Тайна Вселенской Реликвии - Владимир Маталасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вовик! Ты только не пугайся, ангелочек ты мой, – жалобно приговаривала баба Феня. – Тебя сейчас дяди начнут поливать, так ты уж терпи, родненький!
Кузя уже во всю работал помпой насоса, а Саня сплошной, тонкой струёй машинного масла вёл прицельный полив жертвы несчастного случая.
– А ну, подёргайся! – прокричал Саня малышу.
– Не дё-ё-ёлгается! – проныл тот кряхтя.
– Кузя, качай дальше!
В щель было видно, как, обильно поливаемый маслом, неподвижно и безропотно стоял маленький человечек, покорившись своей судьбе и отдавшись на волю Провидения.
– А ну, ещё попробуй подрыгаться! – вновь обратился Остапенко к терпящему бедствие.
И тут Вовка, немного поюлив пузом по стенке, вдруг сдвинулся с места и мелкими боковыми шажками стал этак быстро-быстро выдвигаться из щели. Через полминуты он стоял перед публикой во всём своём «великолепии». Вид его был жалок. Некоторое время Вовка стоял неподвижно, ещё не веря в своё спасение и обводя незнакомые лица круглыми, перепуганными глазёнками, а потом, медленно скривив свой рот, громко разревелся. Толпа вмиг сомкнулась кольцом вокруг потерпевшего, одаривая отеческой заботой и сочувствиями, забыв о его спасителях…
Малышев хорошо знал шестилетнего Вовку Метёлкина. С ним вечно что-нибудь да приключалось: то он учился летать с зонтиком с крыши одноэтажного дома, или через глубокую канаву, прихлопывая и размахивая руками; то пытался прокатиться на переднем буфере трамвая, сгорая желанием навестить свою маму на работе – к его счастью это заметила проходившая невдалеке совершенно посторонняя женщина, вовремя остановив трамвай; то он, прыгая на верхней ступеньке высокой деревянной лестницы, провалился сквозь неё, зацепившись, к счастью, краем рубашки за верхний угол открытой внизу двери, и повис на ней; то он раздробил себе палец, пытаясь ударить железнодорожным костылём по свинцовому пистону от воздушки в надежде, что тот бабахнет, и многое что другое.
Знал Кузя и самое сокровенное Вовкино желание, о котором тот поведал ему как-то один раз под большим секретом.
– Когда я вырасту большим, – горделиво говорил он, – то куплю моей маме ситцевое платье и барабанные палочки. Вот!
Откуда и как взялось это странное желание, он и сам не мог впоследствии объяснить. Пройдёт очень много времени, ребята станут взрослыми мужчинами, и как-то раз Малышев, случайно встретив Владимира Ивановича Метёлкина – философа с мировым именем, спросит его:
– Ну как, Вовик? Осуществил своё желание?
– Увы! – как-то тяжело вздохнув, с горечью в голосе, ответит тот. – Нет, не успел. Всё чего-то тянул… Умерла моя мама!.. Если б я знал!..
– Да-а-а, – пребывая в задумчивости и вспоминая далёкое детство, с неподдельным сожалением в голосе вымолвит Кузя. – Видать, Вовка, судьбу свою в замочную скважину не подсмотришь! Такие-то, брат, дела!
Но это будет потом, много лет спустя. А сейчас друзья шли, радуясь тёплому, летнему дню, ярким, ласковым лучам небесного светила и чувству сознания честно выполненного долга.
До позднего вечера провозились они над окончательной доводкой аппаратуры радиоуправления, успешно завершив её к тому времени, когда глаза их находились на грани короткого замыкания.
А утром следующего, воскресного дня к Екатерине Николаевне наведались Вовкины родители с… жалобой на непозволительные действия Кузи и его товарищей, приведшие в полную негодность новенький костюмчик их чада, недавно купленный и подаренный ему ко дню рождения.
2. Испытания «Альбатроса».
Близился день лётных испытаний первой реактивной авиамодели – «Альбатроса», как окрестил её Сапожков. Он отлично слушался команд запуска и остановки двигателя, регулировки мощности, управления аэродинамическими рулями, срабатывания тормозных систем и прочее. Предварительно было выбрано и место для проведения испытаний – относительно безлюдная, степная зона с ровной, как стрела, просёлочной дорогой в шести-семи километрах от города.
– Взлётно-посадочная полоса – вот эта самая дорога, – утвердительно произнёс Сапожков, поведя рукой вдоль пыльной ленты дороги, на которой стояли все трое. – Модель выводим на круговую траекторию с радиусом в пятьсот метров с таким расчетом, чтобы, делая каждый раз очередной круг, она пролетала над нашими головами. Это для того, чтобы можно было произвести её посадку на то же место, откуда она взлетела. Высота полёта – тридцать метров. Скорость, по моим скромным подсчётам – бешеная, километров пятьсот в час.
