Агава - Массимо Фелизатти

Паоло сам не знает, почему он так сказал; Штиц исчез, не оставив никаких следов: тот единственный его «след» был уничтожен взрывом в Генуе. Паоло продолжает говорить и замечает, что Проккьо как-то съежился:

— И о прокуратуре я совсем иного мнения, чем ты, и убежден, что найдется следователь, который заинтересуется тем, что я могу ему сообщить. Да и того, что мое имя может появиться в газетах, мне тоже бояться нечего. — Он поднимается. — Снимите подозрения с Дондеро. Вам это сделать так же просто, как просто было замарать его имя. Не знаю, кончится ли этим дело, но к нашему разговору можно будет еще вернуться. Помни, Проккьо, что я тебе сказал, и инженеру передай. А потом уж мы подумаем, можно ли с вами договориться.

Паоло подходит к старику и прощается с ним. Закрывая за собой дверь, он видит, что Проккьо, окаменев, все еще сидит в кресле. Толстуха, склонившись над сыном, гладит его жирные волосы и смотрит на Паоло испепеляющим взором. Алесси не может сдержать дрожи отвращения.

— А не прокатиться ли тебе в Геную, Алесси?

— В Геную?

Паоло перелистывает старые подшивки: стол его завален газетами трехлетней давности. Он пытается восстановить во всех деталях историю с «гепардами». Кое-что удалось раскопать и в архиве.

С удивлением берет он телетайпные ленты, которые протягивает ему Бьонди. Быстро пробегает, потом медленнее начинает перечитывать.

Дондеро нашли мертвым в генуэзской клинике, где он находился под надзором полиции. Кто-то отключил кислородный прибор. Дежурные охранники утверждают, что никто к нему в палату не заходил, полиция и магистрат склонны полагать, что произошел несчастный случай.

И еще погибла Джина Пешетто. В телеграмме всего несколько строк: обычная автомобильная катастрофа на скоростной автостраде Генуя — Савона. Машину занесло на повороте, и она, перелетев через оградительный барьер, свалилась в овраг. В показании одного из свидетелей говорится еще о какой-то другой машине, совершившей опасный обгон. Машина умчалась, и номера запомнить он не успел.

В общем, обычное дорожное хулиганство.

— Ты можешь выехать завтра утром. Для вечернего выпуска мы уже получили материал от нашего корреспондента. — Бьонди испытующе смотрит на него. А Паоло слова не может вымолвить.

«…Всех улик вам уничтожить не удалось». Черт возьми, ведь он же сам подсказал Проккьо. И те принялись уничтожать улики, не раздумывая ни минуты.

— Дело очень щекотливое, может, тебе следует посоветоваться раньше с прокурором, — хмуря брови, твердо и убедительно говорит Бьонди.

Паоло не слушает его. Он хватает трубку и набирает номер, который дал ему Данелли: необходимо найти Проккьо. Секретарша отвечает не сразу, но чрезвычайно любезно. Синьора Проккьо нет. Где он сейчас, неизвестно. Паоло отыскивает в справочнике его домашний номер.

К телефону подходит отец. Ответы его весьма нелюбезны. Нет, сын не приходил, нет, к ужину его не ждут. Паоло в сердцах швыряет трубку, аппарат с грохотом летит со стола.

— Может, съездить в Геную лучше кому-нибудь другому? — говорит Бьонди.

— Нет! — почти кричит Паоло. Он пытается прийти в себя, делая глубокие вдохи и выдохи. — Нет, прошу тебя.

— Ты слишком близко принимаешь все это к сердцу. А я не хочу, чтобы мой корреспондент был так взвинчен. Мы делаем газету, и для меня главное — сообщение с места событий, — с напускной строгостью говорит редактор.

— Для меня это тоже главное. Я спокоен, я невозмутим. — Говоря это, Паоло смотрит Бьонди в глаза, слова его звучат задиристо.

Бьонди расслабляется и дружески хлопает его по плечу.

— Ладно. Иди в администрацию за командировочными. Я уже велел секретарше заказать тебе билет на самолет. Есть рейс в пять утра. Номер в гостинице тоже заказан.

У Паоло гора сваливается с плеч.

— Старый жулик, — ворчит он улыбаясь.

— Поступай там по своему усмотрению. И будь осторожен.

— Погоди. — Паоло вынимает из ящика письменного стола несколько машинописных листков, соединенных скрепкой. — Я тут все изложил и под каждой страницей подписался. Положи к себе в сейф — мало ли что.

Дома он так и не поел. Чемодан уже уложен. Проккьо словно сквозь землю провалился. До отлета еще несколько часов. Паоло мысленно пытается привести осколки всей этой истории хотя бы в относительный порядок. Итак, Дондеро и Джина. «…Всех улик вам уничтожить не удалось».

От резкого звонка в дверь Паоло чуть не подпрыгивает. С языка само собой срывается: «Прибыли». У него даже нет сил подняться. Звонок повторяется.

