Спенсервиль - Нельсон Демилль

Людей своего возраста он не увидел, но один из посетителей, сидевший в дальнем углу бара, принялся его внимательно разглядывать, и Кит тоже стал краем глаза следить за ним.

Человек этот поднялся со своего места, слегка пошатываясь пересек бар и остановился прямо перед Китом.

– А я тебя знаю, – сказал он.

Кит внимательно посмотрел на него. Человек был высок, худощав, светлые волосы свисали у него до самых плеч, у него были плохие зубы, болезненно-желтого цвета кожа и глубоко запавшие глаза. Если судить по длинным волосам, джинсам и безрукавке, по манерности поведения и интонации, то ему можно было дать лет двадцать с небольшим; однако на лицо он казался значительно старше.

– Я знаю, кто ты такой, – громко повторил он, произнося слова неразборчиво, как бы проглатывая их.

– И кто же я?

– Кит Лондри.

Несколько посетителей из тех, кто сидели ближе остальных, бросили взгляд в их сторону, но тем их интерес и ограничился.

Кит снова оглядел подошедшего и вдруг понял, что он его тоже знает.

– Верно, – сказал Кит, – а ты…

– Ну, давай, Кит, вспоминай. Ты меня знаешь.

Кит порылся в памяти – перед его мысленным взором пролетела целая череда лиц тех, кого он знал еще со школьных лет. Наконец он проговорил:

– Ты Билли Марлон.

– Точно! Черт побери, дружище, мы же с тобой старые приятели! – Марлон похлопал Кита по плечу, потом оживленно затряс его руку. – Как у тебя житуха, а?

Пожалуй, лучше бы я пошел не сюда, а в «Почтовый», подумал Кит.

– Неплохо. А как ты, Билли?

– Великолепно! Хреновее некуда!

– Хочешь пива?

– Разумеется.

Кит взял еще два «Будвайзера».

Билли уселся за стойкой бара рядом с Китом, наклонился к нему, и Кита обдало исходившим от него запахом перегара и другими ароматами.

– Да, дружище, здорово, что мы встретились, – проговорил Билли.

– Конечно.

– Слушай, парень, а ты великолепно выглядишь.

– Спасибо.

– Какого черта ты тут делаешь?

– Просто заехал.

– Да? Это здорово. И давно ты уже тут?

– Несколько недель.

– Не врешь?! Я так рад тебя видеть!

Билли Марлон и правда искренне обрадовался их встрече, это было очевидно. Кит изо всех сил старался вспомнить, откуда мог он знать Билли, что могло их когда-то связывать друг с другом: без этого ему трудно было поддерживать разговор, и так обещавший превратиться в глупейшую болтовню. Но, пока Билли продолжал о чем-то трещать, Кит в конце концов все вспомнил. Они вместе играли в футбольной команде, Марлон был полузащитником, но неважным, и по большей части проводил время на скамейке запасных, подбадривая выкриками основной, игравший состав. Марлон всегда стремился вызвать к себе симпатию, и в общем-то, объективно, в нем не было почти ничего неприятного или отталкивающего, но большинство людей считали его надоедливым и раздражающим. По правде говоря, он и теперь казался Киту в чем-то симпатичным, но одновременно и досаждал ему.

– Сильно тебе досталось во Вьетнаме? – спросил Марлон.

– Так, ничего.

– Мне тоже. Ты ведь был в первой кавалерийской. Верно?

– Верно.

– Да, я помню. Твоя мамка жуть как испереживалась. Я ей говорил, что с тобой все будет в порядке. Черт возьми, если уж такой раздолбай, как я, сумел выжить, то у такого парня, как ты, тем более все должно было быть полный о'кей.

– Спасибо. – Кит вспомнил, что Билли призвали сразу же по окончании школы. Кит получил отсрочку от призыва, потому что поступил в колледж, – теперь, оглядываясь назад, право на такую отсрочку представлялось ему величайшей ошибкой со стороны правительства. Самые богатые, самые умные, самые привилегированные и все прочие, сумевшие попасть после школы в колледжи, получили четыре года на то, чтобы протестовать против войны или же не обращать на нее никакого внимания, а тем временем там убивали и калечили бедных и тех, кто поглупее. Но война не завершилась так быстро, как этого ожидали; она тянулась все дольше и дольше, и в конце концов в армию стали призывать выпускников колледжей, таких же, каким был и сам Кит. К тому времени, когда Кит очутился во Вьетнаме, Билли Марлон и большинство их бывших одноклассников уже или давно вернулись с войны или были убиты.

– Я был в двадцать пятой дивизии, «Молния джунглей», как ее называли, – сказал Билли. – Здорово мы тогда им там врезали!

– Да. – Но недостаточно здорово, чтобы победить и покончить с этой дерьмовой войной побыстрее.

