Фата из дождя - Татьяна Тронина

– Чур, меня первую! – воскликнула мадам Климантович и игриво оглянулась назад. – Я ведь женщина как-никак...

– А я кто, по-вашему? – возмутилась Клара Пятакова и мстительно прищурилась. – Впрочем, если по старшинству, то вы, милочка, действительно должны быть первой...

Мадам Климантович побледнела, а потом покраснела.

– Спокойно, дуся... – похлопал ее по руке муж, напоминающий длинного тощего богомола, во всем – противоположность своей прекрасной половине. – Будь выше этого...

– Тоже мне, фифа... – прошептала высокомерно мадам Климантович. – Видели мы таких!

Гликерия Петровна имела полное право быть высокомерной – ибо только ее, единственную, публиковали, и весьма активно. Она ваяла душераздирающие лав стори, которые критика нещадно ругала за отсутствие вкуса и элементарных писательских навыков. Именно потому Гликерия Петровна и посещала эту студию – надеясь задним числом наверстать упущенное.

– Итак, тема называлась «Бабочка», – благодушно произнес Истомин и открыл пухлую папку. – Вы, Гликерия Петровна, представили в виде бабочки прелестную юную женщину, которая... впрочем, я зачитаю отрывок: «...Она жадно посмотрела на него и облизнула губы. „Малыш, не надо... – умоляюще протянул он. – Ты же знаешь, я не смогу бросить свою жену. Никогда мы не будем вместе...“ – „Забудь, забудь обо всем...“ – жарко прошептала она и обвила руки вокруг его шеи. Она была так близко, что он не смог удержаться и ответил на ее объятия. Долгий страстный поцелуй, после которого...»

И Юлий Платонович со вкусом прочитал длинный любовный пассаж, в котором героиня соблазняла своего любовника. Вообще, непонятно было, откуда у Гликерии Петровны такие изощренные познания – потому как совершенно невозможно было представить, как сия почтенная дама занимается этим со своим тощим и длинным мужем.

– Итак, что думает об этом аудитория? – вопросил Юлий Платонович, закончив чтение.

– Это не бабочка, а паучиха какая-то... – скептически воскликнула Клара Пятакова. – Человека от семьи отрывает! Совести у нее нет...

– Что ж, вам виднее, – немедленно отреагировала мадам Климантович. – Черная вдова...

– Что-о-о?..

– Я говорю, есть такая разновидность пауков, которые называются «черная вдова». После совокупления самка убивает своего партнера...

– А в общем, неплохо... – вдруг заявил Григорий Будрыс, почесывая себе живот. – Только... только как-то простенько это. Он, она, жаркие объятия... Я вот тут недавно читал одно серьезное исследование о способах размножения в мире насекомых – вот где можно развернуться...

– Да-да, я это понял! – нервно воскликнул Юлий Платонович и порылся в своей папке. – Вот ваш текст – «Бабочка, или энтомофил Сидякин».

– Энтомофил? – наморщил лоб Асанов. – Ничего себе...

– Читайте, читайте! – жадно воскликнул Гога Порошин.

– Нет, Гогочка, вслух я этого читать не буду, – сурово произнес Юлий Платонович. – Это очень специфический текст, для узкого круга исследователей. Вы, Григорий, не без способностей, но, я вам честно скажу, какие-нибудь «Идущие вместе» сожгли бы ваши творения на костре... И потом, ваша страсть называть все действия исконно русскими глаголами...

– А про меня что скажете? – нервно перебила его Клара Пятакова.

– Вы, Клара, обладаете наблюдательностью и неравнодушием. Ваша «Бабочка» – действительно бабочка. Господа, прошу внимания! Наша Клара – единственная, кто написал об объекте исследования в прямом значении слова. Послушайте небольшой пассаж: «Она села на цветок резеды и удивленно сложила крылья. Ее терзал голод, но сладкий нектар вряд ли мог утолить ее бесконечную печаль по другу, с которым она порхала вчера над садом. Где же он сегодня? Неужели он никогда не вернется? Она вяло окунула хоботок в нектар, а потом взмыла в небо, надеясь с высоты обозреть широкие поля, уходившие за горизонт...»

– «Вяло окунула хоботок в нектар...» – задумчиво произнес Григорий Будрыс, пожевав губами. – А что, неплохо сказано!

– Но почему – «удивленно сложила крылья»? – нервно воскликнул Рома Асанов. – Конечно, спорный вопрос – могут ли насекомые испытывать подобные чувства... Но мне кажется, это не годится! Не сложила крылья, а раскрыла их...

– Возможно... – благодушно склонил голову Истомин.

Валя стояла в углу конференц-зала, сложив руки на груди, и внимательно слушала. Она не могла понять, чем привлекает ее эта бесполезная литературная жвачка, но иногда в словах мэтра, да и его слушателей проскальзывало нечто такое, что поражало своей глубиной и тонкостью, словно могло помочь самой Вале... «Поздно, – говорила она иногда себе. – Я уже никогда не стану тем, кем хотела быть. Глупо и надеяться...»

Юлий Платонович одобрил Гогу Порошина за антиутопию из мира насекомых, где его герои говорили и действовали как люди, а потом долго хвалил Рому Асанова – тот создал шедевр о татуировке в виде бабочки, которая была наколота на груди матерого уголовника. Уголовника смертельно ранил его дружок, и теперь его пытались спасти врачи. Бабочка на груди то трепетала, то затихала, то снова бессильно взмахивала крыльями – в такт дыханию, пока не затихла окончательно – в тот момент, когда остановилось сердце пациента...

– А что, такая у нас медицина! – презрительно фыркнула мадам Климантович. – Человека спасти не могли...

Потом настал черед Германа Коваленко. Тот сотворил нечто невразумительное и нескладное – мэтр сознательно отложил обсуждение его этюда, чтобы собраться с мыслями. Коваленко не обладал литературным талантом – это и дураку было ясно.

«Зачем он сюда ходит? – удивленно подумала Валя о Коваленко. – Работал бы и дальше в своем банке, офисе или где он там работает... Наверное, действительно ради Натальи!»

Она постояла еще немного, а потом тихонько попятилась обратно в коридор.

Около семи она собралась уходить – к тому времени закончилось и занятие в студии. В гардеробе на первом этаже скопилась небольшая толпа.

– Пусик, подними мое пальто повыше, я не могу попасть в рукав... – нервно говорила мадам Климантович своему мужу.

– Скажите, Юлий Платонович, – развязным и одновременно смущенным голосом спросил Гога Порошин мэтра. – А сколько было самому молодому Нобелевскому лауреату?

– Сколько чего? – удивленно поднял бровь Истомин, натягивая на себя куцее драповое пальтишко.

– Лет, конечно!

– Ну я не знаю... – растерянно произнес мэтр, обматывая худую шею длиннейшим пестрым шарфом, словно собираясь себя задушить. – А зачем вам это, Гога?

– Я это к тому, что надо заранее поставить перед собой цель и идти к ней, – вдруг заявил Гога. – И я верю, что у меня все получится... Будущее за молодыми!