Разведотряд - Юрий Иваниченко

Трофим Иванович глубоко просел, почти утоп, в чёрной скрипучей коже дивана, сунув руки в карманы галифе и раскинув ноги в блестящих антрацитом хромовых сапогах. Между подошвами сапог, на буро-жёлтом шахматном поле паркета были разбросаны коричневые папки. Разбросаны, на первый взгляд, хаотически, будто выронил их, споткнувшись, Трофим Иванович — но на самом деле в совершенно определённом порядке. Неспроста же время от времени он аккуратно, тупым носком пододвигает одну папку к другой или, наоборот, кованым каблуком отпихивает…

Следователь пережевывал из угла в угол пересохших губ картонный мундштук папиросы, мычал что-то минорное, то и дело морща лоб целым «баяном» складок под густой смоляной «чуприной» — эх, какова она была, не обкорнанная ещё цивильным «полубоксом», вьющаяся из-под каракулевой, с синей кытыцей, шапки хорунжего!

Выкаченные, как у старой крысы, воспалённые глаза с синюшными от усталости веками перекатывались от одной россыпи папок к другой. По правую, значит… ногу, разведгруппа флота — командир старший лейтенант НКВД Новик. По левую — партизаны, принимающая, так сказать, сторона. Командир — морпех лейтенант Войткевич.

— Так, начнем, как водится, с этого… — поморщился Трофим Иванович, припоминая семинарский курс, — …бородатый такой, да не Энгельс, мать его тать!..

«Школа красных командиров», которую он окончил в 1922-м как малограмотный выдвиженец РККА, впечатала в память основателей едва ли прочнее, чем в своё время «Авраам роди Иакова…» в «Могилянке».

— Дарвина! — очнулся наконец Трофим Иванович, вспомнил. — Происхождение…

Происхождение главных фигурантов было гаже некуда. В том плане, что ничего, с точки зрения диктатуры пролетариата, предосудительного не наблюдалось.

Вот, к примеру, Новик A.B., 1919 г.р. Происхождение хуже, чем если бы его родители были «рабочий и колхозница» работы Мухиной. Водовоз и прачка! Злосчастнее могут быть только рабы египетские. Ну, вот почему бы вам не быть, товарищ Новик, внебрачным сыном Троцкого-Бронштейна от православной игуменьи, а? Да ещё изнасилованной пионерами из кружка «Безбожник», чтоб с молоком матери, так сказать, впитать ненависть к Советской власти… Тогда и искать никого не надо было бы, ставь сразу к стенке, не промахнёшься… Ан, нет… Кравченко брезгливо оттолкнул коричневую папку носком сапога. Пионер — всем пример, образцовый комсомолец, такой отличник боевой и политической, что только в школу комсостава НКВД. Аж тошно…

— Или вот, с другой стороны… — продолжил рассуждения Трофим Иванович. — Папочка куда потолще. Одесский полуеврейчик Яшка Войткевич, сын какого-то там управляющего, дозревшего до директора магазина «горкоопторга», затем призванного не куда-нибудь, а в РККА и в чине даже убедительном: военный интендант второго ранга. Да, так Яша мальчишкой беспризорничает… при живых-то родителях… и даже шкодит на Привозе со взрослыми блатными, он у них наводчик. Начало, что ж, неплохое: «мелкобуржуазная стихия», «уголовный элемент» — как же, даже представителя власти дерзнул вилкой пырнуть за то, что вознамерился доблестный сотрудник пролетарской милиции выставить Яшку с такою же малолетней оторвой-подружкой из кафе на Преображенской. Но далее… Легендарная «колония Макаренко» — кузница коммунистических кадров, как, впрочем, и бандитских, если уж без пропагандистских выкрутасов. Но, наш случай, как назло, самый что ни на есть пропагандистский. Прямо-таки «Флаги на башнях». Вместо совершенствования в мастерстве ширмача или скокаря мы, блин, книжки читаем и гоняем кожаный мяч, так что, в конце концов, после недолгой срочной в Забайкалье плюс командирские курсы вместо бандюги получаем из Яши отличного советского студента Одесского института пищевой промышленности и правого инсайда одноименной команды «Пищевик»…

— Не самая поганая, кстати, команда, — вздохнул Кравченко. — Кажется, даже с «Локомотивом» ленинградским бодались за первенство Союза… Да ещё и «Чёрных буйволов» изображала, кажись, во «Вратаре республики»… — Трофим Иванович поморщился. — Простые советские парни, мать их трах. По обоим Доска почета плачет. Войткевич — так даже в кандидатах побывал в эту нашу, в ум её и в честь, и в совесть…

Перегнувшись за круглый валик дивана, следователь выудил бутылку из одного из «полевых» сапог, спрятанных от стороннего глаза. Из тех сапог, что не по штабному паркету шаркать предназначены, а по булыжной мостовой, а то и «Эх, дороги, пыль да туман…». Так вот, выудил бутылку вина «Аргуни». Привычка прятать бутылки завелась у Кравченко с «ежовщины», когда «рыцарей революции» взахлёб на ржавость доспехов проверяли. В любой момент могли с обыском нагрянуть — и тогда бутылка «Столичной» в тумбочке вполне могла стать довеском к шпионажу в пользу Японии. Ну, а уж «Аргуни» сам Бог велел на виду не держать — покосится кто из начальства, поди, не плесни…

Занюхав добрый глоток рукавом с красной звёздочкой 1-го ранга, майор почувствовал некоторое облегчение.

