Через три океана - Владимир Кравченко

За перевалом увидали прелестную долину с журчащим ручейком посередине. Из-под ног выскочила какая-то зверюшка вроде большой серой кошки с длинным хвостом и улепетнула. Немного далее взлетел, красиво распустив пышный хвост, самец-павлин. Я выстрелил, и он тяжело упал в кустарник. Добраться до него так и не удалось. Много дичи пропадало у нас подобным образом.

Немного погодя из-под ног выскочили сразу две грациозные козочки и метнулись в разные стороны. Погнавшись за двумя сразу, конечно, промазал. Другой офицер, инженер-механик, был счастливее и убил большую козу. Солнце стало уже склоняться к западу, в ущельях гор легли тени, и мы, забравшись вдоль ручья довольно далеко, услыхали неподалеку рев тигра, выходившего на вечернюю охоту, и поторопились вернуться. Присутствие павлинов указывает на близость тигра.

В одном месте на сыром песке мы увидели ясные отпечатки следов тигрицы и ее детеныша.

* * *

Сторожевые суда видели днем в море два миноносца неизвестно какой национальности, которые, подняв французский флаг, быстро улепетнули. Не японцы ли? Вечером в море кто-то сигналил в небо прожектором. С "Суворова" приказано быть внимательнее. Мясо свежее у нас теперь постоянно, а вот насчет зелени - лучку, картофеля, так даже споры выходят. В ней ощущается страшная потребность, всем грозит цинга. Давно уж пора ей появиться. Скоро наши потребности будут доведены совсем до минимума: тарелка щей с сухарем, стакан чаю, полведра пресной воды, кусочек мыла.

24 апреля. В 4 ч 30 мин с моря пришел французский крейсер "Гишен", яснее ясного намекая своим приходом, что гостеприимство в нейтральных водах исчерпано. Распространилось почему-то известие, что завтра произойдет соединение эскадр. На розыски посланы разведчики: "Жемчуг", "Изумруд ", "Рион" и "Днепр". На "Ослябе" умер старший артиллерийский офицер лейтенант Гедеонов.

25 апреля. Адмиралу Фелькерзаму хуже. В семь часов утра приказано вдруг всем выйти в море. Вышли, крейсируем вдоль берегов. Причина выхода неизвестна. В восемь часов с юга пришел французский крейсер с адмиралом Жонкьером, заглянул в бухту. Теперь он может записать в своем вахтенном журнале и сообщить французскому правительству, что русская эскадра не нарушает правил нейтралитета и крейсирует вдали от нейтральных вод. Где же 3-я эскадра? Каждый день один или два офицера проигрывают пари. В полученной Сингапурской английской газетке мы отыскали описание нашего прохода через Малаккский пролив, составленное в таких язвительных выражениях: "Наконец-то мы узрели чудо чудное, диво дивное - прошла русская эскадра из 42 вымпелов. Впереди идут транспорты, затем опять идут транспорты, далее - снова транспорты. Вот мы видим "боевое" судно "Изумруд", видим наших весьма старинных знакомцев: "Дмитрия Донского" и "Сисоя Великого", лихой корабль "Светлану", а за ними снова ползут транспорты... Где же пресловутые броненосцы? А! Они, надо полагать, остались в Индийском океане, дожидаются эскадры Небогатова"...

Вернулись снова в ту же бухту. Младший врач броненосца "Орел" списывается по болезни на госпитальное судно "Орел". В помощь старшему врачу этого броненосца взят младший врач с одного из транспортов. Уже одна фамилия его - Авроров - напоминает о том, что необходимо и на "Аврору" назначить второго врача.