– Ты там тоже всякого навидался, да?

– Да, навидался. – Судя по всему, Билли следил тогда за военной карьерой Кита и, по всей видимости, потчевал весь Спенсервиль рассказами о своих собственных подвигах.

– Ты убивал кого-нибудь? – спросил Билли. – Я хочу сказать: так, чтобы видеть это?

– Да.

– Потрясает, правда?

– Нет, нисколько.

Билли немного подумал, потом кивнул:

– Да, пожалуй, нет… но забыть это трудно.

– Постарайся.

– Не могу, дружище. Понимаешь? До сих пор не могу.

Кит внимательно посмотрел на своего бывшего одноклассника. Да, Билли Марлон явно сильно сдал и опустился.

– А у тебя как дела, чем занимаешься? – спросил Кит.

– Так, особенно ничем. Дважды женился, дважды развелся. От первого брака остались ребята. Теперь они уже взрослые, живут в Форт-Уэйне. Переехали туда еще детьми, вместе с матерью. Она вышла за кого-то… ну, в общем, за дерьмо, понимаешь, и я детей так больше никогда по-настоящему и не видел. А вторая жена… она ушла. – Он еще продолжал некоторое время живописать Киту свою жизнь, пустую и серую, как и следовало ожидать; и Кита в его рассказе не удивило ничего, за исключением разве что самых последних его слов: – Эх, если бы только можно было прожить все заново, совсем иначе!

– Ну, знаешь, у каждого бывают иногда подобные мысли. Но все же лучше думать о будущем и жить дальше.

– Да. Я и собираюсь жить дальше.

– А где ты работаешь?

– Нигде. Делаю, что придется. Охочусь, ловлю рыбу. Я живу в миле за городом, к западу отсюда. Целый дом в моем распоряжении. Бывшая ферма. Единственное, что от меня требуется, это приглядывать за домом. Хозяева ушли на пенсию и переехали к детям куда-то в Калифорнию. Каули. Ты их, наверное, знаешь?

– Да вроде бы слышал.

– Но сейчас они продали ферму, так что мне к ноябрю надо будет найти себе какое-нибудь новое пристанище.

– А почему бы тебе не лечь в госпиталь для ветеранов?

– С чего? Я не болен.

– Выглядишь ты не здорово.

– А-а, это я стал слишком увлекаться пивом с тех пор, как узнал, что мне придется куда-то перебираться. Я всегда начинаю сильно нервничать, когда мне бывает негде жить. Ничего, это пройдет.

– Хорошо, если так.

– Ты где остановился?

– В нашем прежнем доме.

– Да? Слушай, если тебе там одному скучно, я бы мог немного платить за жилье, делать что-нибудь по дому, готовить.

– Я к ноябрю уже уеду. Но посмотрю, может быть, до отъезда смогу тебе чем-нибудь помочь.

– Спасибо. Ты не беспокойся, со мной все будет в порядке.

Кит взял еще пару пива.

– Ты чем на жизнь зарабатываешь? – спросил Билли.

– Я на пенсии.

– Да? А от кого пенсия?

– От правительства.

– Ни фига себе! Слушай, а ты кого-нибудь тут встретил после возвращения?

– Никого. Хотя нет, видел Джеффри Портера. Помнишь его?

– Черт, конечно. Встречал его несколько раз. Пустой он человек.

Они поболтали еще немного, и Кит окончательно убедился, что Билли перебрал. Кит взглянул на часы и проговорил:

– Слушай, мне уже пора. – Он положил на стойку бара двадцатидолларовую бумажку и сказал, обращаясь к бармену: – Дай моему приятелю еще банку, а потом он пойдет домой.

Бармен отодвинул двадцатку назад Киту и ответил:

– С него и так уже хватит.

– Да брось ты, Ал, – заскулил Билли. – Человек хочет меня угостить.

– Допивай, что у тебя есть, и отваливай, – отрезал бармен.

Кит оставил двадцатку на стойке и сказал Билли:

– Возьми ее и отправляйся домой. Я к тебе загляну как-нибудь до отъезда.

– Хорошо, дружище. До встречи. – Билли проводил его взглядом и помахал рукой. – Рад был тебя увидеть, Кит.

Кит вышел на свежий воздух. Бар «Почтовый» располагался по другую сторону парка, что окружал здание суда. Кит пересек улицу и не спеша двинулся через парк.

На скамеечках, под фигурными фонарями сидели люди, несколько парочек прогуливались по парку. Кит увидел свободную скамейку и тоже присел. Прямо перед ним стоял памятник жертвам гражданской войны: огромная бронзовая фигура, изображавшая солдата в форме северян, с мушкетом в руке, а на гранитном постаменте под ним были выбиты имена жителей округа, погибших на той войне, – сотни имен.