Король - Тиффани Райз

— Мне все равно. Мне даже все равно, если я никогда не увижу тебя в платье или в юбке, пока я жив. — Он указал рукой на свои джинсы, и футболку, и пиджак. — Но ты одеваешься лучше меня, а я твой работодатель. Ты должна поумерить пыл.

— Может, это тебе стоит поддать жару?

— Поддать жару?

— Ты сказал, что хочешь быть королем своего королевства, верно? Тогда ты должен одеваться соответственно.

— Мне придется надеть цилиндр и фрак, чтобы затмить тебя.

Она приподняла голову и оглядела его с головы до ног.

— Ты будешь потрясающе выглядеть в смокинге.

— Думаешь?

— Мне нравятся сексуальные французские пингвины, — произнесла она.

— Я ухожу.

— Bon voyage, — ответила она. — Я назначу прием.

— Никаких врачей, — повторил он.

— Я говорила о портном.

Кингсли с улыбкой на лице покидал Сэм. Улыбка поблекла, когда он вышел из дома. Его водитель, Джиа, ждала в машине, но он отпустил ее, сказав, что сегодня прогуляется пешком. В конце концов сегодня был прекрасный майский день. Прогулка пойдет ему на пользу. Безусловно, настоящая причина, почему он не хотел, чтобы Джиа отвезла его, была в том, что ему не хотелось, чтобы кто-либо знал, куда был его путь. Он прошел четыре квартала и поймал такси. Он все еще не мог поверить, что Сорен уговорил его на это. Он не принадлежал Сорену с семнадцати лет, и все же, вот он, следует приказам Сорена, словно эти одиннадцать лет были одиннадцатью днями. Прошло столько времени с тех пор, когда он чувствовал себя таким значимым для кого-то, вне зависимости живым или мертвым он был, и мужчина не мог не отступить, когда Сорен заставил его прийти сюда.

Такси остановилось возле двухэтажного Бруклинского дома из красного кирпича, и ничто не выделяло его, кроме медной таблички на парадной двери. Он остановился на ступеньках и услышал рев двигателя итальянского мотоцикла. Ну, конечно. Конечно, он будет здесь.

— Я же говорил, что сделаю это, — обратился Кингсли к Сорену, когда тот снял шлем и ступил на тротуар. — Тебе не обязательно нянчиться со мной.

— Я не нянчусь с тобой, и я знаю, когда ты говоришь, что сделаешь, ты делаешь это.

Кингсли не был так уверен на этот счет, но оценил доверие.

К счастью, Сорен сегодня был не в сутане. Он выглядел как любой другой шестифутовый двадцатидевятилетний блондинистый Бог во время прогулки на мотоцикле в солнечный майский день.

— Тогда почему ты последовал за мной сюда?

— Даже такому извращенцу, как ты, иногда нужен священник. Особенно такому извращенцу, как ты.

Горло Кингсли сжалось. Но он проглотил ком.

— Ладно, — ответил он. — Ты можешь войти. Но не смущай меня перед симпатичными медсестрами.

— Даже не думал.

Он поднялся по ступенькам, Сорен шел рядом.

Оказавшись внутри, Кингсли назвал медсестре свое имя. Она протянула ему папку с бланками.

— Я не заполняю бланки, — сказал Кингсли.

— Отдай их мне, — вмешался Сорен с надменным вздохом. Медсестра изогнула бровь и немедленно провела Кингсли. Не дожидаясь, пока Кингсли попросит его остаться или уйти, Серен последовал за ним.

Какое неприятное место — на стенах висели постеры, пестрящие страшными предупреждениями и изображениями людей с заболеваниями.

— Хотел бы я, чтобы у меня был медицинский фетиш, — сказал Кингсли, рассматривая жуткий декор кабинета врача. — Может, тогда мне бы понравилось.

Он выдвинул ящик в конце смотрового стола.

— О, расширители…

— Ты не мог бы вести себя прилично? — попросил Сорен и сел в кресло под плакатом, предупреждающем о болезни Лайма. Кингсли сел на кушетку, словно ощущая себя мальчиком на приеме у врача, чтобы сделать прививку. Он вспомнил, как гордился им отец, что он ни разу не вздрогнул от укола. Сегодня он был напуган больше, чем двадцать лет назад. И он скучал по отцу.

— Когда ты последний раз обследовался? — спросил Сорен.

— Два года назад. И какого черта ты делаешь?

— Заполняю твой регистрационный бланк.

Кингсли выхватил планшет из рук Сорена. Своим аккуратным почерком ученика католической школы Сорен не только заполнил большую часть бланков, он заполнил их точно. Полное имя, рост, возраст, дату рождения, адрес, номер социальной страховки…

— Кто-то другой заполняет медицинские карты… — сказал Кингсли, кивая в знак благодарности. — Теперь понимаю, почему люди женятся.

— Теперь понимаю, почему люди не заводят детей, — парировал Сорен, забирая планшет. — А теперь сядь и веди себя прилично.

— Да, Отец.

Кингсли сел на покрытую бумажной пелёнкой кушетку и пытался игнорировать бешено колотящееся сердце.

— Почему ты здесь? — спросил Кингсли. — На самом деле?

Сорен замолчал и отвел взгляд.

— После нашего первого раза… — начал он и опять замолчал. — Я должен был навестить тебя в больнице, когда ты попал туда. Я сожалел, что не пришел к тебе тогда.

Кингсли покачал головой. Он вспомнил те первые несколько дней после ночи с Сореном в лесу, когда ему было шестнадцать, помнил почти религиозный экстаз, в который он погрузился. Он был в синяках, истекал кровью и был разбит, и ничего из этого не имело значения. Он никогда не испытывал такого покоя. Все, чего он тогда хотел, это повторения, чтобы это случилось еще раз, чтобы он опять был сломлен.

— Нет… если бы ты пришел ко мне, они бы поняли, что это ты сделал со мной.

— Знаю, это же оправдание я использовал на себе. Но правда в том, что я боялся обнаружить, что ты ненавидел меня за сделанное.

— Я любил тебя за то, что ты сделал со мной.

— И этого я так же боялся. — Сорен с беспокойством посмотрел на Кингсли. Возможно, он научился этому выражению с семинарии. — Ты напуган?

— В ужасе, — признался Кингсли. — Можешь себе представить. Или нет. — Кингсли усмехнулся над собой. — Постоянно забываю, что ты священник.

— Я не всегда был священником.

Это была простая констатация факта. Безусловно, Сорен не всегда был священником. Но Кингсли услышал кое-что другое в его словах, что-то под ними.

— А ты?.. — Кингсли остановился и обдумал вопрос. — Я знаю, ты ничем не заразился от меня.

— У отца была любовница, — ответил Сорен безэмоциональным тоном.

— Твоя сестра Элизабет заразилась чем-то от отца, не так ли? Она передала тебе?

Сорен молча кивнул.

— Что у тебя было?

Сорен поднял руки и хлопнул в ладоши.

Кингсли рассмеялся бы, если бы это не было самой ужасной вещью, которую он слышал. Сорен в возрасте одиннадцати лет заразился гонореей или трипаком, от сестры во время их мучительного отрочества.

— Сестра-Бенедиктинка работала в