– Ух ты! – невольно вырвалось из Кузиной груди.
– За три минуты работы двигателя, – продолжал Сапожков дальше, – она должна преодолеть путь длиной не менее, чем в двадцать пять километров и сделать около восьми кругов. Безотказность системы управления гарантирована. Работа – ювелирная, особенно «взлёт-посадка». Испытания проводим завтра, с утра…
В четыре часа утра Остапенко с Малышевым на велосипедах подкатили к дому Сапожковых. Через пять минут модель была погружена на поджидавшую их телегу с запряжённой в неё древней кобылой. Управлял транспортным средством такой же древний, низенький, жилистый дед Семён, пообещавший Митьке подкинуть честную компанию к заранее обусловленному месту: сам он ехал на сенокос. Ребята вскочили на телегу и экипаж тронулся в путь.
Утро только занималось лёгким багрянцем далёкой кромки горизонта и дышало свежестью леса, луговых трав и запахом дыма, исходившего и струившегося из печных труб где-то растапливаемых русских печей: пекли домашний хлеб. Покой и тишина, окутывавшие, казалось, всю землю, нарушались лишь мерной поступью кобылы, да монотонным поскрипыванием колёс телеги. Утренняя свежая прохлада, наполнявшая воздух, проникая сквозь все доступные места одежды, отгоняла дремоту и наполняла сознание необыкновенно живительной силой. Наступал ещё один, новый, день планеты.
– Пошто в таку рань выпрямились? – спросил дед Семён. – Аль не спится?
– Не спится, дедушка, – нехотя ответил Сапожков, зябко ёжась и кутаясь в старенький пиджачок.
– Чего среди поля-то будете одни маячить? Никак забота привела?
– Забота, дедушка Сеня, забота: испытывать будем.
– Испы-ы-ытывать?.. Ишь ты! Вона как? – со значением произнёс тот. – Вот эту штоль? – кивнул он в сторону обёрнутой парусиной поклажи и, получив утвердительный ответ, добавил: – Конечно, ежели то всё ради забавы, то это вроде бы и ни к чему, пустое дело. А если с жизненным прицелом, то – благостное. Вот у меня, дома, тоже один испытальник завёлся, внук, значит: ракенту смастерил. До неба, правда, немного не добрала, духу, видать, не хватило, да прямо на крышу так и шмякнулась. Хорошо, что не деревянная, крыша-то – шихфером покрыли намедни, – а то спалил бы дом, как пить дать спалил. Теперя что-то снова мастерит, не говорит – что, секрет, значит. Да-а-а, такие-то дела!
За городом дед Семён припустил гнедую рысцой и через полчаса ребята были на месте. Распаковав модель и бережно взяв в руки, Сапожков установил её на проезжую часть дороги. «Альбатрос» мирно приник к земле и в этот момент больше всего оправдывал своё название, широко раскинув полутораметровые, полусложенные крылья. Отблески утренней зари холодно мерцали и отливали тусклыми полосами и искрящимися точками росы на фольгированной поверхности его корпуса.
– Эко диво! – удивлённо воскликнул дед, узрев необычную конструкцию и, снедаемый любопытством, позабыв об основной цели своей поездки, добавил: – Ну-кась и я с вами маленько потешусь, если вы, конечно, не против.
– Какие могут быть разговоры, дедушка Сеня?! – откликнулся добродушный Сапожков. – Только вы лошадку-то подальше от дороги отведите.
Саня извлёк из хозяйственной сумки передатчик и передал его Мите. На шею себе он нацепил полевой, цейсовский бинокль. Каждому на время испытаний отводилась своя роль: Сапожков должен был управлять полётом, а Остапенко визуально за ним наблюдать и корректировать действия оператора через Малышева.
– Ну что, начнём? – обратился Сапожков к друзьям, включив бортовую, электрическую систему питания «Альбатроса» маленьким движком на его фюзеляже. – В общем, гоняем восемь кругов. Сажаем на этом же самом месте.
Все перешли на обочину дороги, сгрудившись вокруг Сапожкова и наблюдая за его действиями. Дед Семён стоял, с недоверием и любопытством поглядывая то на друзей, то на модель, то на передатчик в Митькиных руках.
– Поехали! – решительно произнёс Сапожков и нажал кнопку питания передатчика, усердно манипулируя его ручками управления.
Конструкция, словно стряхнув с себя сонную дрёму, вздрогнула несколько раз всем своим корпусом в такт гулко чихнувшему двигателю, который стал быстро набирать обороты, переходя в протяжный свист высоких тонов. Холодный, блестящий корпус «Альбатроса», покрытый тонкой водяной плёнкой свежего дыхания утренней зари, мелко дрожал подобно какому-то живому существу, готовому устремиться вперёд, но ещё чем-то сдерживаемому.