Через Великий лес - Катерина Камышина

Не заживает эта рана, а только хуже становится. Сперва он только рукой не мог шевелить, а теперь… Надо вернуться в город. Взять у лекарки мазь какую-нибудь. Я могу вернуться один… может, меня они не убьют. Может, я смогу уговорить Хермонда… попрошу Нэи или Имлат…

Скай уже раскрыл рот, чтобы сказать это вслух, но осёкся под пронзительным взглядом Колдуна.

— Скажешь хоть слово о моей ране, — предупредил он шёпотом, — закляну насмерть.

Скай в сердцах махнул на него рукой и пошёл разводить костёр. Он не воспринял угрозу всерьёз, но с Колдуном было бесполезно спорить. Да и не теперь же, когда он так слаб.

Пока Скай возился с хворостом и огнивом и закатывал в костёр оставшиеся орехи ага, Колдун сидел, закрыв глаза и тяжело дыша. Он ни за что не согласится повернуть. И будет прав: в городе нам теперь добра ждать нечего.

К тому времени, как аг пропёкся, Скай решил, что лучше попробует уговорить Колдуна подождать хотя бы пару дней. Ему наверняка станет лучше, если он отдохнёт. Надо только место выбрать поближе к ручью и сделать укрытие.

Костёр догорал ленивым алым пламенем. В темноте что-то невидимое шуршало со всех сторон. Скай перебрасывал горячий закопчённый орех с ладони на ладонь, а сам следил за Колдуном. Надо подождать, пока он придёт в себя, а потом я его уговорю. Должен же он понимать: тащиться через Лес с таким плечом — глупее не придумаешь…

Но Колдун сидел без движения, и его лицо скрывала тень.

Наконец он шевельнулся, но прежде чем Скай успел заговорить, раздалось карканье, и Лерре, похожий на сгусток ночной темноты, опустился на поваленное дерево.

— Лерре, — радостно сказал Колдун, и они повели свою обычную беседу: ворон скрипел и скрежетал. а Колдун задавал вопросы на медленном странном языке, на котором читал заклятья. Скай, не понимавший ни слова, чистил аг и думал, как был бы счастлив старый Ханагерн, доведись ему вживую услышать Колдовское Наречие.

— Ну что, — спросил Скай, когда ворон слетел на землю к костру и принялся долбить клювом остывший аг. — Какие вести на этот раз, добрые или дурные?

— Кому как, — Колдун, морщась, потянулся за оставшимся орехом. — Может быть, каким-нибудь славным воинам очень по душе вся эта война.

Скай молча проглотил насмешку насчёт воинов — любопытство было сильнее.

— Что там про войну? Йенльянд всё ещё в осаде?

— Нет, они уже давно заняты восстановлением укреплений.

— А… Проклятые? Лерре их видел?

Ская передёрнуло от одного упоминания, но Колдун и бровью не повёл.

— О да. Не на Яблоневых Равнинах — к северу отсюда. Бредут поодиночке. Но о них беспокоиться нечего: мало кто, входя в Хиллодор со злом, из него выходит. Вот у Великой Границы беспокойно, но этого следовало ожидать во времена вроде нынешних… Ещё Лерре слышал, как шепчутся, что в развалинах у Эйнатар-Тавка что-то засело. Весть любопытная, но наших дел не касается.

А какие у нас, собственно, дела, хотел спросить Скай, но Колдун зевнул во весь рот.

— Ну, довольно болтовни, Вейтар. Завтра выходим с первым светом.

Он осторожно улёгся на бок и закрыл глаза. Не то чтобы Ская тянуло спать после разговора о Проклятых, но спорить он не стал. Дожевал остатки сладковатой ореховой мякоти и растянулся на плаще возле костра.

* * *

Утром Скай отобрал у Колдуна сумку. Забросил её на спину, так что ремни от сумок скрестились на груди, и твёрдо зашагал между деревьями.

— Вейтар! — рявкнул Колдун. Он выглядел изумлённым до крайности.

— Ругайся сколько влезет, — отрезал Скай. — Тебе и посоха хватит. Тоже мне…

— Вейтар, — повторил Колдун уже веселее. — Тавик ты упрямый, ты не в ту сторону идёшь.

* * *

На шестнадцатое утро с того дня, как они покинули Фир-энм-Хайт, Колдуну уже стоило огромных усилий просто подняться на ноги. Скай хотел было помочь, но Колдун бросил на него взгляд, полный такой боли и злобы, что он поостерёгся. А когда присмотрелся повнимательнее, то и вовсе похолодел.

— Колдун, что у тебя с плечом?

— Ничего, о чём стоило бы волноваться.

Колдун поплотнее запахнул плащ — простое движение, заставившее его задержать дыхание.

— Почему у тебя опять кровь идёт?

— Это случается. В этих местах должен расти кровяной мох, он поможет.

Он говорил с беззаботностью, в которую Скай не поверил.

Ближе к вечеру Скай набрал в сыром овражке мягкого багрового мха. Он был приятен на ощупь, в отличие от орехов ага, но пахнул ржавым железом. Когда у костра Колдун не без помощи снял рубаху, Скай воочию убедился, что все эти его «не страшно» — враньё. Рана выглядела не просто худо — омерзительно. Она была похожа на сгоревший в уголь ягодный пирог — алая, кровоточащая в центре и чёрная, ссохшаяся по краям. И эта чернота тонкими змеящимися прожилками расползалась по груди и левой руке.

Скаю сделалось тошно. В полном молчании он помог Колдуну привязать к плечу ошпаренный кипятком мох, одеться и лечь. Потом он лёг сам и не спал всю ночь.

* * *

Кровь и правда остановилась, но ненадолго. А через четыре дня Скай заметил змейки черноты, проступившие у Колдуна на шее.

Теперь Колдун очень торопился, но идти так же быстро, как раньше, уже не мог.

* * *

Младшая луна умерла и переродилась заново, тоненьким красноватым серпом, и вместе с тусклым огрызком Старшей луны они почти не давали света, зато звёзды налились жаром. Приближалась ночь Поворота Года — самая тёмная в году. Начался месяц Туманов, но в лесу, где не было постоянных ветров с моря, разительных перемен не ощущалось.

Утром на двадцать седьмой день Скаю показалось, что лес поредел. За деревьями виднелось что-то светлое, и странный гул, которого ещё вчера не было, очень его тревожил. Звук был таким знакомым, что сердце переворачивалось, и Скай ускорил шаг.

Делалось светлее и светлее, и наконец лес расступился. Скай обнаружил, что стоит на белоснежной, выщербленной от времени и ветра каменной плите. С севера на юг вела дорога, выложенная когда-то этими плитами, только теперь все они растрескались и раскололись, и в щелях густо росла трава. Шагах в двухстах к востоку берег обрывался, и Скай вдруг понял, что это был за гул — это шумело море.

Он подбежал к обрыву, жадно оглядываясь вокруг. Море лежало перед ним, сколько хватало глаз: свинцово-синее вблизи и чем дальше, тем ярче, а совсем далеко на востоке горело