Абу Нувас - Бетси Шидфар

— Вы устроили склад из дома Аллаха, да покарает вас Бог на этом свете и в будущей жизни!

— Что же делать? — оправдывался слуга. — Больше некуда девать ставни, хозяин говорит, что его отец тоже относил ставни в эту мечеть, и никто не противился!

Имам что-то бормотал, но слуга, не слушая его больше, вошел в мечеть и с грохотом сбросил свою ношу на пол.

Усмехнувшись, Хасан узкими улочками пробрался в гавань. Еще издали он увидел сотни мачт с подвязанными парусами и услышал гул толпы. Чем ближе к гавани, тем чаще встречались ему вооруженные люди. В основном у них были мечи в старых ножнах, изъеденных ржавчиной так, что ее не мог отчистить даже промытый речной песок, копья с зазубренными остриями, большие бедуинские луки. У всех голова обвязана белой чалмой, кафтан туго подтянут поясом. Кое-где стояли чтецы Корана и возглашали: «Войдет в рай тот, кто отдаст свою жизнь в священной войне во имя Аллаха!» Голоса их звучали то пронзительно, то гнусаво, выделяясь среди глухого шума шагов и звона оружия.

Поравнявшись с одним из воинов, Хасан спросил:

— Скажи, брат мой, куда вы все направляетесь?

— В поход против язычников, неверных индийцев. Они поклоняются многоруким и многоголовым идолам, изготовленным самим дьяволом, и все эти идолы сделаны из золота, серебра и драгоценных камней. А жены неверных одеваются в богатые наряды, которых нет у правоверных мусульман, где же тут справедливость? Сами они красавицы, если не очень черные, и из них выходят отличные невольницы.

— А сколько невольниц у тебя, брат? — спросил Хасан гази — «борца за правую веру».

— У меня? Ни одной, но если пожелает Аллах, я привезу из Индии богатства, которых хватит мне на всю жизнь, и десять невольниц.

— А если ты умрешь?

— Тогда войду в рай и вместо нечистых язычниц буду наслаждаться черноокими райскими девами! Уйди, я и так задержался: видишь, отвязывают паруса!

Гази бегом пустился к кораблям, где один за другим распускался белый парус, падая с шумом с верхней реи. Хасан подошел к самому большому и нарядному судну, украшенному флажками и цветной бахромой. Рядом стоял воин в богатом снаряжении: из-под темного шелкового плаща сверкала тонкая стальная кольчуга с золотыми насечками и бахромой из тонких золотых цепочек, шлем украшен страусовыми перьями, прикрепленными большим рубином. Оружие не менее богато — меч в блестящих ножнах на широкой парчовой перевязи, кинжал с искрящимися камнями на рукоятке.

Узнав одного из собутыльников Фадла, Хасан подошел к нему и поздоровался.

— Привет тебе в Басре, Абу Али, добро пожаловать! — весело ответил воин — его имя было, кажется, Бишр, Хасан не помнил точно.

— Куда вы направляетесь?

— Мы идем в Индию на Барбад. Созвездия благоприятны нам, и астролог предсказал победу. Мы торопимся — сейчас установился ровный ветер.

— Сколько же добровольцев в вашем войске?

— Две тысячи из Басры и столько же из окрестных селений, да еще пришло множество народа с севера.

— Даже слишком много, — пробормотал смуглолицый воин, стоявший рядом, сверкнув желтоватыми белками глаз на собеседника Хасана. — Посмотри, как они набились на корабли. Половина из них — деревенщина, не знают даже, как обращаться с оружием, и если мы, Бог даст, доплывем до индийских берегов или хотя бы до одного из морских островов, язычники перебьют их, как перепелок.

— Перестань, Абу Разин, — перебил его Бишр. — У тебя разлилась желчь, и ты не в духе, тобой овладела меланхолия, победив здоровую смесь. Лучше уговори нашего прославленного поэта Абу Али отправиться с нами и повеселить нас.

— Только поэта нам не хватало, — пренебрежительно заметил Абу Разин, оглядев Хасана.

Хасан вдруг ощутил себя мальчишкой, ему захотелось, чтобы желтолицый меланхолик сильно рассердился и чтобы желчь, окрасившаяся его глаза, проникла в мозг. Он даже обрадовался — давно уж его не охватывало такое чувство, наверное, Муфаддаль отбил охоту к озорным шуткам. Он смиренно наклонил голову, потупил глаза и почтительно произнес:

— О почтенный и благороднейший эмир, я долго скитался среди сынов пустыни и почти забыл, как нужно достойно восхвалять подобных тебе. Но разреши мне обратиться от твоего имени к моему другу Бишре, которого я имел честь не раз сопровождать в попойках, не менее угодных Богу, чем война за веру, ибо, совершая грех, мы получаем возможность раскаяться. А теперь я начну стихи от твоего имени.

