Мода на умных жен - Елена Арсеньева

Ну и что, идти домой, искушаться калориями? А что еще делать? По магазинам бродить Алена терпеть не могла, так называемым шопингом занималась редко, но метко: только когда экстренно нужно было что-то купить. Тогда она, чуть ли не зажмурясь от отвращения, пролетала через магазин, хватала нужный товар практически не глядя, иногда даже без примерки. Правда, как ни странно, все всегда приходилось впору и выглядело на Алене вполне элегантно. Была ли в том заслуга Алены или одежды, неведомо.

В любом случае ни идти домой, ни заниматься шопингом сейчас ей совершенно не хотелось. Ей требовалось что-то… интеллектуальное, некое мыслительное усилие. Сюжет очередного романа застопорился после двухчасовой утренней работы, и она по опыту знала, что сдвигать его силком бессмысленно. Нужно категорически отвлечься от описания приключений перезрелой и неудачливой в личной жизни девицы, которая так хотела выйти замуж, что воспользовалась услугами брачного агентства… и едва не распростилась после этого с жизнью, потому что потенциальному жениху жутко понадобилась ее… Так вот, что именно понадобилось потенциальному жениху от перезрелой девицы, Алена никак не могла придумать. Квартира? Сберегательная книжка? Наследство, о котором барышня не знает? А может, просто-напросто ее запоздалая невинность?

Вообще сюжет был какой-то выморочный, пробуксовывал на каждом шагу, радости и вдохновения, блаженного трепета в груди и дрожания похолодевших пальцев не приносил. Может, она уже исписалась? Алена всерьез задумалась над неприятным вопросом, и радости ей такие измышления, конечно, тоже не прибавили. А тут еще занозой сидела в сознании мысль о том, как сейчас радуется Галя, уже узнавшая, конечно, от папеньки, что его скорострельному роману с занудной и чрезмерно взрослой писательницей пришел конец.

Ну и ладно. Алена не будет плакать по этому поводу. Надо только Льву Михайловичу доложить, что команда пошла вразброд и перестала существовать. Конечно, никакого приказа Алена от него не получала и вполне могла бы махнуть рукой на соглашение и на самого Льва Михайловича, однако как-то неловко вести себя столь наплевательски с начальником городского следственного отдела УВД. Мало ли для чего он еще может пригодиться писательнице Алене Дмитриевой! Может быть, познакомит ее с каким-нибудь забойным следователем, который даст наконец толкового пинка забуксовавшему сюжету про перезрелую девицу, которой не повезло с личной жизнью… Ничего удивительного в том, что той не повезло, конечно, нет, потому что носительнице таких черт характера, какими наделила новую свою героиню Алена, вообще место только в кунсткамере, в музее, в…

В музее?

Наша писательница даже головой потрясла, чтобы прогнать возникшее перед глазами видение. Однако видение оказалось слишком монументальным, каменным, серым… слишком реальным, чтобы вот так запросто развеяться. О, это не видение вовсе, а самое настоящее здание Нижегородского художественного музея (между прочим, государственного) – того самого, чей сайт она разглядывала нынче ночью, пытаясь понять, что могло помутить рассудок такому трезвомыслящему человеку, как Алексей Стахеев.

На сайте Алена совершенно ничего умопомешательного не нашла. Но, может быть, больше повезет, если она посмотрит на те же самые картины в стенах музея?

Секундочку… А как же намерение плюнуть на задание Льва Ивановича Муравьева и даже доложить ему об этом?

Нет, доложить-то можно, почему нет, но разве не стыд и позор, что Алена не была в местном святилище красоты и искусства уже как минимум год?!

Войдя в музей, Алена чуть не наткнулась на кучку каких-то людей, которые беспорядочно мельтешили вокруг высокой худощавой женщины с черными волосами, одетой в длинный черный плащ. Вообще вид у нее был унылый, и радостные восклицания собравшихся вокруг, такое впечатление, ее совершенно не радовали. Озиралась она довольно затравленно, только делала вид, что улыбается, а сама словно бы мечтала оказаться отсюда подальше.

Алена обошла людей, спустилась в раздевалку и уже начала снимать плащ, как заметила объявление: «Пользоваться фотоаппаратами или видеокамерами воспрещается. Просим также выключить ваши мобильные телефоны». При упоминании телефона она подумала, что надо было бы все же предупредить Льва Ивановича Муравьева о том, что ею вдруг овладело неконтролируемое желание приобщиться к сокровищам Нижегородского государственного художественного музея. В самом деле, вдруг она набросится на какой-нибудь предмет искусства? А впрочем, что она означенному предмету может сделать? При ней ни ножа, ни кислоты какой-нибудь, попытка снять полотно с насиженного места, с веревок или крюков, или на чем там оно висит, вряд ли увенчается успехом – все же злоумышленница не одна будет в музее, там небось хранители есть, стоят на страже. На всякий случай надо держаться подальше от третьего этажа, где выставлена коллекция западноевропейской живописи, среди которой самый ценный экспонат – знаменитое произведение Лукаса Кранаха Старшего.

Нет, ну в самом деле, какая именно картина столь патологически влекла Алексея? Никаких, ровно никаких намеков!

Стоп. Алена совсем забыла… Вчера, когда Алексей метался в машине, пытаясь выбраться из нее и в то же время не желая этого сделать, он обронил странную фразу, которая показалась Алене просто бредом сумасшедшего: что-то о совах, тумане, мгле, о том, что лететь прекрасно, а блуждать по земле грустно, печально… Нечто в таком роде, словом. А вдруг это был не просто набор слов, не бред, а описание именно картины? Черт, ну почему Алена не вспомнила его слова вчера, когда бродила по сайту музея? Она бы обратила особое внимание на пейзажи!

Ладно, никто ей не мешает сделать это сейчас. При, так сказать, личной встрече с музейными пейзажами. Надо думать, на них окажется не так уж много сов.

Алена отдала плащ гардеробщице, получила взамен номерок, причесалась и поднялась к кассе. Женщины в черном плаще здесь уже не было, толпа разошлась. Остались только две дамы, чем-то похожие друг на друга, одетые тускло, с простыми прическами, с лицами бледными и невыразительными, с печалью в глазах. Их низкая зарплата и унылое существование угадывались метров за сто, притом что в их облике присутствовало нечто невероятно просветленное и возвышенное, на них словно бы некая печать стояла, благодаря которой безошибочно узнаются музейные и библиотечные работницы.

– Тяжко ей пришлось… – пробормотала одна из них, повыше ростом и постарше, тяжело упираясь рукою в стену, словно собираясь с силами перед тем, как форсировать довольно крутую и длинную лестницу, ведущую на второй этаж.