На самом деле, куда как большее облегчение испытал бы в этот момент объект кравченковского пристального внимания, морпех-партизан Я.И. Войткевич, знай он, как всё обстоит на самом деле. Он к тому времени, конечно, сообразил, что немалая часть документов, живописующая канцелярским языком его прошлое, исчезла. Иначе полковые особисты, к которым он попал, ещё не отойдя как следует от контузии, не церемонились бы целую неделю, всего-навсего прохаживаясь то кулаками по морде, то сапогами по бокам. Вывели бы «прихвостня фашистского» к расстрельной команде, да ещё и по свежей могиле прогнали бы взвод-другой, чтоб и следа на земле не осталось.

Но насколько глубоко прокатилась военная судьба по документам, которые можно трактовать и так, и эдак, но лучше бы не трактовать вообще — не мог он знать. И на такое счастье, что все ровенские документы не только НКГБ, но и горкомовские сгорели ярким пламенем, мог только надеяться…

…К счастью, на пролетарском происхождении всё благолепие и заканчивается. Дальше Родина-мать, в лице майора Кравченко, начинает смотреть на своих сыновей косо и призывать к ответу за помятую не по делу материнскую титьку…

Вот, к примеру, Новик. Свидетельскими показаниями документирован факт грубейшего нарушения воинской дисциплины. При отступлении наших к Севастополю покинул боевые позиции. Вот только не в том направлении, куда добрые люди покидают. Не драпанул, а очень даже наоборот. Будучи комвзода заградительного отряда, снял своих пулемётчиков с позиций и повёл в атаку, увлекая за собой отступающих. Это вместо того, чтобы пострелять их, к чёртовой матери, и самому отступить, но уже с чувством выполненного долга… Ну, что сказать? Молодец. По уставу — не положено, по-человечески — понятно. Потому и положили показания под сукно… до времени. Войткевич…

Трофим Иванович снова булькнул из бутылки коньячного коричневого стекла.

Вот персонаж, достойный самого пристального внимания. И дело даже не в том, что не совсем понятно, где пропадал старший (тогда) лейтенант Войткевич, будучи «пропавшим без вести»? Более-менее подтверждается только то, что с несколькими бойцами своей разведроты он выходил из окружения. Да ещё и влился в ряды бойцов, отступающих с позиций… — Трофим Иванович покачал головой. — Да так неловко влился, что всех, кто мог подтвердить его показания, положили если не немцы, то, не в пример Новику, дисциплинированные заградители. Да и самого его… чем там?… — Кравченко, подняв глаза к потолку, прищурился, припоминая. — Диагноз такой интересный. Самого контузило снарядными газами. Это что ж, значит, он из снарядного разрыва вверх тормашками вылетел? И причём без единой царапины. Повезло… Хотя… Надо бы врачей расспросить — не может быть, чтобы такой кульбит на башке его никак не сказался. Тогда повезло вдвойне. А то, что Особый отдел из зубов выпустил, не шлёпнули на месте, без суда и следствия, в порядке, так сказать, профилактики — так это повезло и втройне. Ромбик сняли, роту дали…

Следователь прищурился на высокий сумеречный потолок.

— М-да… Интересно, кому это он в штабе 51-й так глянулся? А то для тех чудес, что на фронте сплошь и рядом — это опять-таки как-то слишком, с перебором… Что ж, так тебя, товарищ Войткевич, и назовём в разработке: «Фартовый»…

Трофим Иванович аккуратно подцепил носком сапога обложку папки и, перевернув её, прищурился на служебное фото бравого морпеха.

Кто так на документы снимается? В художественном салоне делал, что ли? Сбитая набекрень фуражка, выпяченная челюсть и пародийно суровый взгляд. Точно курсант-первогодок на открытке, посланной Машке в родную деревню: «Целую крепко, моя конфетка»…

Интуиция подсказывала майору Кравченко, что не менее, а то и более интересно, в рамках расследования прояснить другой вопрос, кроме того, что делал лейтенант Войткевич в те дни, когда его разведрота выпала из поля зрения Особого отдела соответствующего полка 51-й армии. Вопрос, прямой ответ на который был, по определению, невозможен. Сунься с этаким запросом в порядке субординации — и дай бог, если тебя добрые люди на полпути завернут, покрутивши у виска пальцем. А то ведь и недобрые товарищи на пороге кабинета нарисуются да и спросят эдак с расстановочкой: «А кто это партии под хвост заглядывает, любопытный такой?»