Увольнение на сутки. Рассказы - Сергей Высоцкий

«Да чего же я стою столбом? — вдруг спохватилась старуха. — Стыдоба». Она с тревогой огляделась. В кухне и правда было не прибрано. Накануне шинковала до ночи капусту, сняла половики, пол был затоптан, усыпан капустной крошкой, на столе горкой стояла немытая посуда.

— Ива-ан! Ива-ан! — позвала она зятя. Тот отсыпался после ночной смены.

Иван не отзывался. Надежда Федоровна пошла в спальню.

— Ванюшка, проснись!

— Чего там, мам, случилось? — не открывая глаз, сонным голосом спросил Иван.

— Верка завтра приезжает! — В голосе у Надежды Федоровны чувствовалось нетерпение. — С мужем и с сыном. Телеграмму вот Катерина принесла.

— Верка-итальянка? — Иван все еще не открывал глаз, но в голосе у него появилась заинтересованность.

— Да проснись ты, козел! В доме-то пусто. Грязь, ровно в хлеву, — рассердилась старуха.

Иван живо вскочил.

— Где телеграмма?

— Тут на иностранном, — протягивая зятю телеграмму, сказала Надежда Федоровна. — Да Катерина мне прочла.

— А в котором часу приезжает?

Старуха пожала плечами:

— Катерина не сказывала…

Иван засмеялся:

— Чудно написано: буквы иностранные, а слова наши, можно разобрать…

— А ты будто понимаешь?

— Чего тут понимать-то! Все как есть прочитал.

— Как там она мне пишет? — вдруг хитро прищурившись, спросила Надежа Федоровна.

— Богунковой Надежде Федоровне, — прочел Иван. — Чего тут разбирать. Все понятно.

— А дальше?

— Дорогая мамочка…

— Вот-вот… Кумекаешь, — удовлетворенно прошептала старуха. И тут же сказала строго — Только неча рассиживаться. И в лавку бежать надо, и Настю со скотного вызвать. — Настя была старшей дочерью Надежды Федоровны, женой Ивана.

— На Сиверскую в магазин поеду и к Насте заверну, — сказал Иван. — Я счас живо мотоцикл выведу.

— Чего на Сиверскую, чего на Сиверскую? — подозрительно посмотрела старуха на зятя. — Сегодня же рыбный четверг. Купишь так кукиш.

Надежда Федоровна почему-то была уверена, что у Ивана на Сиверской живет зазноба. Уж больно любил он туда ездить.

— На Дружной горке и в обычный день ничего путного не купишь. А на Сиверской, в курортторге, всегда есть чем разжиться.

Старуха только рукой махнула. Делай, мол, что хочешь…

— А чего они, итальянцы, едят-то? — одеваясь, словно бы сам себе задал вопрос Иван. — Их ведь чем попало кормить не будешь. Картошкой, например. Или щами. Верка ваша и та небось от деревенской пищи отвыкла?

— Ничего, поест и щей, — сказала Надежда Федоровна, но в голосе ее Иван уловил озабоченность.

— Я вот читал, что итальянцы все макаронники. Макают пустые макароны в красный соус и лопают «за будь здоров».

— Да, будут они тебе пустые макароны есть, — не согласилась старуха. — Мне твоего Мишку раз в неделю не заставить тарелку этих макарон проглотить.

— Правда, мама, — согласился Иван. — Они небось макароны по-флотски едят, с мясом. Но лучше бы поточнее узнать. Может, к Павлу Мохову в школу съездить? Он географию преподает, должен все знать.

— Ты магазин не прозевай, балабол.

— Ох, мама, придумал я, у кого спросить! — обрадованно сказал Иван. — У Гриши Лоски. Он же почти итальянец, хоть и нашенский.

— С ним ты наговоришь, с ним ты наговоришь! — сердясь, закивала головой Надежда Федоровна. — Да только что про бутылочку да про самогон…

Отец Григория Лоски, пленный итальянец, добирался в Петроград после первой мировой войны да и осел В Замостье, прельстившись хорошей охотой и одной замостской красоткой. Умер он еще перед Великой Отечественной войной, оставив двух сыновей — Григория и Виктора. Виктор был инженером, работал в городе, наезжал редко. Григорий варил стекло на Дружной горке и славился веселым нравом и любовью к выпивке. Оба брата были женаты на русских, а по-итальянски не знали ни единого слова.