26 апреля. Знаменательный день. В 10 ч утра суда вышли в море. 3-я эскадра уже прошла мимо нас и шла к северу, к мысу Варелл. Концевым с транспортами шел "Владимир Мономах", который, услыхав по беспроволочному телеграфу переговоры "Суворова" с "Уралом", в 9 ч 20 мин утра отозвался: "Ясно вижу, "Мономах" ".Тогда "Суворов" стал его вызывать: ""Мономах", "Мономах"! Покажите вашу широту, долготу. Возьмите курс W". 3-я эскадра повернула и легла на встречный нам курс. Долго ожидаемая встреча произошла, наконец, в три часа дня как раз на вахте лейтенанта С., выигравшего в этот день одновременно оба пари. Мы увидели эскадру из 11 судов; пять боевых из них - "Николай I", "Апраксин", "Сенявин", "Ушаков", "Мономах" - прошли по левому борту, обрезали корму и приблизились к адмиралу с правого борта. Радость была всеобщая. Гремело "ура", оркестры играли гимн. Старого знакомца "Владимира Мономаха" не узнать: на нем снята грот-мачта. Адмирал Рожественский поднял сигнал: "Добро пожаловать! Поздравляю с блестяще выполненным походом, поздравляю эскадру с присоединением эскадры". К 7 ч вечера суда вошли в узкую длинную темную бухту Куа-Бе, всего на две мили севернее Ван-Фонга.

Глава XXXIII.

Куа-Бе

Стоянка в Куа-Бе продолжалась четверо суток; спешно грузились углем сами и перегружали уголь с одних транспортов на другие, чтобы уменьшить их число и отпустить разгруженными в Сайгон.

Отряд адмирала Небогатова пришел к нам в полной исправности, так что этих четырех суток стоянки хватило для различных мелких работ по исправлению механизмов. Пришлось также и ему перекрасить дымовые трубы, как у нас, в желтый цвет, а мачты - в светло-серый. Во время стоянки офицеры наших судов и пришедшего отряда обменивались визитами, посещали товарищей, и тогда разговорам не было конца. Последние приказания отряд имел в Джибути, где рассчитывал соединиться с нами. Затем пошел прямым путем через Малакку. Сингапурский консул ждал их в море близ Сингапура три дня; с величайшим трудом ему удалось достать пароходик, так как англичане, соблюдая "строжайший нейтралитет", запретили давать ему внаймы какое бы то ни было судно.

27 апреля. Отряд привез нам письма и газеты с Родины, чему мы бесконечно обрадовались, так как до сих пор имели последние известия от конца января.

Всегда, а теперь в особенности, получение писем - целая трагедия, с трудом скрываемая. Кто с утра, а кто уже и накануне, волнуется, сердится, бранится, почему это не посылают за почтой катера; другие молчат, а внутри, видимо, изводятся. Наконец почта привезена, распечатывается. Общие восклицания: "Жидковато что-то!" Старший офицер разбирает ее и раздает, а остальные жадно глядят ему в руки, стараясь издали по цвету конверта или по почерку угадать свое. При этом сыплются более или менее остроумные замечания, некоторые письма даже обнюхиваются - раздушенные. Я уже давно (с 7 февраля) сижу в этих случаях в сторонке, зная, что мне все еще адресуют на "Изумруд". Доброжелатели присылают нам вырезки из газет. Командир прочел свои письма и с грустью заявил: "Господа! О нас в России и думать вовсе позабыли. Все заняты внутренними своими распорядками, реформами, сплетнями, а про войну уже и не говорят". Грустно нам было это слышать.

Пробежал я несколько номеров газет и сразу обратил внимание на тот хаос и сумбур, которые царят теперь во всех суждениях и понятиях - все перепуталось, растерялось, сыплется масса обвинений. Всем и каждому хочется найти виноватого. И среди всей этой суматохи не слышно ни одного мужественного, твердого, спокойного, благоразумного голоса с призывом не терять голову, быть стойкими, терпеливыми и верить в лучшее будущее. Горько и обидно стало продолжать чтение, и с тяжелым чувством я отбросил газету. Очень милы лаконичные телеграммы с сухопутного театра войны: "Один солдат отморозил ноги" или "Нашли труп японца" - все в таком роде. Как и следовало ожидать, с эскадрой Небогатова на "Аврору" младший врач не прибыл. От французского адмирала Жонкьера сегодня по беспроволочному телеграфу получено поздравление "bon voyage!" {Счастливого плавания (Ред.).} и все такое. Видно, пора уходить, порядком мы надоели французам. Ура! С "Изумруда" получено пять писем; все со штемпелем благодетеля Гинсбурга.