Том 2. Два брата. Василий Иванович - Константин Станюкович

Николай молчал, не смея нарушить торжественности ее настроения и проникаясь участием. Молчала и Нина. Сбоку шла оживленная беседа Смирновой с известным сельским хозяином.

— Рассказывайте же что-нибудь! — наконец проговорила Нина.

— Что рассказывать?

— Что-нибудь веселое!..

— Вам трудно угодить… Странная вы женщина, Нина Сергеевна, — вот все, что я могу сказать!

— Это я и без вас знаю.

— Такие резкие переходы!.. Сию минуту смеялись, а теперь…

— Перестала смеяться? Нервы!

— Нервы — только?

— Разумеется. У нас, у женщин, все нервы. Вы так и запишите в свою записную книжку: нервы и нервы! — прибавила она с иронией в голосе. — У вас, как у, литератора, верно, есть записная книжка. Я думаю, много глупостей вы в нее записываете!..

— У меня нет записной книжки.

— Нет?.. У всех литераторов есть; по крайней мере они уверяют. А может быть, лгут, чтобы пугать провинциальных дам и барышень, благоговеющих перед литераторами!..

Она помолчала и через несколько времени сказала:

— Признайтесь, вам очень бы хотелось знать, отчего это такая перемена? Смеялась, злословила и вдруг сделалась серьезна. Может быть, воображение ваше и слезу на моих глазах представило.

— Я и без воображения видел слезы! — прошептал Николай.

— Ну, и поздравляю вас, если видели! — резко оборвала Нина. — А положение очень интересное, не правда ли? Сад, «темнолиственных кленов аллея»*, под развесистым дубом скамейка, вдали звуки из «Фауста»*, хоть и скверные звуки, но можно вообразить, что прекрасные, и хорошенькая — не будем, молодой человек, лицемерны! — хорошенькая женщина поверяет тайны своего сердца благородному, сочувствующему и тоже — будем справедливы! — красивому молодому человеку. Хоть и старо, а все-таки чувствительно! Сознайтесь, что вы любопытны не менее нас и не прочь узнать, что происходит с женщиной… конечно, если женщина не похожа вон на эту даму! — прибавила она насмешливо, указывая на очень некрасивую барыню, проходившую мимо.

— Я и так знаю!

— Что вы знаете? — как-то презрительно протянула Нина. — Ничего вы не знаете.

— Разрешаете сказать? — насмешливо проговорил Николай.

— Говорите! — равнодушно протянула Нина. — Впрочем, постойте, лучше не говорите, Николай Иванович! Не разочаровывайте меня хоть сегодня! Пусть я останусь в приятном заблуждении, что вы не похожи на… на Горлицына. Ведь я наперед знаю, что вы скажете.

— Что я скажу?

— И вы сознаетесь?

— Даю слово!

— Ах, то, что вы скажете, мне столько раз повторяли ваши развитые люди, которые бывают в обществе, что я наизусть выучила эти слова! Вы скажете, что я неудовлетворена оттого, что ничего не делаю, не имею в жизни высокой цели, не открываю школ, не записываюсь в филантропки, не… мало ли каких умных вещей не делаю, что я скучающая, блазированная* аристократка, — хотя, заметьте на всякий случай, Николай Иванович, я не имею чести быть аристократкой по рождению, пусть мама и отрицает это, — что меня тешит внешний блеск, что я кокетка, что… ну, мало ли еще что… Но что натура моя, прекрасная натура, противодействует плодам моего воспитания, и отсюда — разлад, отсюда неровность, нервность, тревога, неудовлетворенность… Стоит только читать умные книги, беседовать с серьезными людьми, выйти, пожалуй, замуж за какого-нибудь развитого, порядочного человека, воспитывать по всем правилам будущих граждан, не забывая, однако, быть ревностным членом какого-нибудь дамского кружка, посещать приют, где пригреты, обуты, напоены и накормлены пятнадцать прелестных беспризорных малюток, устраивать журфиксы, на которых был бы живой обмен мыслей, и тогда… тогда, — с какой-то злостью в голосе прибавила Нина Сергеевна, — тогда я стану во всех отношениях счастливой женщиной, буду примерной женой, прекрасной матерью и превосходной гражданкой… Пощадите хоть вы, Николай Иванович. Неужели и вы, несмотря на свою молодость, хотите говорить такие пошлости?.. Не говорите их лучше!

— Честное слово, вы ошибаетесь, Нина Сергеевна. Ничего подобного у меня не было в мысли. Я не то хотел сказать.

— Не то? — проговорила она, поднимаясь. — Так что же?.. Пойдемте походим, — прибавила Нина. — Мы, мама, скоро вернемся! Надоело сидеть! — сказала она.

— Скорей возвращайтесь. Уж поздно, пора и домой, Нина.

— Мы недолго… Так что ж вы хотели сказать? — спрашивала Нина Сергеевна, идя под руку с Николаем. — Это начинает меня интриговать. Вы разогнали мою скуку.

— Говорить ли?

— Вы должны теперь сказать! — повелительно произнесла она. — Говорите!

— Вы любите! — прошептал Николай.

Рука Нины Сергеевны как будто дрогнула. Она засмеялась, но смех звучал как-то фальшиво.

— Вот глупости!.. Нечего сказать — открыли секрет. Выдумайте что-нибудь похитрее! Не знаете ли, кого?.. Не вас ли?.. — произнесла она с явной насмешкой в голосе.

— Стою ли я такой чести!.. Помилуйте! Со мной можно от деревенской скуки пококетничать, и за то спасибо.

— Не сердитесь… Ну да, я кокетничала… Простите! — вдруг кротко сказала она.

Николая тронул этот кроткий тон.

— За что сердиться? Помните, вы сами говорили, что мне полезно изучать людей?..

— Серьезного ведь ничего не было?

— Ни малейшей опасности!

— Вот видите, значит, и не сердитесь!

Она помолчала и снова спросила:

— Так, по-вашему, я люблю и, верно, безнадежно?

— Любите, а безнадежно — едва ли.

— И уж если вы такой волшебник, то не отгадаете ли, кого?

— Тут мое волшебство кончается.

— Кончается? А я думала, что вы, как настоящий волшебник, скажете и имя моего рыцаря, — поддразнила Нина Сергеевна.

— Вот имени рыцаря-то я и не знаю!.. — отвечал Николай.

«То-то бы ты удивилась, если б я сказал», — улыбнулся он.

— Итак, заблуждение ваше насчет меня не поколеблено?

— Нет. Каюсь перед вами, что нет!

Нина больше не начинала разговора. Молча подвигалась она с Николаем по аллее и снова притихла. Они сделали круг, и молодая женщина сказала:

— Верно, мама уже беспокоится. Пойдемте к ней!.. Так вы в самом деле не сердитесь? Нет?

— Да нет же.

— Право, я не так дурна, как кажется! — сказала она так просто и таким задушевным тоном, что Николай с участием взглянул на нее.

Они тихо приближались к скамейке. Она хотела что-то сказать, но как будто колебалась. Николай заметил это. Она прочитала в его взгляде, что он заметил, и тихо промолвила:

— Я не решалась просить вас, но теперь решаюсь. Быть может, мне будет нужна ваша помощь. Позволите обратиться к вам?

— Я буду очень рад, если в состоянии помочь.

— Так, навести справки, узнать об одном…

Она спохватилась и прибавила:

— Ничего особенного. Но, во всяком случае, благодарю вас! — горячо сказала она.

«О чем просьба? Какие справки?»

Николай с минуту ломал голову и вдруг вспомнил, что Прокофьев еще не вернулся и, по словам Лаврентьева, от него не было никаких известий.

«Так вот отчего эти нервы!» — решил Вязников.

Дамы собрались домой. Николай проводил их до дому, где они остановились, а сам отправился в гостиницу и застал отца спящим.

Когда утром Вязниковы возвращались домой, Николай рассказал отцу о своем намерении взять на себя ведение процесса васильевских крестьян со Смирновой.

— Разве она в самом деле требует лес обратно?

— Ты думаешь, папа, шутит!..

— Я от нее этого не ожидал!

— Так, как ты думаешь, папа: брать мне дело?

— Справишься ли? Дело трудное.

— Я поработаю, хорошо поработаю над ним.

— Тогда, что ж! Но только надо засесть хорошенько, Коля! Тут одно красноречие не поможет! К чужим интересам надо относиться свято!.. Свое потеряешь — не беда, а чужое — на совести будет!

Он долго сидел молча и потом проговорил:

— Казалось, женщина порядочная и… отнимает лес! Признаюсь, удивила меня Надежда Петровна! Удивительно! — в раздумье несколько раз повторял Иван Андреевич, неодобрительно покачивая головой.

— Кстати, папа, помнишь, ты предупреждал меня насчет Нины Сергеевны. Почему ты советовал быть осторожней?

— Да темная история ее замужества. Она вышла замуж за старика и, говорят, играла при этом скверную роль. Просто, говорят, поймала его. Впрочем, я этого не видал, а предупреждал тебя потому, что она большая кокетка и из-за нее застрелился очень порядочный человек.

— Это еще что за история?

— Я тебе когда-нибудь ее расскажу! — отвечал Иван Андреевич. — Впрочем, и тут, быть может, ее винят более, чем следует. Поди узнай человеческое сердце!

Солнце только что подымалось, и земля сверкала дрожащими каплями росы, когда Григорий Николаевич, мурлыча под нос песню, выехал из прохладного леса, и перед ним открылась его усадебка, залитая розовым светом солнечных лучей. Он тряхнул вожжами, и тележка покатилась быстрей. Рыжий, добрый конь прибавил рыси.