Самосбор - Олег Сергеевич Савощик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После ведущие телекоммуникатора восторженно вещали о том, как мгновенно работают рефлексы ликвидатора, заточенные на помощь гражданским. Как быстро он способен принять правильное решение, с какой готовностью идет на самопожертвование, тра-та-та-та-та… Разумеется, при таком раскладе заявить, что я просто споткнулся, было бы верхом глупости, и я молчал. Однако факт оставался фактом – упав на первого секретаря ГХ Федорова, я спас ему жизнь. Очнулся в госпитале без руки, обеих ног и глаза, зато, дерьмо, знаменитым. Мой подвиг воспели оба телеканала, и, вручая орден, Федоров обещал восстановить мой искалеченный организм по последнему слову бионической техники. Журналисты радостно разнесли эту весть, и я превратился в Киборга.
Моя сомнительная слава усугублялась тем, что Федорова, мягко говоря, не любили. Мало кто из жителей Хрущевки расстроился бы, подорвись он на той гранате. Но стоит отдать ему должное – протезы мне и правда вживили новейшие. Научили ходить и бегать, рассказали, когда и как заряжать батареи, и отпустили восвояси, на 356-й уровень. Здравствуйте, родные пятнадцать квадратов, сестрица с семьей, скандалы, упреки и нескончаемая хандра. Назад в ликвидаторы не взяли – работа, мол, сложная, инвалидам в ней делать нечего. Но я подозревал, что и здесь мой чертов подвиг сыграл свою роль. Пришлось перебиваться сторожем на местной фабрике концентратов за талоны на суточный паек. Так паршиво я еще никогда не жил. Работа – сутки через двое, семь часов на сон. В остальное время на выбор: сиди в ячейке и слушай бесконечную отповедь о том, какой ты непутевый балбес, или шатайся по чужим коридорам, не зная, где в следующий раз тебя застанет Самосбор. И как ты при этом поступишь: влетишь в ближайшую герму или наконец решишься остаться снаружи, потому что – ну невозможно же!
В один из таких бессмысленно-тягучих дней на грязной стене лестничного пролета я наткнулся на объявление:
«ПРИГЛАШАЕМ НА РАБОТУ!Медицинских сотрудников, уборщицу и охранника с опытом ликвидатора не менее трех циклов. Вахта. Имеется бесплатное питание и проживание.
Отбор кандидатов ведется на 146-м этаже, блок XIV-ФН, ежедневно с 10 до 11».
«Может, это последний шанс, – подумал я. – Забыть все и с чистого листа…»
И вот он, чистый лист, – на другом конце Гигахруща, а я в первый же день слышу за спиной сводящее скулы: «Это тот самый Киборг?» Получай, наивное мудачье. Хрущевка знает, помнит и никогда не прощает своих гребаных героев.
– Что застыл, Янковский? – Пучки бровей научрука выползли из-под тонкой оправы и застыли над ней, словно живой мох, облепляющий стены зараженных ячеек.
Я моргнул, выходя из оцепенения. Пальцы протеза нервно перебирали воздух паучьими лапками. Ну привет, мой старый фантомный тремор, как раз тебя сейчас не хватало. Не обращая внимания на жгущие спину взгляды, шагнул вперед.
Мы вернулись в основной отсек, белизна стен осталась позади, и хорошо – с непривычки она резала глаз. Никогда не думал, что такие в самом деле бывают. Люминесцентные лампы. На полу белоснежная плитка. Пожалуй, в лазарете и то не было так стерильно.
– Работа ВОХРа, – просвещал меня Семенов, – следить за поведением подопытных. Вы – первые, кто должен заметить, если что-то идет не так. Заметить и доложить.
– Мы дежурим в химзащите? – нервный голос выдавал мое состояние.
– Не о чем волноваться, – покосился Семенов. – Все камеры плотно герметизированы. А запах… К нему быстро привыкаешь.
Ну да, ну да.
– А что именно вы изучаете? – поинтересовался я.
– Не ваша забота, – отрезал научрук. – Что же, вот мы и пришли. Добро пожаловать, кхе-кхе…
* * *Щелк-щелк.
Щелк-щелк.
Шарнир левой ноги разболтался и оповещал о моем появлении не хуже сирены.
Щелк-щелк.
Тридцать шагов по коридору, затем направо, и еще столько же. Упереться в древнюю заваренную гермодверь, развернуться и топать обратно. Спустя полчаса повторить.
Щелк-щелк…
Этот отсек сменные ВОХРы называют Зверинцем. К тяжелому запаху я и правда быстро привык и спустя два месяца практически не замечал. Такой же, хотя и гораздо слабее, знаком каждому жителю Хрущевки с детства – гнилую отрыжку Самосбора невозможно выветрить до конца чуть ли не полцикла после зачистки. Но двенадцать часов дежурства в одиночестве (…надо все-таки что-то с ним сделать) натурально способны свести с ума даже самого здравомыслящего человека. Быть может, поэтому (…щелк-щелк) я до сих пор и не подтянул свой гребаный протез.
Зверинец – это восемь гермодверей, за которыми постоянно что-то шуршит, скрипит, стонет и чавкает, плюс еще две, за которыми царит тишина. Это отстающая от пола плитка шахматкой, ржавые разводы на гермах, тусклые лампочки под потолком, которые все время перегорают, а чтоб заменить хоть одну, надо пройти через семь кругов бюрократии. Это тишина, скука и мысли. А в последние две смены – тихий стук за девятой, «бесшумной» дверью, когда я мимо нее прохожу.
Камеры явно остались здесь еще со времен литейного цеха. Наверное, использовались как убежища рабочих от Самосбора. В первый день я поинтересовался у слесаря Кости, почему здесь больше нигде нет гермодверей. Он гордо, будто сам был к тому причастен, пояснил, что сектор НИИ герметизирован полностью, как одна большая ячейка, и внутри него Самосбора можно не опасаться. Я сам видел новейшее оборудование в центральной лаборатории, так что прозвучало логично, но… Сомнения оставались, и первое время я постоянно осматривался, ища, куда спрятаться, если вдруг что. Не нашел.
Дважды в день камеры отпирали. Кидали корыто с какой-то желеобразной субстанцией, называя это кормом, и, когда существа выползали на запах,
