячет ладонь за спину.

— А можно, я еще посмотрю?

— Твои родители будут беспокоиться. Как твоя фамилия? Сейчас пойдем поищем в базе.

Мяч взлетает высоко-высоко, и девочка зажмуривается: кажется, он сейчас влетит в крону гигантского дерева, зацепится в ветвях, как потом доставать? Играющие дети тоже боятся, они вскрикивают многоголосым хором и бросаются стайкой к чуть наклонному, как покосившийся столб, стволу, голому до самой верхушки. Их сразу делается много-много, целая толпа. И девочка решается. Резко, раньше, чем тетя успела бы ее схватить, срывается с места и бежит туда, к ним.

Дети толпятся, подпрыгивают, вытягивают шеи, запрокидывают лица. И девочка с щекотной остротой, как на качелях, вдруг ощущает себя одной из них. Ее не догонят. Ее теперь не заметят даже, их же так много! Сквозь большие разлапистые листья пылает багровый закат. Девочка протягивает руки. И оттуда, сверху, из переплетения ветвей, падает и падает вниз чудесный черный мяч...

— Ну неужели ты не хочешь пирожного?

Цепкие пальцы на плече.

Так странно. Многие вещи, когда-то не то чтобы необходимые, но украшавшие жизнь, оказались как бы вынесенными за скобки. Без малейшего сожаления. Будто их и не было никогда.

На рекламном развороте родного журнала (листаю его, потому что непрочтенные книги кончились и я никак не сподвигнусь на новый список) жгучая парочка пьет черный кофе, млея в дымке визуального аромата. Кофе. Когда-то без него не мыслилось утро, не шла работа, не рождались образы, не вязался разговор, не решались проблемы, не снимался стресс... впрочем, стресс-то все равно никуда не девался, сколько раз за день ни заваривай джезву. Кофе больше нет, его нет вообще, нет нигде во вселенной. И ничего.

То же самое пирожные и тортики, в которых когда-то приходилось геройски, на грани мазохизма, ограничивать себя ради фигуры. Пытаюсь вспомнить — и не понимаю. Цветные картинки в разделе “кулинария” не вызывают никаких чувств и ассоциаций. А первое время я, кажется, страдала. Не помню. Ладно, хватит о пирожных, смешно.

Не имеет значения, есть ли где-нибудь на свете море или горы, деревни и мегаполисы, политика и театр, мода и вечеринки, дискуссии и флирт, косметика и парфюмерия, солнце и снег. Мир сворачивается, как старый фильм, в улитку диафрагмы. Наверное, это естественно, наверное, не страшно. Страшно, что не остается ни малейшего сожаления. Прежде чем исчезнуть за горизонтом, все успевает обесцениться. Абсолютно все.

— К вам гости! — мажорно, как всегда, говорит медсестра.

Входит муж. Странно, к чему бы это? А-а, понятно: выкладывает из сумки пригоршню каких-то новых ампул. Их так много, этих лекарств, что я не успеваю уследить, однако доктор не дает моим близким расслабиться. Ампул десятка два, можно себе представить, сколько они стоят — каждая. Если б на биеннале продался хотя бы один лист... Впрочем, семейный бюджет, как выяснилось, вполне жизнеспособен и без моего участия, даже с такой вот непомерной нагрузкой. По крайней мере, меня это больше не касается. Ни капельки.

Спрашиваю о детях. Все, конечно же, нормально. Муж добросовестно выдает информацию, присев на гостевой табурет в противоположном углу палаты. Ровный голос, неотличимый, наверное, из-за дверей от бормотания радио или телевизора. Ни телевизора, ни радио у меня нет. Их вообще нигде не существует.

Моего мужа не существует тоже. Кажется, когда-то было важно, чтобы он пришел. Когда-то хотелось, чтобы сел поближе, улыбнулся, взял за руку. Мы с ним раньше целовались каждый раз на прощание — но это было очень, очень давно.

Он уходит беседовать с доктором, потом возвращается с ним вместе, передает ампулы. Многозначительно переглядываются: там, за дверью, они поговорили о чем-то таком, чего мне не стоит слышать и знать. Но мне все равно. Муж уходит, и ничего не меняется.

То есть нет. Оказывается, сняли вечерние уколы, и теперь можно рано и спокойно уснуть.

Навстречу идут красивые, яркие люди. На мужчинах белые шорты и цветные майки, а один голый по пояс, коричневый, с белозубой улыбкой из-под шляпы с веревочками и заклепками. Девушки — с распущенными мокрыми волосами, в купальниках и прозрачных парео на шоколадных бедрах, с длинными ожерельями на шеях и груди. А у самой прекрасной еще и цветок в волосах, она, наверное, сорвала его с дерева, здесь цветут невероятные деревья. Девочка смотрит как завороженная. Когда она вырастет, у нее тоже будут такие волосы, такое ожерелье, такой цветок. И такие же громадные, звездчатые, смеющиеся глаза со слипшимися от моря ресницами.

Люди заворачивают в круглый стеклянный домик, откуда очень вкусно пахнет. Наверное, там кафе. Девочка вздыхает. Денег у нее все равно нет, да и мало ли, может, туда и пускают только таких — взрослых, ярких, красивых.

Девочка идет по аллее, обсаженной высоченными душистыми деревьями. Темнеет. С обеих сторон оглушительно кричат насекомые и немножко — птицы. А если пройти чуть дальше, будет лужайка для игры в мяч. Девочка понятия не имеет, откуда она знает это. Она никогда раньше не была здесь.

Удивительное, чудесное, интересное место. И странное чувство: ей нельзя тут быть. Она попала сюда случайно, по чьему-то недосмотру, проскользнула, проникла сквозь щель. И каждый, кто увидит ее, сразу это поймет. Поэтому лучше никому не попадаться на глаза. Девочка отступает с аллеи под прикрытие деревьев и дальше идет по кромке газона, царапая босые ноги жесткой, как стружка, травой.

А вот и лужайка. И дети, такие веселые и разные, перекликающиеся на десятки звонких голосов. Высоко-высоко взлетает мяч. Зависает на пылающем полотне багрового заката.

Они все равно не возьмут ее в игру. Она чужая здесь. Она совсем-совсем не понимает ни одного из их языков.

Хотя бы постоять в сторонке и посмотреть. Может быть, он прилетит прямо к ней в руки, этот чудесный мяч. Она бросит его детям, размахнувшись от плеча, и они догадаются, насколько остро ей хочется поиграть с ними. Девочка останавливается под деревом. Его разлапистая ветка четким черным узором вкрапляется в закат.

По ту сторону площадки за детьми наблюдает женщина в белом халате, который словно фосфоресцирует в темноте. Девочка отступает глубже в тень. Хоть бы не заметила. Хоть бы не увела отсюда.

— К вам гости!

Странно. Сегодня я в принципе никого не жду. Изумление всплескивает квелой волной и растворяется в никуда. Гости и гости, не важно.

Заходит Сашка.

Странно. Сашки давно уже нет. Он из той категории, которая исчезла из обитаемого мира значительно раньше прочих, — друзья. И дело не в том, что они забыли, отвернулись, перестали навещать. Ничего такого я от них и не ждала. И, если честно, была б обескуражена, если бы кто-нибудь из них, подпадавших когда-то под это определение, предложил свое участие и тем более помощь. Просто не знала бы, что делать, как отказаться.

Друзья необходимы в радости. Но я не помню, какая она бывает.

— Давно не виделись, — тихо, словно извиняясь, говорит Сашка. — Как ты?

Отвечать, разумеется, не нужно. Я и не отвечаю.