Хлопнула дверь, и в кухню влетела запыхавшаяся Настя. Крикнула:

— Мама, Иван!

Увидев мать, бросилась к ней, обняла.

— Верка едет… Неужто правда? — и всхлипнула.

— Едет, едет. — Мать ласково провела коричневой сухой ладонью по Настиным волосам и легонько оттолкнула. — Да будет тебе, делом надо заняться. Твой вон в Сиверскую опять собравшись. Будто на Дружной магазина нет.

— Я ему соберусь! — Настя обернулась, ища глазами мужа, но его уже и след простыл.

— А, пускай хоть куда едет… — вздохнула она.

— Ты откуда узнала-то? — спросила мать. — Почтальонка сказала?

Настя кивнула.

— Ты Ивана-то останови. Чего он понесется абы что покупать. Подумать надо. Завтра народу много соберется. Аверьянычи приедут, Вавилкины… — Она задумалась. — Всех рази сочтешь? Небось и Пашка Мохов прискачет. Как-никак женихался с Веркой.

— Да что ты, мама. Чего помнишь. Когда это было- то?! — удивилась Анастасия.

— Попомни мое слово, — вздохнула мать. — Что-то у меня сердце разболелось… Накапай мне этого самого…

— Корвалолу, что ли?

— Ну да. Назовут лекарство, не приведи господь. Язык не поворачивается… — ворчала Надежда Федоровна. — Валокордин научилась выговаривать, а его уж нету. А как хорошо помогал!

Настя принесла из спаленки рюмку с лекарством. Дала матери. Там приняла ее дрожащей рукой, принюхалась:

— И пахнет по-другому. Ты Ванюшку-то не пропусти, уедет ведь! — сказала строго.

Анастасия привела мужа, и они долго сидели в кухне, прикидывая, чего и сколько купить, спорили. Матери наконец надоело слушать их перебранку.

— Ну что за наказанье божье! — рассердилась она. — Ведь так люди на слова изойдут, а дела никакого. Досидите тут до вечера — так и хлеба не купите…

Иван поднялся, отыскал на печке большую кошелку.

— Пошел я, пожалуй…

— Иди, иди, а то и правда опоздаешь, — напутствовала мужа Настя. И как-то уж очень быстро юркнула в комнату.

— Да, мама, — обернувшись с порога, сказал Иван, — вы бы нам деньжат… — Голос его звучал ненатурально бодро.

— Деньжат? — удивилась Надежда Федоровна. — Ты ж получку третьего дня получил.

Иван вздохнул.

— Так ведь и расходы немалые…

Надежда Федоровна смотрела на зятя с подозрением.

— Ну что вы, мама, тут никакой получки не хватит. — Иван выглядел смущенным. — Самогон на столе не поставишь? Да и водки много неудобно. Значит, вина хорошего надо. Портвейну. А сколько его пойдет, этого портвейну? Почитай, бутылок сорок купить придется. — Он загнул указательный палец на руке.

— Сколько бутылок? — высунулась из горницы Настасья, во время разговора о деньгах предпочитавшая не попадаться матери на глаза.

— Так и народу, слава богу, придет… — еще больше смущаясь, сказал Иван. — И не один же день Верка со своим мужиком гостить у нас будет. А итальянцы портвейн как воду употребляют. Бутылок-то тридцать надо взять?

— Небось не все итальянцы, как твой Лоска, зю- зят… — пробормотала Надежда Федоровна. И твердо добавила — Денег не дам. Умру — ведь не на что прилично похоронить будет.

Уже три года она откладывала пенсию в двадцать три рубля на свои похороны. И ни копейки не отдавала в общий котел. «Похороните хоть как человека, с отпеванием да с батюшкой на кладбище, — говорила Надежда Федоровна родственникам. — И по деревне пусть с оркестром несут. И убогим четвертной чтобы был».

Иван вздохнул. Потом подошел к дверям в горницу и спросил:

— Насть, чего делать-то?

Жена не отозвалась.

— Ну ладно, я, пожалуй, к тетке Маше зайду. Стрельну у нее до получки… — Так и не получив ответа, Иван уже собрался уходить, как его остановила теща.

— Чегой-то ты надумал к тетке Маше идти побираться? Стыда потом не оберешься…

— Так у кого ж еще полсотни сейчас перехватишь?

— Тетка Маша твоя денег даст да на всю деревню ославит. И будет еще полгода в гости ходить… На даровое угощеньице.