Игры сердца - Анна Берсенева

– Да у тебя же морская болезнь! – вглядевшись в Нелькино бледное лицо, догадался Даня. – Ну-ка, давай сюда.

Он довольно бесцеремонно притянул ее к себе и обхватил за плечи. От этого Нельку сразу перестало трясти: когда «лазик» подпрыгивал на очередном ухабе, Данина рука срабатывала как амортизатор. Вообще-то Нелька не очень понимала, как работает амортизатор, но что-то она про него слышала и предполагала, что он действует именно так.

Она положила голову Дане на плечо и закрыла глаза.

– Тошнит? – спросил он.

– Не-а. – Нелька улыбнулась, не открывая глаз. – Мне ужас как хорошо.

– Ну, спи тогда, – сказал он.

Нельке показалось, что его голос прозвучал как-то необычно, но в чем тут дело, она понять не успела, потому что и правда уснула.

И проснулась, только когда автобус наконец остановился.

Несколько секунд Нелька не могла понять, где она и что с ней. И чей слышит смех, и почему – не могла понять тоже.

– Ну и вид у тебя! – услышала она.

И сразу все встало на места, и все она сразу вспомнила.

Даня смотрел на нее с таким интересом, как будто видел впервые.

– Обыкновенный вид… – пробормотала Нелька.

– Не обыкновенный, а офонарелый, – уточнил он. – Не поймешь, где ты, да? Приехали – выходим.

«Лазик» остановился так удачно, что дверь пришлась как раз над глубокой ямой в снегу. Даня ее перепрыгнул, а Нельку ему пришлось снимать со ступенек – сама она через такую ямищу не перебралась бы.

«Уже сто раз пожалел, наверное, что меня с собой повез», – подумала она, пока Даня нес ее до утоптанного снега, на который и поставил наконец.

– Теперь пешком придется идти, – сказал он. – Да-а, Нель, устроил я тебе выходной день! Запомнишь ты это путешествие. Никаких деревяшек не захочешь.

До крайнего дома в деревне не шли, а бежали – Даня сказал, что надо бежать, чтобы не замерзнуть. Ну и просто весело им было бежать по узко протоптанной тропинке, то и дело соступая с нее и проваливаясь в глубокий снег. Они бежали и смеялись. Хорошо, что Даня дал Нельке спортивные шаровары и фуфайку, иначе как бы она теперь себя чувствовала, невозможно и представить. Вернее, даже не он все это дал, а его мама.

Когда утром Нелька вышла в кухню, Данина мама была уже там. Это Нельку смутило: она все-таки надеялась, что та поспит подольше и они не встретятся, и не придется объяснять, кто она Дане и почему здесь ночевала. Ни на один из этих вопросов Нелька не смогла бы ответить ничего внятного.

Но ни на какие вопросы ей отвечать и не пришлось.

– Доброе утро, – сказала Данина мама. – Что ты будешь кушать, деточка? Творог очень свежий. Но лучше бы тебе выпить куриного бульону. А то вы с Даней в такой холод едете, что вам надо покушать горячего.

Данина мама была совсем не похожа на своего сына – она была маленькая, старенькая и разговаривала смешно. Но ощущение легкости, совершенной непринужденности возникало после первого же ее слова, и в этом смысле они с Даней были даже не то что похожи, а просто одинаковые.

– Доброе утро, – сказала Нелька. – Нет, спасибо, бульон я не буду. Я только чаю попью. Он тоже ведь горячий, – добавила она, словно оправдываясь перед заботливой старушкой за утреннее отсутствие аппетита.

– Мама, не пичкай Нельку. – Даня появился в дверях. Вид у него был такой, словно он вовсе не ложился. Хотя ночью, когда выходила в туалет, Нелька видела, что он спит в кухне на раскладушке. – Лучше дай ей что-нибудь надеть. А то в ее платье только на бал ходить.

Платье у Нельки в самом деле не подходило для зимних прогулок. Таня вообще не разрешала его носить зимой, но теперь следить за Нелькиной одеждой было некому, и она надевала это платье в любое время года, потому что оно ей очень нравилось. Она чувствовала себя в нем Дюймовочкой, которая уже превратилась в эльфа.

Это было платье покойной мамы, его сшили в настоящем парижском модном доме, когда мама, то есть тогда еще не мама, выходила замуж за доктора Луговского, Нелькиного и Таниного будущего отца. Нелька своего отца даже увидеть не успела: она родилась через двадцать с лишним лет после той парижской свадьбы и через полгода после того, как отец пропал без вести на войне… Она и маму-то почти не помнила – та умерла, когда Нельке было три года.

В общем, все, что было связано с этим платьем, происходило так давно, что и представить это было невозможно, и к тому же совсем в другой жизни, в другом мире, которого Нелька никогда не видела и не надеялась увидеть. Мир, в котором прошла молодость родителей и детство Тани, остался во Франции, и смешно было бы рассчитывать туда попасть; Нелька и не рассчитывала.

Но мамино платье не выглядело старомодным, хотя было сшито так давно. Все оно было из синей тафты, только рукава из прозрачного голубого шифона. Когда Нелька чувствовала над своими руками этот легкий шифоновый трепет, ей казалось, что она вот-вот взлетит.

– Я тебе дам Данечкины штаны, – сказала старушка. – Он их носил в девятом классе на лыжный кружок. Нет, в восьмом классе. Ты худенькая – они тебе будут как раз. И дам его лыжную фуфайку, она хоть и старая, но тепленькая. Куда ты только тащишь девочку, Даня! – укоризненно добавила она. – На улице такой холод, что глаза, я думаю, и то мерзнут.

Лыжные штаны и фуфайка действительно пришлись Нельке впору. Это сейчас Даня был выше ее и шире в плечах, а в восьмом классе он был самым обыкновенным мальчишкой.

Только когда уже вышли из дому, Нелька сообразила, что даже не спросила, как зовут Данину маму. Впрочем, ей казалось уже, что она знает и Даню, и ее, и их квартиру, где две маленькие комнатки до потолка завалены книгами, которые не только стоят на простых дощатых полках, но и лежат на подоконниках, на стульях, на полу, – что она знает все это сто лет.

Когда наконец добрались до избы, стоящей на самом краю Чудцева, почти в чистом поле, Нелька не то что просто согрелась – у нее даже щеки раскраснелись от веселого бега. А у Дани и щеки не раскраснелись – он выглядел точно так же, как всегда. Нелька уже успела заметить эту его особенность: он всегда выглядел так, словно не зависел ни от чего внешнего, а только от себя самого. Утром он был как будто не спросонья, после бега – как будто шел не торопясь…

Избушка была занесена снегом так, что даже окна виднелись над сугробами лишь верхними резными наличниками.

– Постой здесь, – сказал Даня и шагнул с тропинки в снег.

Он обошел дом и вернулся с широкой деревянной лопатой. Времени на это ушло немало, потому что с каждым шагом Даня снова и снова проваливался в снег по пояс.

Пока он разбрасывал снег, двигаясь от избушки к калитке, Нелька стояла на тропинке у покосившейся изгороди, и ей было стыдно, что она просто стоит и ничего не делает.