Жаркая осень в Акадии - Харников Александр Петрович

Король, услышав слово «Квебек», встрепенулся.

– Это интересно, Манштейн, очень интересно. Не могли бы вы связаться с этим Крамером и узнать у него поподробнее как можно больше об этих русских. Поверьте, это очень важно! Ступайте, я вас больше не задерживаю!

Я щелкнул каблуками, показывая, что слова моего короля – боевой приказ, который следует выполнить во что бы то ни стало… Только как мне найти Крамера в Новом Свете? В тех диких местах легче, наверное, найти иголку в стоге сена. Нужен человек, который хорошо знает русский, английский и французский языки. Кроме всего прочего, тот, кого я направлю на поиски Крамера, должен быть умен, храбр и находчив. То есть для начала мне требуется найти такого человека. А уж потом постараться отправить его в Квебек…

3 ноября 1755 года. Акадия, форт Босежур

Сержант от артиллерии Анри-Пьер Делёз

Проснулся я, как обычно, когда сквозь крохотные оконца, расположенные у самой крыши, просачивался первый свет. Привык, знаете ли – когда в форте хозяйничали настоящие английские росбифы, то примерно в это время раздавался стук в дверь, а вслед за ним вопли на английском: «Вставайте, проклятые лягушатники!» Делали это, конечно, колониалы из Массачусетса – «лобстеры» подобной работой не занимались, – но полковник Монктон был любителем железной дисциплины. А ровно через полчаса всех, включая больных, выгоняли на работы – и горе тем, кто не вышел на улицу, их избивали до полусмерти. Не до смерти – надо же кому-то было работать, восстанавливать повреждённые постройки, укреплять валы и частоколы, разгружать корабли с припасами… Именно поэтому, так мне кажется, нас до сих пор не отпустили – в нарушение условий капитуляции, согласно которым нас должны были немедленно отправить в Луисбург. Офицеров, в конце концов, отпустили, и то не так давно, а мы до сих пор живём в одном из складских помещений и спим на земляном полу. До недавнего времени хотя бы было тепло, а сейчас, когда резко похолодало, жизнь стала и вовсе невыносимой.

А ещё где-то месяц назад Монктон куда-то ушёл с большей частью своих вояк, включая практически всех росбифов; именно нам пришлось тогда загружать корабли, на которых они ушли. На следующий день за нами пришли лишь часа через полтора после рассвета – надо же самим конвойным сначала проснуться и позавтракать. Зато кормить стали намного хуже и реже, а если били, то нередко до смерти. И почти каждый день умерших от болезни, холода и побоев нам приходилось хоронить в полях у Босежура, повторяя про себя молитвы за упокой души умерших и крестясь на то место, где недавно ещё в посёлке Бобассен возвышалась колокольня собора.

Переступая через тела моих товарищей, я отправился в дальний угол здания, где в бывшей кладовке находился неофициальный наш нужник. Увы, умыться было негде, побриться тем более, и все мы выглядели хуже, чем нищие на нашей французской родине, – исхудавшие, заросшие, кутающиеся в лохмотья, в которые превратилась наша форма. Но сегодня был хотя бы один повод для радости – ни единого трупа я не увидел.

Да, ещё недавно мы жили в каких-никаких, но казармах, питались не то чтобы хорошо, но довольно-таки сытно, и даже могли себе время от времени позволить пару кружек пива и визит к девочкам в Бобассене. На вино денег не хватало даже мне, с моей сержантской зарплатой – стоило оно в этих краях совсем недёшево, разве только то приторно-сладкое пойло, которое иногда делают из местного винограда. Но орудия нам подвезли лишь за несколько дней до начала боевых действий, а боеприпаса почти не было, кроме как для устаревших мелкокалиберных пушек. И когда росбифы начали нас обстреливать из Бобассена, наши ядра пролетали хорошо, если половину дистанции между нами и ними. Я скрежетал зубами – дайте мне достаточно пороха и нормальные ядра, и мы с ребятами показали бы врагу. Англичане, кстати, потом привезли и ядра, и порох, и банники – я знаю, ведь нам пришлось всё это выгружать, а затем, вместе с частью орудий, вновь затаскивать на корабли, которые куда-то ушли.

