До сих пор - Шмуэль-Йосеф Агнон

А Хильдегард я еще несколько раз встречал после этого в универмаге в западной части города, куда ходил взвешиваться каждый раз, когда мне предстояло явиться на военную комиссию, а также порой, когда возвращался домой из продовольственного распределителя, и она всякий раз жаловалась: карточек полный мешок, а продуктов и на ползуба не хватит. А однажды я встретил ее на улице под руку со старой женщиной – той самой тетей Клотильдой, католичкой и хозяйкой школы верховой езды, о которой мне рассказывала Лотта, упомянув, что она похожа на еврейку. Не знаю, почему Хильдегард остановила меня и зачем вдруг решила представить меня этой своей родственнице.

Тетя Клотильда была в черном платье из тонкой ткани, с белым вышитым воротником. Легкая пелерина трепетала на ее плечах, схваченная камеей из слоновой кости, на груди висел большой серебряный крест, на голове была черная бархатная шляпа с примятой тульей, из-под которой торчало белое голубиное перо, заколотое сверкающей медной булавкой в виде меча. В руке у Клотильды был зеленый шелковый зонтик с толстой ручкой, а на каждом пальце сверкало кольцо. Лицо действительно было похоже на еврейское, но в ее глазах – нет, в них не было ничего еврейского, и, когда она смотрела на человека, в этих голубых глазах, полуприкрытых длинными черными ресницами, вспыхивала какая-то жестокость.

– Кто сей господин, – спросила Клотильда, повернувшись к Хильдегард, – и чем он так важен, что ты остановила нас ради него?

– Жилец, который жил у нас до возвращения Гансика, – сказала Хильдегард.

– А кто был тот еврей, которого твоя мать видела во сне? – спросила Клотильда.

– Это тот самый господин, – сказала Хильдегард.

– Так скажи мне, уважаемый, – обратилась ко мне Клотильда, – как это ты ухитрился превратить тот сон в действительность?

– Такое не рассказывают на одной ноге, – ответил я.

– Ну, коли так, – сказала Клотильда, – то загляни ко мне, когда захочешь, и расскажи не спеша. Ты можешь найти мое имя и адрес в телефонной книге. Но вот тебе вдобавок моя карточка. – И она протянула мне крапчатую визитную карточку. Я взял ее, сложил пополам и сунул в карман. – Я привыкла к тому, что к моей визитке относятся с бо́льшим уважением, – сказала Клотильда.

– А я специально ее сложил, эту вашу карточку, – сказал я. – Ведь, обнаружив потом в кармане сложенную визитную карточку, я обязательно спрошу себя, почему она так сложена, – ах, да это потому, что я хочу поскорей появиться у той, что удостоила меня этой карточки.

– Я также привыкла к тому, – сказала Клотильда, – что люди, которым я даю свою визитку, обычно смотрят на нее и читают, что там написано.

– Но это именно то, что я собираюсь сделать дома! – воскликнул я. – Я буду читать и перечитывать вашу карточку и получать большое удовольствие от этого чтения…

Глава двенадцатая

Стоял я как-то на остановке и ждал трамвая. Пришел один – битком набит. Пришел второй – битком набит. Не успел я втиснуться в третий, как меня опередили другие. Я закурил и от нечего делать стал следить за мчавшимися мимо машинами. Так быстро они неслись, эти машины, что никакому взгляду, пожалуй, и не уследить, в какую, собственно, сторону они несутся, в ту или в эту. И вполне подобны им были мужчины и женщины, что стояли, пережидая движение, – их внимание тоже металось следом за машинами – туда и сюда, туда и сюда.

Искал я сократить ожидание и решил выбрать себе какую-нибудь мысль и не торопясь обдумать ее. Но кто ж не знает, как оно с ними, с этими мыслями: одна родит другую, а та третью, и так они плодятся себе и размножаются этим своим путем, так что под конец уже и не знаешь, какая какую родила. Попробую все же упорядочить, что припомнилось, – если не в порядке порождения мыслей, то хотя бы в порядке чередования событий. Но не с начала начну, потому что у начала нет начала, а начну с войны, которая застала меня в Берлине.

Жил я, как вы помните, в тесной комнатушке, никогда не видавшей солнца. Все хотел сменить жилье, да вот никак не удавалось. А тут пришло письмо от вдовы доктора Леви, просившей помочь ей с книгами, которые покойный муж оставил и с которыми ей не под силу было управиться. Я не стал мешкать и отправился к ней. По пути, в Лейпциге, встретилась мне Бригитта Шиммерманн и пригласила пообедать с ней, и пока не пришло обеденное время, я заглянул к доктору Миттелю, а когда собрался было отправиться к Бригитте Шиммерманн, словно бы растворилось нужное мне место, и я так и не сумел узнать, где же оно находится. Поехал я дальше, к вдове доктора Леви, пробовал поговорить с ней так и эдак, но все бесполезно. На обратном пути нашел, где живет Бригитта Шиммерманн, и съездил к ней. А потом вернулся в Берлин с группой солдат, и среди них оказался сын хозяйки моего пансиона, о котором думали, что он пропал без вести, и который теперь вернулся вместе со мной к своей матери. Из-за него меня выселили из моей комнаты, и я начал бродить с места на место, от одного жилья к другому. И многое еще со мной приключилось с той поры, и многие события за это время не раз повторялись, в том числе и такие, что один лишь Ангел Моих Тайн знает, зачем они были мне ниспосланы.

Вот, сейчас, кажется, мне удалось навести порядок в череде минувших событий и притом куда лучше, чем это удавалось моим мыслям, которые хоть и не забывают ничего, но имеют привычку все и вся перепутывать. А теперь, как я уже говорил, пришли первые весенние дни. Земля уже начала выталкивать из себя робкие стебельки травы, и день становился все длиннее и длиннее. И зверей в зоопарке уже стали кормить в пять, а не в четыре, как раньше. И когда проезжавшие мимо наездницы взмахивали плетью, взмах этот порождал такой звук, который тоже казался весенним. Только я один все еще тащил зиму на своем горбу. Одет по-зимнему, и комната моя опять не видит солнца. А когда я открываю окно, тридцать шесть соседских кухонь преподносят мне все свои запахи. Лежу я на своем ложе, а потолок надо мной так и трясется от беды одноногого. Вхожу я утром в ванную комнату – ванна полна грязного белья. Хочу полистать книгу – приходит гость. Выхожу из дома – швейцар набрасывается на меня с рассказами об очередных победах германского оружия. Возвращаюсь – перехватывает меня его жена с рассказами о проделках ее супруга. Вхожу к себе в комнату – является Хедвиг, становится, съежившись, в дверях и сообщает, что высокая девица и худенькая девица, то бишь Лотта и Грет, приходили и справлялись обо мне. Не успевает она закончить, хозяйка извещает, что пришли две дамы – из тех патриоток, что вымогают у меня пожертвования.

Выплюнул я сигарету, плюнул на трамвай и пошел пешком. А по дороге пришел к выводу, что нужно сменить эту квартиру, но сменить ее на такую, чтобы в те места не заглядывали мои знакомые, а мне самому чтобы быть подальше от тех посетительниц, что завели себе моду меня навещать. Если мне удастся найти себе такую комнату, я, быть может, вернусь к своей работе. А если даже не к самой работе, то к чему-нибудь близкому – например, перечитаю свои подготовительные записи и материалы. Что нужно сохранить, сохраню, что нужно выбросить, выброшу, ведь все лишнее излишне, а все, что достойно уничтожения и вовремя не уничтожено, кончает тем, что уничтожает самого создавшего.

Стоило мне, однако, решиться сменить жилье, как меня охватил страх, не приведут ли меня поиски новой квартиры в те места, где я уже побывал, и, возможно, даже не единожды. И я стал перебирать в уме все другие места, где я еще ни разу не снимал жилье и даже не искал его, но где человеку моего склада было бы приятно жить и где бы он мог не опасаться встречи со своими знакомыми и знакомками. И поскольку я уже жил в Шарлоттенбурге, и в Халлензее, и в Вильмельсдорфе, и в Тиргартене, не считая Шмардендорфа и прочих районов, где я жилье искал, да не нашел, теперь мне пришло в голову поискать квартиру во Фриденау.

Я не раз уже помышлял перебраться во Фриденау, потому что там жил мой приятель Петер Темплер и порой, когда я провожал его домой и мы забалтывались допоздна, так что тем временем уходили последние трамваи, я уже не мог вернуться к себе и вынужден был ночевать у него. А ночевать у него мне было несколько неудобно, потому что ему нечего постелить гостю, кроме украшающей его комнату леопардовой шкуры, которую приходилось для этого снимать со стены, да еще с нее самой снять все те украшения, которые он на нее навесил.

Походил я по Фриденау и нашел симпатичный дом – стоит в симпатичном месте, и объявление на нем: «Сдается комната». Открыл калитку и постучался в дверь. Вышла ко мне женщина – сама маленькая, лицо маленькое, острые зубки, узкий лоб, гладкие волосы расчесаны на две стороны с пробором посредине, движения поспешные и быстрые и речь быстрая, у слов проглочены окончания. Но комната, которую она мне показала, была самой приятной из всех, где я жил до сих пор: новая мебель, тоже приятная, и все продуманно и со вкусом, и мягкий ковер покрывает пол, а на стенах деревянная резьба – картинки из немецких сказок и сказаний о Нибелунгах. Я набрался храбрости и спросил, какова плата. Она сказала: «Тридцать пять марок в месяц и пять за завтрак». Я сказал: «Если комната свободна, я готов въехать прямо сегодня». Она облизнула губы и сказала: «Свободна. С тех пор как ушел последний жилец и пал смертью храбрых на поле боя, эта комната свободна». – «А кто он?» Она снова облизнула губы и сказала: «Мой сын». Я дал ей задаток и сказал: «Я иду за вещами».