Агитбригада 2 - А. Фонд

последний раз куклу и заглянул под низ. Куклы не было. Я поискал под кроватью, под столом, да что говорить — я даже под шкаф заглянул — нету!

Кукла пропала!

Движимый всё усиливающейся тревогой я принялся носиться по всей комнате в поисках куклы. Нету!

Нигде нету!

Да что ж это такое?! В сердцах я пнул ногой шкаф. И тут во дворе послышались шаги. Осторожно я выглянул — это Степановна возвращалась от туалета (здесь удобства были во дворе).

— Ангелина Степановна! — окликнул её я.

— Ох, окаянный! Испугал! — рассердилась старуха. — Ты время видел? Чегой неймётся тебе?! Спать давай ложись! А то завтра опять на уроки проспишь!

— Видел, — коротко сказал я, — я спросить только хочу.

— Ну спрашивай, только быстро, холодно на улице мёрзнуть.

— У меня в комнате соседская девочка куклу забыла. Вы не видели? Не могу найти. Уже всё обыскал.

— Конечно видела! — кивнула старуха, — Танька с утра такой рёв подняла, Праня как давай по всем соседям бегать, запамятовала, где могла её оставить. Но потом вспомнила, что у тебя последнего убиралась. Так что не беспокойся — куклу Танечке мы вернули.

У меня отпала челюсть.

Кое как поблагодарил Степановну и вернулся обратно.

Капец! Что теперь делать?

Вот как отобрать у четырехлетнего ребенка куклу?

Бедные! Бедные Енох и Моня! Да и Танечка тоже бедная. Я представляю, если она увидит, что кукла двигает ручками и ножками.

Я нервно забегал по комнате.

Мысли тоже лихорадочно метались по черепной коробке, но придумать ничего внятного я не смог. Не получалось. Да проще безногому на Эверест взойти, чем у ребенка отобрать единственную игрушку!

А что, если купить ей другую куклу? В принципе вариант, но не факт, что прокатит. Ребенок же может не захотеть другую куклу, а только свою. Или может согласиться меняться, а потом захочет оставить себе и ту, и другую. И не отберёшь — это же рёв на всю улицу будет.

Что делать?! Что делать?!

Эх, был бы Енох — отвёл бы глаза. Или Моня внушил бы, что ей эта кукла не нравится.

Да, плохо быть одному, без призрачной поддержки!

Так, ничего и не придумав, я забылся коротким сном. Утром встал разбитый, как корыто у пушкинской старухи, и даже огромная чашка кофе не привела меня в благодушное и бодрое настроение.

Но в аптеку я не опоздал (я молодец!). Рабочий же день прошел буднично: у меня было достаточно простое и слегка муторное задание по изготовлению мази от мозолей. Я старательно трудился, пытаясь не сбиться и не перепутать реактивы — голова гудела от недосыпа и тревог. Валентин весь день был тих, аки агнец, лишь изредка бросал на меня тяжелые злые взгляды. Зато Лизонька ходила и цвела, словно сыр с плесенью, точнее, как весенние маргаритки на лужке, потому что нельзя девушек сравнивать с плесенью, даже если они такие, как Лизонька.

После урока с Маркони, естественно ни на какое кладбище я не пошел, отправился к себе во флигель, хотел немного перекемарить, но там убиралась Праня (правда уже без Танюшки, так как после обеда её мать была дома). Как вернуть куклу, я так и не придумал. Поспать тоже не получилось, поэтому, пока Праня гремела вёдрами, я немного поразбирал латынь, чтобы урок профессора не выветрился из памяти. А в полседьмого я нехотя собрался и поспешил к Форбрихерам на ужин.

Жили они в историческом центре города — в этом квартале обитал так называемый «цвет» общества города N. Форбрихер весь день пытался навязать, чтобы меня к ним в дом отвела Лизонька, но я решительно пресек все его матримониальные поползновения в мою сторону, отмазавшись уроком с профессором Маркони.

Жили Форбрихеры богато. Об этом буквально вопила, орала, кричала изобильная роскошь, которая была, казалось, во всём: от резных козеток и антикварной мебели, навощенного паркета из морёного дуба, до белоснежных льняных скатерти и салфеток, вышитых вензелями, кипенно-белой хрупкости фарфоровой посуды, и блеска начищенного столового серебра.

На семейном ужине собрались лишь самые близкие родственники, как я понял: сам Форбрихер, его, кстати, звали Генрих Адольфович, его супруга, Гертруда Карловна, худая и чопорная. Кроме Лизоньки был ещё старший брат Вольдемар, примерно шестнадцати — семнадцати лет, он служил в одном из трестов, готовился к поступлению в университет, поэтому старался говорить исключительно басом и всё время сидел с важным видом. Ещё была тётушка Роланда Карловна, желчная дама преклонного возраста и вторая женщина, примерно её ровесница, по имени Альма Францевна, рыхлая и флегматичная. Кем она приходится этому семейству я так и не понял.

Хозяйке помогала девушка Уля, быстроглазая, с простым рязанским лицом. Насколько я понял, она была здесь прислугой.

— Знакомьтесь, это Геннадий Капустин, подающий надежды мой лучший ученик, — витиевато представил меня всем присутствующим Форбрихер и добавил. — Кроме того, Геннадий обучается у профессора Маркони.

Все закивали одобрительно. Хотя вряд ли знали, что конкретно он преподаёт. Скорее сыграло роль иностранное имя. Затем мне представили по очереди всё семейство.

Ужин начался легко и непринуждённо, поначалу болтали ни о чём, о погоде, последних новостях, таких, как открытие новой карусели в городском саду или появление в кондитерской «Мирабелла» клубничных корзиночек, точно таких же, как в Баден-Бадене, в кондитерской у Шарля Армэ, и прочей чепухе.

Пока подавали первую перемену блюд, разговор витал вокруг последних культурных событий города N, в общем, было скучно и я изо всех сил старался не потерять нить разговора — голова от недосыпа была тяжелая.

Сонная одурь владела мной ровно до тех пор, пока в столовой не появилась еще одна участница семейного ужина — довольно пожилая высокая дама в чёрном закрытом платье с камеей из слоновой кости у ворота. Её высокая сложная прическа была украшена замысловатой шляпкой, а на руках были черные кружевные перчатки.

Женщина повернулась ко мне боком, и я аж вздрогнул — нижней челюсти с той стороны у неё не было.

Ах, да, забыл сказать, что эта женщина была призраком.

— Собрались, стая ворон! — хрипло рассмеялась женщина и прошла сквозь стол.

Я вытаращился на неё и не успел отвести взгляд, когда она повернулась ко мне.

— А ведь ты меня видишь, — удовлетворенно сообщила мне призрачная старуха и попыталась прикрыть кружевным жабо отсутствующую часть челюсти.

— Нет, — ляпнул я.

— Видишь. Видишь, — удовлетворённо констатировала старуха и заглянула в супницу, которую принесла Уля:

— Ну кто айнтопф на первое подает?! — возмущенно пожаловалась мне она, — словно пейзане какие-то! Видела бы это безобразие моя маменька!

В это время Уля