Беседы на Евангелие от Марка - Священномученик Василий Кинешемский

Они слишком давно знали Его, слишком часто видели Его и слишком привыкли к Нему.

Этим объясняется их отношение к Нему.

Мы никогда не ценим того, к чему слишком привыкли. Привычный предмет уже не возбуждает того напряженного внимания, с которым мы встречаем новинку. Даже чудесное в силу привычки начинает казаться обыкновенным. Человек, слишком хорошо нам знакомый, не может рассчитывать на чересчур высокую степень нашего уважения и почтительного удивления, которое мы готовы подарить тому, кого знаем лишь поверхностно, понаслышке. Некоторая доля неизвестности всегда повышает тон отношения. Жених преклоняется перед невестой гораздо больше, чем муж перед женой, а лакей, говорят, никогда не уважает своего барина.

То же случилось и с назаретянами: они настолько привыкли к Господу, привыкли считать Его своим, ровней, что, даже замечая в Нем чудесное, только недоумевали, пожимали плечами и пытались найти всему естественное объяснение. Вот почему они не поверили в Него как в Мессию и не отдались Ему всей душой, как это сделали многие галилеяне.

Но этот же закон действует и теперь в духовной жизни.

Для христианина, посвятившего свою жизнь служению Господу Богу, всегда есть опасность потерять свежесть своего чувства к Нему благодаря привычке и заменить искреннее, сердечное служение формальным, механическим, часто небрежным исполнением религиозных обязанностей.

Это случилось с еврейским народом, которому пророк Исайя бросает тяжелый упрек: Вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу и требуете тяжких трудов от других. Вот, вы поститесь для ссор и распрей и для того, чтобы дерзкою рукою бить других; вы не поститесь в это время так, чтобы голос ваш был услышан на высоте (Ис. 58, 3–4). Это же случилось и с руководителями еврейства, книжниками, фарисеями и священниками, которым Господь с горечью говорит: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру (Мф. 23, 23). Вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония (Мф. 23, 28). Знаю вас: вы не имеете в себе любви к Богу (Ин. 5, 42).

То же самое, к великому сожалению, случается нередко и с нашими священнослужителями. Привыкая к таинствам и священнодействиям, они перестают в них чувствовать веяние Святого Духа, теряют всякое благоговение к ним и все свое служение Богу начинают ограничивать бездушным и спешным совершением служб и треб.

Особенно трагически сказывается этот закон привычки на наших певчих, церковных прислужниках и детях духовенства. Мне никогда не приходилось видеть более безобразного поведения в церкви, чем то, которое дозволяют себе певчие и мальчики, прислуживающие в алтаре. Это объясняется именно тем, что, привыкая к храму, они начинают чувствовать себя в нем как дома и совершенно забывают о невидимом присутствии в нем Великого, Всемогущего, Всеправедного Творца.

Но и с каждым верующим может случиться эта потеря живой веры и живого чувства к Богу, и опасность особенно велика для тех, кто по своему положению обязан нести длительный и утомительный труд служения, не имея понятия о законах духовной жизни и не пользуясь указаниями опытных людей.

Это состояние духовного огрубления или одичания очень тяжело и опасно, ибо выйти из него опять на правильную дорогу гораздо труднее, чем встать на эту дорогу только что начинающему новичку. Переучивать снова неправильно выученное всегда труднее, чем заучивать что-нибудь новое, еще незнакомое, ибо здесь приходится сначала разбить укоренившуюся привычку, что отнимает много сил и времени. Это – азбука педагогики. Если ученику музыки с самого начала дана неправильная постановка руки и пальцев, то освободиться от этого недостатка и перейти на правильную методу представляет впоследствии очень большие трудности. Чтецы, перебившие язык на спешном чтении, проглатывающие целые слоги до потери смысла, часто до конца жизни не могут научиться читать внятно и отчетливо. Точно так же и в духовной жизни, и в служении Богу. Есть несчастные батюшки, до такой степени привыкшие к небрежному и неряшливому совершению богослужения, что они уже не могут, несмотря на все старания, исполнять его истово, чинно, с благоговением. Закоренелая привычка побеждает все усилия, когда, сознав опасность положения, пытаются с ней бороться. Язык сам собою мчится вперед, стремительно выбрасывая слова, не поспевающая за ним мысль прыгает с пятого на десятое слово или мечется по сторонам, а руки и тело сами собой проделывают заученные и усвоенные привычкой жесты. Еще хуже, когда человек даже не сознает, что он перестал уже быть священником и молитвенником, что он не более как говорящий автомат. Здесь начинает уже чувствоваться гнет проклятия Божия за небрежность, ибо сказано: Проклят творяй дело Господне с небрежением (Иер. 48, 10).

В этом состоянии потери живого ощущения Бога вся внешняя деятельность, имеющая, по-видимому, целью приблизить к Нему человека, осуждена на полную духовную бесплодность. Прежде всего молитва, одно из главных средств духовной жизни, перестает быть действенной. До Бога она не доходит.

«Помни, пишет – о. Иоанн Кронштадтский, – что если ты во время молитвы не празднословишь, а с чувством говоришь слова молитвы, то слова твои не возвратятся к тебе тощи, без силы (как шелуха без зерна), но непременно принесут тебе те самые плоды, которые заключаются в слове, как плод в оболочке. Это дело самое естественное, как естественны и обыкновенны в природе плод и оболочка его… Чем искреннее, сердечнее будешь произносить каждое слово, тем больше плода от молитвы; каждое слово, как зернышко, принесет тебе плод духовный, как зрелый колос… Но если ты слова бросаешь попусту, без веры, не чувствуя силы их, как шелуху без ядра, то пустыми они к тебе и воротятся; шелуху бросаешь, шелуха к тебе и воротится».

Есть старая легенда, наглядно показывающая нам, как бесплодны иногда бывают наши молитвы.

Давно-давно жил один святой старец, который много молился и часто скорбел о грехах человеческих. И странным ему казалось, почему это так бывает, что люди в церковь ходят, Богу молятся, а живут все так же плохо. Греха не убывает.

«Господи, – думал он, – неужели не внемлешь Ты нашим молитвам? Вот люди постоянно молятся, чтобы жить им в мире и покаянии, и никак не могут. Неужели суетна их молитва?»

Однажды с этими мыслями он погрузился в сон. И чудилось ему, будто светозарный Ангел, обняв крылом, поднял его высоко-высоко над землей… По мере того, как поднимались они выше и выше, все слабее и слабее становились звуки, доносившиеся с поверхности земли. Не слышно было более человеческих голосов, затихли песни, крики, весь шум суетливой мирской жизни. Лишь порой долетали откуда-то гармоничные, нежные звуки, как звуки далекой лютни.

– Что это? – спросил старец.

– Это святые молитвы, – отвечал Ангел, – только они слышатся здесь!

– Но отчего так слабо звучат они? Отчего так мало этих звуков? Ведь сейчас весь народ молится в храме?..

Ангел взглянул на него, и скорбно было лицо его.

– Ты хочешь знать?.. Смотри…

Далеко внизу виднелся большой храм. Чудесной силой раскрылись его своды, и старец мог видеть все, что делалось внутри. Храм весь был полон народом. На клиросе виден был большой хор. Священник в полном облачении стоял в алтаре.

Шла служба. Какая служба – сказать было невозможно, ибо ни одного звука не было слышно. Видно было, как стоявший на левом клиросе дьячок что-то читал быстро-быстро, шлепая и перебирая губами, но слова туда, вверх, не долетали. На амвон медленно вышел громадного роста диакон, плавным жестом поправил свои пышные волосы, потом поднял орарь, широко раскрыл рот, и… ни звука!

На клиросе регент раздавал ноты: хор готовился петь.

«Уж хор-то, наверно, услышу…» – подумал старец.

Регент стукнул камертоном по колену, поднес его к уху, вытянул руки и дал знак начинать, но по-прежнему царила полная тишина. Смотреть было удивительно странно: регент махал руками, притопывал ногой, басы краснели от натуги, тенора вытягивались на носках, высоко поднимая голову, рты у всех были открыты, но пения не было.

«Что же это такое?» – подумал старец.

Он перевел глаза на молящихся. Их было очень много, разных возрастов и положений: мужчины и женщины, старики и дети, купцы и простые крестьяне. Все они крестились, кланялись, многие что-то шептали, но ничего не было слышно.

Вся церковь была немая.

– Отчего это? – спросил старец.

– Спустимся, и ты увидишь и поймешь… – сказал Ангел.

Они медленно, никем не видимые, спустились в самый храм. Нарядно одетая женщина стояла впереди всей толпы и, по-видимому, усердно молилась. Ангел приблизился к ней и тихо коснулся рукой… И вдруг старец увидал ее сердце и понял ее мысли.

«Ах, эта противная почтмейстерша! – думала она. – Опять в новой шляпе! Муж – пьяница, дети – оборванцы, а она форсит!.. Ишь выпялилась!..»