Прокол (сборник) - Валд Фэлсберг

Мальчик с поднятым кровавым лезвием маестатично обошел глянцетушу крýгом почета, тогда вернулся, присел и ритуально обнял ее: мы одной крови — ты и я. Публика взревела на ноги. Тем временем ассистенты сподручно отсекли матадоровы уши, накинули на щиколотки ремень — и гнедая лошадка, поднимая серое облако, урвала глянцеостанки по песку. Руки матадора мотались плетями вдоль кровавых ушных воронок. Глянцетрупов рот судорожно глотал воздух в тщетных стараниях наполнить проткнутые легкие…

— Мальчуган молодец! — Поппея Сабина[13] обняла Луция Домиция.

— Хорош парень у нас растет! — Нерон[14] ласкал волосы Поппеи, но в голосе слышалось некоторое разочарование. Ложа Нерона была ближе всех к месту завершения спектакля, и его взор — глубоко проницательный. Он видел, что сын так и не сумел тыркнуть в сердце жертвы. Однако он гордился храбростью сына: выйти все-таки на охоту и на второго матадора и забить того как шакала.

Ибо первому перед состязанием ладони надрезали, зато песок в глаза не засыпали. Это оказалось ошибкой. Он видел противника и видел, кто противник. Вышло предельно глупо: уже скоро после начала боя матадор выбил у Траяна[15] меч, мальчик упал в песок, толпа с ужасом взревела в сладострастном ожидания смерти императоренка, и хватило бы копью не отходящего от дуэлянтов ни на миг Брута[16] пронзить сердце матадора лишь секундой позже, как происшествию не миновать.

— Не горюй! — Поппея без слов всегда угадывала мысли Нерона. — Он ведь совсем еще ребенок. Да, в первом бою у него вышло чуть похоже как у этакого, как ты говоришь, матадора…

— Очнись, мать! — Нерон вскочил на ноги. — Ты сравниваешь нового императора с … с…?!

Отец действительно опасался, как бы не приравнивали сына к бесстрашному матадору… Не зря выход мелкого тираненка был заявлен как игровое представление «Охота на говядо». Не больше, чем очередное развивающее занятие для юного правителя. Нерон запретил публике решать судьбу добычи — чтоб не приравнивать театрализованное добивание полуубитой скотины к поединку. Настоящему, с противником — гладиатором, хищным зверем…

— Прости, — Поппея побледнела. Оба долго молчали. Поппея без слов всегда знала мысли Нерона:

Траян не свернулся матадором, призывая к помощи: он был готов получить завоеванную смерть, не зная, что в кошерриде[17] брутальное копье вечно перечеркивает чаяния зрителей.

Траян приказал Бруту во время второго спектакля не вмешиваться.

Траян не позволил забитому Брутом матадору срезать уши — не взирая на лицемерное махание платочками в трибунах…

— Да ладно, — Нерон положил руку Поппее на колено и прикусил губу: нет, то, что он собственноручно еще тайком насыпал обоим матадорам щебня в туфли — об этом он точно промолчит…

— Откуда у тебя эти матадоры? И кошеррида? Ты обещал выложить! — Поппея не отступала, с интересом теребя в ладони ухо матадора. — Траян тоже хочет знать!

— Осторожно с кровью! — Нерон предупредил. — У них там в крови чума.

— У каких у них? Где? — Поппея выпытывала.

Нерон развел руками:

— Ну, теперь, когда все следы убиты, могу рассказать — только вам: верьте или нет, другие все равно не поверят, рассказывайте, кому хотите.

— ?

— Сенека путешествует во времяпространстве. Колдовство это или наука — я не знаю, Сенека называет это трансхронолокацией. Так он мне и сказал: «Могу посмотреть, как люди живут через два тысячелетия и рассказать тебе, но в одиночку боюсь: выдели спутника!» Я отправил с ним Брута с боевой коляской: чтоб рассказал, как двадцать веков спустя борются гладиаторы. И знаешь: они обтрансхронолоцировали весь мир, но нашли только этих клоунов. В родном городе Сенеки.[18] У христиан борьба такая: на шестеро скотин сто убойщиков, трех покрасивше называют матадорами или глянцеубойщиками, те полубитое говядо приканчивают, танцуя. Брут в трибунах вздремнул, а после игры Сенека его влоцировал в помещение, где те все трое собрались перед зеркалом — проверить, не взъерошился ли в разгаре пляса волосок. Брут им указал мечом на коляску. И тут возникли осложнения: те — там, с будущего — понимаешь, они смерти не знают. Вообще! Они там живут по семьдесят лет и подыхают в постелях. Они видят смерть только на картинках — те у них аж подвижными бывают. Сенека Бруту это уже рассказывал, а тот не совсем поверил: подчинения ожидал, нападения ожидал, но не болтовни. Один из тех глянцерубов с горем пополам говорил по-нашенски: перекрестившись[19], давай распространяться о ценности человеческой жизни… У Брута было мало времени, он принял правильное решение: одним пожертвовать, дабы двоих загнать в кулек. Эти мужики, видимо, вообще не видали, что у человека в брюхе — как этакие плебейские девы. Пока Брут пинал по полу кишки говоруна, оба оставшихся уже бледнолицыми были на сидениях.

— Спасибо, милый! — восторгалась Поппея. — Траяну понравилось! Мне тоже. Приведи Сенеку ко мне: я хочу и его поблагодарить!

— Он не может прийти, — Нерон посмотрел на Поппею с загадочной ухмылкой. — Коли хочешь, можем пойти к нему.

— Мне идти к нему? — Поппея в недоумении пялилась в Нерона. — Ну, давай, пошли.

Она обняла сына:

— Пойдем, поблагодарим деда Аннея за потеху!

Они продвигались по оливковой аллее. Шепот ветра постепенно приносил странный звук. Вроде голос — но определенно не человеческий. Непривыкшему уху. Привыкшему — все-таки человеческий. Но нечеловечный…

— Там кто-то посажен на кол? — Поппея спросила.

— И угадай, кто? — Нерон улыбнулся.

Не получив ответа, он продолжил:

— Я не знаю, как Сенека путешествует во времени. Знаю только, что там хозяйничают христиане. И у них там, в этом будущем, всякие чудеса. Как бы ни было, время течет вверх … Мой век здесь и сейчас. И ты знаешь, каково варварам, когда мы снисходим к ним со своего века. Как канал будущан к нам Сенека опасен. Я спрашивал его, как он это делает. Он сперва не раскалывался. Когда я пригрозил, стал рассказывать так, что ничего не понятно. И так шаг за шагом, а толку ничуть. Я Сенеке не доверяю. Конечно, верный Брут за ним присматривает, на него могу положиться как на родную мать[20], но… Нет, именно из-за этого: пойми, он дурак, может не заметить и не понять… Так, вот, Сенека нынче сидит…[21]

— Ой, Луции[22], мне очень понравилось! — Поппея прильнула к Нерону. — Тебе понравилось? — она посмотрела на Траяна.

— Да, мам!

— Передай, милый, Сенеке «спасибо» от нас, — Поппея попросила, — заколи его!

Нерон обнял плечи жены:

— Ты у меня такая мягкосердечная. Так нельзя жить! Что б ты без меня делала?!

— Пап, а можно? Я его заколю!

Лицо Нерона потемнело.

— Ты не понял, пап! Я его только заколю — от нас с мамой! Я не возьму его уши!

— Ну, давай, — отец потрепал шевелюру сына. — Поди, потренируйся!

— И не спеши! Исследуй его хорошенько! — Поппея обняла Нерона. После эротичных спектаклей они всегда жаждали остаться наедине.

Несоздание

Порой человек просто-напросто не рождается. То ли мать его в тот день отстает от автобуса и не знакомится с отцом. Или отец в роковой день перепивает и вместо занятия любовью храпит. Иногда падают самолеты и крушатся поезда. Или люди умирают раньше желаемого. Или уже родители этого не родившегося человека вовсе не родились. Однако ж, как ни смейся, поколение пропустив, никак не родишься. И не происходит то, чему следовало произойти. Кто-то остается один, так и не встретив другого.

На самом деле еще страшнее. У человека могут родиться оба родителя и счастливо встретить друг друга. Могут не отстать от автобуса и не выпить. Могут удержаться в воздухе все самолеты и на рельсах все поезда. И никто не умереть. Но — роды не протекают как следует. Или до родов вообще не доходит. Случается что-то другое. Спонтанно. Или медицински. Или даже уголовно.

Или, может быть, человек вовсе до этого уже уперся в резину.

А может, и ничего из всего перечисленного. Мать и отец родились, друг друга встретили и не скончались, в роковой день успевают на автобус, не пьют и не храпят, от занятия любовью их не отвлекает ничего, ни падающие поезда, ни сошедшие с рельсов самолеты, даже не на телевизионном экране, и абсолютно все происходит, как положено. И они его хотят. В этот вечер именно его, не просто любовь. Они сутками воздерживались, преднамеренно взлелеяв полумиллиард онóв. Но в самый неприличный момент у отца чешется нос и он чихает. И этого достаточно, чтоб из того полумиллиарда вперед вырвался другой. И какой-нибудь человек рождается, и родители счастливы. Но они даже не подозревают, что родившийся — другой человек, не он.