Роксолана: Королева Востока - Осип Назарук

Поза, движения и манера держаться старого монаха с первой же минуты встречи с ним производили на Настю впечатление высокопоставленного лица. Теперь, после его рассказов, она убедилась, что он мог бы еще много рассказать и о том, чем заинтересовал ее Риччи в школе невольниц. Подумав, она сказала ему:

– Скажи мне, Божий старец, почему у турок сильная власть и много земель, а у нас нет этого?

Старец посмотрел на нее так внимательно, что даже насупил брови. После он важно ответил:

– У нас все это было, сын мой…

– Почему же мы все утратили? – спросила она с огромным любопытством.

– У нас не было верности.

Старец стал морщить лоб, будто вспоминая что-то давно забытое и продолжил:

– Это мирские дела, сын мой! Как же было не потерять власть, если уже через десять дней после смерти Владимира убили и его сына Бориса… Но дело не в том, что убили. Со времен Адама это делается у всех племен и народов. Но в том-то и стыд, и горе, что праведный Борис скончался, оставленный войском своим. Так же как когда-то погиб и Глеб под Смоленском, и Святослав, в той долине, среди высоких гор, где и я когда-то лет пятьдесят тому назад молился и сосняком прикрывал княжескую могилу, чтобы звери ее не разрыли… Все они погибли, покинутые свои войском.

Слезы стояли в глазах старца, когда он вспоминал об этом. Настя смотрела на него будто на образ и ловила каждое его слово.

Но тут старец начал снова сильно морщить лоб, напрягая свой ум:

…«А в лето 6655 убиша кияне Игора Ольговича снемшеся в чем и похитиша в церкве св. Теодора, когда князь бяше в чернцех и в ским… И монатю на нем оторгоша, и из скитки изволокоша, и елице изведоша из монастырь, и убиша его, и везоша на Подолье, на торговище, и нага повергоша»…

Он передохнул и продолжил:

…«Тысяцкий Лазарь должно быть был наследник варягов, он хотя бы почтил тело князя – «повеле воинам взяти Игора князя и они, вземше, покриша его одеждами своими и положиша тело его в церкви святаго Михаила. И на ту нощь Бог прояви знамение велико: зажгошася над ним свещи вси. И наутрея приеха игумен Антон и везе тело князя Игоря в монастырь к святому Симеону и тамо положиша его в гробь»…

Старец снова остановился и потом добавил:

– Так старая летопись нашей земли рассказывает, как народ наш обращался со своей властью, внимая бунтовщикам.

– Но почему же Бог допустил такие страшные вещи, если князь наш был праведником и над его телом совершилось чудо? – спросила Настя.

– Господь дал людям свободную волю, сотворив их по образу и подобию своему. Делайте то, что почитаете добром, сказал он им, а не пожелаете, увидите, до чего это доведет… На потомках потомков ваших отражу злобу вашу… Не остановилась эта злоба и перед величайшими правителями нашей земли, сын мой… Королю Данилу, первому мудрецу после Соломона, наш галичанин во время пира, при послах – дабы отягчить надругательство – выплеснул в лицо вино… А Ярослава Осмомысла, что даже чужими князьями и султанами признавался судьей за его разум, подвергли галичане страшной пытке: на глазах у него живьем сожгли любимую жену… А ведь при этом государе наша страна сияла золотом и славилась достатком как никогда. Именно он восстановил эту святую обитель…

Тут старец указал на монастырь св. Пантелеймона исцелителя и так завершил свою речь:

– До самого конца нашей власти так обращались с ней! А Господь милосердный долго смотрел на это, пока не принял душу последнего нашего князя, что скончался в тяжких муках, отравленный… Не оставив на поругание ни одного потомка. Ведь умер он молодым от злобы наших предков… Вот почему, дитя мое, нет у нас своей власти… Не в том беда, что творилось зло, а в том, что не воспротивился ему народ… Не было ни почтения, ни страха перед властью. Вот и пала она…

Этот рассказ произвел на Настю тяжелое впечатление.

Она, пожаловавшись на усталость, вернулась в мона стырь.

В полдень она с султаном и другими юношами поехала через полуостров к Иверской обители. Почва была сухой и каменистой, хотя и по ней сочились редкие, но живительные потоки. Прекрасные леса и сады раскинулись кругом, а в них деревья – маслина, орех, смоковница, каштан, апельсин и кипарис, неподалеку – огороды и виноградники. Издалека виднелся белый снег на высоких вершинах Святой горы.

Они вошли в дубовый лес – пышный, мощный и величественный. Тишина стояла такая, что даже комары не пищали.

«Понимаю, – сказал словно сам себе Сулейман, – почему тут почил величайший завоеватель Европы, прошедший дальше всех на восход солнца…»

Настя оглянулась снова на таинственный остров Самотраки, откуда родом была мать Александра Великого. Сверху виднелись Самотраки и Лемнос, Имброс и Тассос и будто бы даже можно было разглядеть берега Дарданелл и Геллеспонта.

Стало темнеть, когда они приблизились к Иверской обители на северо-западном склоне Афона, что стояла на побережье залива словно на фоне тройной гряды диких гор, покрытых лесами. Процессия проходила в ворота святой обители.

Иверские монахи низко кланялись перед потемневшей иконой Богоматери, что стояла над воротами монастыря.

Настя посмотрела на Сулеймана и на икону и невольно склонила голову. Облик образа был строг. Это был образ Матери грозного Судьи. На щеке темной иконы, лишившейся всех красок, виднелась отметина кровавой раны, и это придавало ей еще более грозный вид.

Настя посмотрела на Сулеймана. Он еще всматривался в образ матери «христианского пророка». Дрожь слабо проступила и на его лице. Он надвинул тюрбан на глаза еще сильнее, чем обычно, и твердым шагом вошел на монастырское подворье. Там же он и заночевал со своей свитой в отдельных кельях.

Хотя Настя была утомлена длинной дорогой, она все же не могла заснуть в своей келье. Луна заливала келью таким сильным светом, что в ней было ясно, будто стоял день. Ей в этой каморке было душно и одиноко, словно сироте.

Подействовали ли на нее монастырские стены, или дух отречения от мира, что столетиями веял тут, то ли таинственная ночь юга? Во всяком случае ее покинула всегда присущая ей веселость. Она почувствовала потребность в защите и покровительстве. Защиту от окружающего ее мира мог дать могущественный Сулейман. Но защиту от того, что надвигалось на ее душу… Такого не бывало еще. Но тень этого нового уже упала впервые на ее молодую растревоженную душу…

Она отчетливо ощущала, что рассеялся уже нежный аромат ее первой любви, которую она испытывала к Стефану, и что понемногу, но настойчиво в ее сердце проникает другая любовь. Любовь, которая волнами начинала опьянять ее как вино. Грешная любовь, любовь к иноверцу-басурманину, который становился ей все дороже. Ей вспомнилась песня сербских невольников. А еще ее подруга Ирина. Что бы сказала она, узнай про то, что Настя стала женой султана?.. Какая-то гордость проснулась у нее в душе. Она уже ни о чем не печалилась!.. Несметные сокровища обещали попасть в ее руки… Свойственная каждой женщине потребность обеспечить себя и свое будущее потомство лежала в ее душе будто насытившийся удав. В то же время эта мысль причиняла ей боль и оставляла, словно бурный поток, странный осадок.