Пост Леонардо - Игорь Фесуненко

Стало темно. Чукарамае кинулись к нам, схватили за руки, за плечи. И в этот момент где-то вдали послышался крик: «Мебените! Мебените! Мебените!» — «Старуха! Старуха! Старуха!» Сразу же наступила тишина. Кто-то бросил веток в костер, пламя поползло по хворосту, слегка осветило поляну. Метрах в пятнадцати от нас стояла старуха. Я показал знаками, что хочу с ней поговорить. Чукарамае расступились, и я смог приблизиться к этой женщине. Она жевала какой-то корень, и когда я подошел к ней, вынула эту жвачку изо рта и вымазала ею мои глаза, чтобы испугать сидящего во мне «дьявола».

Тогда я взял ее за руку и привел в центр круга к костру. Здесь я чинно поблагодарил ее за то, что она пришла, откликнувшись на наш зов, и попросил, чтобы она позвала остальных женщин. Она начала кричать. Кричала громко и пронзительно. И спустя несколько минут из черноты ночной сельвы показались женщины. Их, как потом я подсчитал, было около двухсот сорока, в том числе около семидесяти с грудными детишками па руках.

Тут в деревне началось всеобщее ликование. Мужчины, выражая свой восторг, радостно прыгали, вертелись, но женщины продолжали проявлять гнев и недовольство. И тогда мы с Клаудио поняли, что ушли они в лес не из-за нас, не из-за неполученных от нас подарков, а из-за каких-то своих недоразумений с мужчинами. Против нас женщины ничего не имели. Спустя несколько мгновений они даже сами стали нести нам лепешки «бижу», куски жареной рыбы и другие кушанья. Тогда я решил, так сказать, в педагогических целях рассердиться на чукарамае: начал кричать, угрожать им, ругаться. Но индейцы не обратили на это никакого внимания. Они ликовали по случаю возвращения женщин, а мы перестали их интересовать. И все же самый важный шаг к сближению был сделан. Мы уходили от них почти друзьями. И знали, что отныне можем возвращаться в эту деревню, когда захотим.

Справедливости ради должен сказать, что даже об этой — самой рискованной, самой опасной — экспедиции, которая чуть не стоила нам жизни, мы сохранили в памяти и другое воспоминание, одно из самых волнующих и трогательных.

У чукарамае, как и у большинства остальных племен, в каждой деревне имеется несколько наиболее уважаемых индейцев. Один из таких индейцев по имени Критао должен был уехать с нами, когда мы решили возвращаться в Шингу: мы пригласили его посмотреть новые места, надеясь, что он затем уговорит все племя переселиться поближе к нам.

Когда мы уезжали, и он вошел в нашу лодку... О, это была незабываемая сцена: вся деревня высыпала на берег. Критао плакал, слезы катились по его лицу, но он не обращал на них внимания и пел. Пел песню, которой чукарамае провожают своих соплеменников, отправляющихся в далекий путь. Критао пел, и вся деревня с берега отвечала ему. Нет, я не берусь описать это! Я сам чуть не заплакал, глядя на них, на этих чукарамае, которых мы недавно видели воинственными и неустрашимыми и которые сейчас страдали, расставаясь с сыном своего племени. Песня плыла над рекой, протяжная и грустная. Индейцы плакали, и у всех у нас подкатил комок к горлу... Мы почувствовали, что эти люди, которые несколько дней назад собирались убить нас, стали для нас близкими и родными.

НЕКОГДА ГРОЗНЫЕ ЧИКАО

Утро следующего дня началось, как обычно, сеансом связи с Сан-Пауло. Вот-вот должен был начаться сезон дождей, и поэтому Орландо интересовался лекарствами против малярии: во время дождей эта болезнь терзает людей особенно сильно.

С самолетом, на котором прибыл Нельсон, пришло письмо, извещавшее, что в аптеках Сан-Пауло появилось новое чрезвычайно эффективное противомалярийное средство под названием «фанасуфа». Нельсон, к которому Орландо обратился за советом, подтвердил, что это последнее слово науки, и, подняв указательный палец с аккуратно подпиленным ногтем, многозначительно изрек: «Американское последнее слово!»

— Алло! Алло! Сан-Пауло? Сколько стоит эта самая «фанасуфа»? Вы слышите меня? «Фанасуфа» сколько стоит, спрашиваю! Прием!..

— Какой? Какой? — надрывается оператор в Сан-Пауло.

— Не «какой», а «какая»? «Какая» — говорю, — багровеет Орландо. — Прием!

Что «какая»? Что «какая»? Прием! «Фанасуфа»! «Фанасуфа»! «Фанасуфа» — какая? Прием!

— Что это такое? Что это такое? «фана»... Как? Прием!

Орландо бросает в сердцах микрофон рации и, вздымая руки к небу, выбегает во двор. С глухим стуком с пекизейры падает плод. Три сорванца с разных концом поляны бегут сломя голову к нему.

— Тащи сюда! Тащи дедушке! — кричит Орландо. Он сердито колупает зеленую кожуру, нюхает желтую сердцевину и сплевывает на землю: «Не дозрел!» В это время из «конторы» выходит флегматичный Пиуни и коротко сообщает, что парнишка в Сан-Пауло уже понял, о чем идет речь, и может информировать о «фанасуфе». Недовольно ворча, Орландо возвращается к рации, берет трубку:

— Ну что? Разобрались там, что «какая» и что «какой»? Прием!

— Что «какой»? Не понятно, что «какой», Орландо! Прием!

После новых препирательств сквозь шипение и визг эфира донеслось, что парнишка-оператор уже успел позвонить по городскому телефону в ближайшую аптеку и выяснил цену «фанасуфы»: 1 крузейро и 10 сентаво за таблетку. Орландо снова бросает трубку на стол, подхваченную безответным Пиуни, и поворачивается ко мне, словно призывая меня в свидетели:

— Вот, пожалуйста! Любуйся! Вот она — наша любимая Бразилия: за лекарство, которое нужно было бы раздавать бесплатно, ты понимаешь, БЕС-ПЛАТ-НО! — за это лекарство, которое призвано спасать страну, они дерут по крузейро за таблетку! Это же чудовищно! Это преступление! Это вооруженный грабеж! Это... Это... А ты еще спрашиваешь, почему нет врача на посту Леонардо? Врача, видите ли, он захотел! Мы государственное учреждение! Мы, пост Леонардо, созданный специальным декретом президента республики, не можем позволить себе купить эту, черт бы ее подрал, «фанасуфу»! А как быть какому-нибудь кабокло, какому-нибудь мелкому земледельцу или серингейро, или гаримпеиро? А?..

Он смачно ругается и спрашивает меня, как будет звучать по-русски сие крепкое выражение, которое он только что обронил.

— Научи, я буду ругать их по-русски: говорят, в этом смысле ваш язык вне конкуренции. По-португальски не помогает.

Я цитирую ему несколько общеизвестных русскому человеку формул, и он делает вид, что запоминает их.

— Лекарства дорогие, потому что все наши фармацевтические фабрики принадлежат американцам. Вот они и пьют нашу кровь, — говорит подошедший Галон, прожевывая кусок «бижу».

— Какая разница: американские или бразильские фабрики? — цедит сквозь зубы Нельсон, покачивающийся в гамаке. — Все хотят заработать. И никто не станет работать за спасибо.