Сегодня же вместо побудки я неожиданно услышал выстрелы – сначала в основном ружейные, но время от времени раздавался гром артиллерии. А потом всё стихло, и через некоторое время я услышал голос сначала на английском, а затем и на родном французском языке:

– Есть здесь кто?

– Да, – закричал я. – Пленные французы.

Нас накормили, переселили в одну из казарм, а тех, кто был особенно болен, осмотрел русский врач. Именно русский – хотя большинство наших освободителей были французами, но командовали ими откуда-то взявшиеся русские, да благословит их Господь! А потом, когда нам предложили вступить в Акадскую армию, вызвались все, даже тяжелобольные.

24 октября (4 ноября) 1756 года. Российская империя. Санкт-Петербургская губерния, Копорский уезд, мыза Усть-Рудица

Профессор химии Михаил Васильевич Ломоносов

В подаренную государыней-императрицей мызу Усть-Рудица я заезжал довольно часто. Столичный город с его склоками и интригами порой так надоедал мне, что весь свет делался не мил. А здесь, в Усть-Рудице, мною была открыта небольшая фабрика, где мастеровые из числа местных крестьян изготовляли разные предметы и украшения из цветного стекла и смальты. Наука наукой, но ведь надобно было кормить семью. Ведь после того, как воспользовавшись моей горячностью подлец Миллер[87] добился, чтобы меня лишили кафедры химии, мне пришлось найти новые способы заработка. И фабрика в Усть-Рудице приносила мне стабильный доход – сделанные на ней украшения пришлись по нраву петербургским дамам.

Я же продолжал здесь, на лоне природы, свои опыты со смальтой, пытаясь заново открыть утерянные секреты римской мозаики. Несколько выполненных мною мозаичных портретов по достоинству оценили вельможи из числа приближенных императрицы. Понравились они и Ивану Ивановичу Шувалову, моему благодетелю, который, собственно, и попросил царицу Елизавету Петровну подарить мне мызу Усть-Рудицу и четыре соседние с ней деревеньки – Шишкина, Калищи[88], Перекули и Липова. Населяли их местные чухонцы, народ тихий и работящий. Я предложил им работу на своей фабрике и хорошо платил мастерам, которые быстро освоили производство бисера и разных стеклянных женских украшений.

В Усть-Рудицу ко мне в гости часто заглядывал Иван Иванович Шувалов, с которым мы вели порой долгие и горячие споры о судьбе нашей любимой страны. Я знал, что Иван Иванович пользуется благосклонностью императрицы, и надеялся на то, что мои слова через него дойдут до ушей государыни.

Вот и сегодня мы засиделись с ним допоздна, беседуя о том, что происходило сейчас на другом конце света – в далекой Канаде, стране в Америке, колонизированной французами, у которых жадные и бессовестные англичане пытаются ее отобрать. К сожалению, в нашем несовершенном мире такое происходит часто – более сильные отбирают то, что им захочется, у слабых. Только вот одно смущало меня и Ивана Ивановича – в спор французов с англичанами вмешались неизвестно откуда появившиеся в тех краях русские. И не просто волонтеры, которые по велению своего сердца присоединились к обижаемым британцами французам, а целая военная команда. Из Парижа и Лондона докладывают, что, по сведениям от тамошних придворных, те, кому удалось повидать этих людей в деле, в один голос утверждали, что лучших бойцов, чем эти русские, они не встречали.

Мы сошлись с Иваном Ивановичем на том, что русские и в самом деле во все времена были отличными воинами. Но откуда они появились во французских владениях в Новом Свете? Иван Иванович попробовал разузнать в Военной коллегии об этих загадочных русских военных, но там ничего о них не знали. Да и в самом деле – откуда им там взяться?

– Я ничего не понимаю, Михаил Васильевич, – задумчиво произнес Шувалов, отхлебывая чай и вытирая платком пот со своего высокого лба, – только чувствую, что за всем этим стоит некая великая тайна. А коль дело касается наших с вами соотечественников, то тайну сию требуется пренепременно разгадать, и чем раньше, тем лучше.