Рядом с дверью в подставке для зонтиков стоит старая прогулочная трость, купленная на рынке у Порта Портезе. Набалдашник — тяжелый шар из слоновой кости. Это, конечно, смешно, глупо, но он хватает трость и взвешивает ее в руке.

— Кто там? — спрашивает он каким-то не своим, дребезжащим голосом.

— Паоло? Это я, Франка, откроешь ты наконец?

Резким жестом он распахивает дверь. Ледяной ком в желудке начинает медленно таять, ноги дрожат от слабости. Из горла непроизвольно вырывается истерический смех. Девушка смотрит на него широко раскрытыми глазами.

— Что с тобой? Тебе плохо?

Паоло, помахивая тростью, словно дубинкой, отвечает:

— Не обращай внимания. Я играю в гольф и каждый день тренируюсь. Ты не знала?

Посторонившись, чтобы пропустить девушку, он ставит трость на место.

— Бутерброды с икрой и лососиной, волованы, белое вино со льда! — Франка высоко поднимает пакет. — Пришла просить у тебя прощения.

Стоя посреди комнаты, девушка из-под длинных ресниц следит за каждым его движением. Она такая свежая, такая легкая, что Паоло не удивился бы, если бы из-за ее пестрого платья-туники выглянули крылья, как у бабочки. Только прикоснись — и с них осыплется пыльца.

Паоло пытается выдержать безразлично-шутливый тон.

— Послушай, как ты узнала, что я сижу тут один и умираю с голоду? Ты просто колдунья!

Они болтают о современных ведьмах, смеются. Страх немного отпускает его: А что, если я ее обниму? Может, она смягчится, растает, но тогда, наверно, я уже не смогу от нее оторваться.,

Они идут на кухню, берут из шкафа стаканы, несколько тарелок. Привычные жесты выручают его. Франка снова возвращается к их ссоре:

— У нас обоих трудный характер.

Что верно, то верно, думает Паоло И принимается ополаскивать стаканы, хотя никакой необходимости в этом нет. Мы прочно стоим на земле, у девушек крыльев не бывает. Крылья бывают у лжи.

Франка, однако, преисполнена самых добрых намерений:

— Мы имеем право говорить друг другу то, что думаем, — хотя бы для того, чтобы лучше понимать друг друга. Только я почему-то, помимо своей воли, вечно создаю всякие трудности. Правда?

— Да уж, — соглашается он и замечает, что всю тяжесть примирения возложил на нее, хотя следовало бы взять что-то и на себя.

— Ты считаешь, что у нас с тобой не все как надо? — продолжает она, опершись о кухонный шкафчик и выгнув спину.

Паоло аккуратно расставляет стаканы на сушилке, стараясь не прикоснуться к девушке. Нужно наконец решиться, да, сейчас самый подходящий момент.

Но он не успевает ничего сказать. От неожиданного резкого звонка Паоло вздрагивает и бледнеет.

Он забыл, что в мире есть страх. К тому же здесь Франка.

— Что с тобой? — спрашивает она, заметив, как он изменился в лице.

— Ты ничего не заметила, когда поднималась? Какой-нибудь суматохи, незнакомых лиц?

— Нет… — Внезапно до нее доходит смысл вопроса, она вспоминает о трости, которую Паоло Держал в руках.

— Что происходит, Паоло?

— Сейчас не до объяснений, попытайся вспомнить: по пути сюда ты не заметила ничего необычного?

У двери снова звонят: долго, настойчиво.

— По-моему, там была какая-то машина, а в ней — двое мужчин, — шепчет она. — Но что в этом странного? Все нормально…

— Ладно. Не волнуйся. Прости, я устал, нервы на пределе. Сиди здесь и не выглядывай. — Он гасит свет. — Боишься темноты?

— Нет.

Ее ответ он слышит, уже закрывая дверь кухни. Бросив взгляд на трость в подставке, он на этот раз ее не берет. Да и к чему? Напряженный до предела, Паоло рывком открывает дверь, готовый тут же ее захлопнуть.

Перед ним серое лицо Проккьо. В слабом свете лестничной лампочки оно, изборожденное глубокими жирными складками, похоже на уродливую маску. Волосы прилипли ко лбу, рука на кнопке звонка дрожит.

— Можно войти? — спрашивает он. Голос у него тоже дрожащий.

Внезапно Паоло охватывает слепая ярость. Схватив Проккьо за воротник, он втаскивает его в комнату и швыряет на диван.

— Я тут ни при чем, потому и пришел к тебе, клянусь, я ни при чем! — скулит Проккьо и старается прикрыть помертвевшее от страха лицо ладонью.

Паоло замечает, что все-таки держит в руке трость с тяжелым набалдашником. Лицо у него в этот момент, наверное, не лучше, чем у Проккьо. Й сердце бьется бешено, надо его унять.