И Хасан, подняв руки, как это делали чтецы Корана, стал гнусаво читать, подражая их напеву:

— О друг мой Бишр, что у меня общего с мечом и войной —Ведь моя звезда ведет меня к наслаждениям и веселью.Не доверяй мне — смелость моя только в том,Что я доблестно назову себя трусом и в стычке, и в преследовании.И если я увижу, что показались язычники,Я пришпорю своего коня в обратную сторону.Я не знаю, что такое налокотник, что такое щитИ не умею отличить шлем от нагрудника.И моя главная мысль, когда разгораются ваши войны, —Какую дорогу выбрать, чтобы спастись бегством.

Протянув последние слова, Хасан снова смиренно поклонился хохочущему Бишру. А его спутник нахмурился:

— Ты остроумен, но подобные стихи недостойны араба, даже такого шута, как ты. Если бы я не гнушался тобой, тотчас ударил бы мечом, а так ты достоин лишь плети!

— Успокойся, Абу Разин, — недовольно прервал его Бишр. — Этот юноша — близкий друг Фадла ибн Раби, и, если пожелает Аллах, будет представлен наследнику престола. Не очень возносись над басрийцами, ведь никто не может умалить наши заслуги!

Абу Разин пробормотал что-то и, отвернувшись, зашагал к сходням, а Бишр, протянув руку Хасану, сказал:

— Если не хочешь ехать с нами, оставайся с миром, выпей и сложи новые стихи в нашу честь.

— Я сделаю это, Бишр, возвращайся с победой и привези дюжину черноглазых язычниц — они будут нашими райскими девами.

Абу Разин гневно обернулся, услышав слова Хасана, но потом, пожав плечами, велел своим людям поторопиться.

У ворот дома Халафа стоял холеный мул в богатой сбруе, а рядом с ним привязан маленький ослик. Из дома слышались голоса. Войдя, Хасан не сразу узнал рослого молодца, важно восседавшего на потертом ковре. Но тот, увидев Хасана, вскочил, потеряв свою важность.

— Брат! — удивился Хасан. — Ты похож на индюка, смазанного жиром. Уж не твой ли это мул стоит перед домом? Клянусь его уздечкой, он очень похож на тебя, однако отличается большим благообразием.

— Поистине, клянусь Всевышним, это мой мул, и мул почтенный, ибо на нем ездил раньше имам мечети, а еще раньше он был собственностью одной лютнистки-вольноотпущенницы, которой поистине будут отпущены все ее грехи за вольность ее поведения. Но она охрипла, потеряв голос от вина, и продала это достойное животное духовному лицу, чей дух не слабеет от вина.

— Где ты живешь сейчас? — перебил Хасан вычурную речь брата.

— Я нашел себе покровителя — Хусейна ал-Амири. Он живет в поместье возле Басры. А теперь ему захотелось лучшего поэта, и он жаждет, чтобы ты сложил стихи в его честь. Поедем, брат, у него много золота, а его повара заставляют вкусить при жизни райское блаженство.

Хасан рассмеялся. Ему стало весело, он уже отвык от острословия басрийских гуляк, и теперь с удовольствием слушал быстрый говор брата.

Вошел Халаф и с ним Абу Убейда, сильно постаревший с той поры как Хасан видел его в последний раз. Братья поднялись и усадили их на почетное место. Но тут же Хасан, подмигнув брату, спросил:

— О почтенные старцы, разрешаете ли вы недостойным грешникам пить вино и вести вольные речи в вашем присутствии?

Халаф вздохнул и сказал слуге:

— К еде подашь нам вина для этих безбожников, не то они опозорят нас, обвинив в скупости.

Хасан развеселился. Несколько кубков разбавленного розового вина ударили ему в голову. Отодвинув чашу с водой, где он сполоснул пальцы, и вытерев руки о поданное слугой полотенце, он вдруг опустил голову, закрыл лицо руками и запричитал:

— Горе, о горе жителям Басры и ее окрестностей,Солнце никогда уже не встанет над ними во всем своем блеске.Закатилось солнце разума и вежества, потемнели дороги,Нет больше с нами Халафа, его укрыла влажная земля.

— Сохрани тебя Аллах, что ты говоришь?! — крикнул Абу Убейда, наклоняясь к Хасану. — Разве тебе не известно, что это — плохая примета? Ты ведь оплакиваешь живого человека, и это может повредить ему!

Халаф укоризненно покачал головой:

— Что ты, сынок, разве ты хочешь моей смерти?

Но Хасану было весело, и брат хохотал, ударяя себя по груди, увидев, как забеспокоились старики.

Халаф нахмурился, и Хасан немного пришел в себя: