Рубежи - Михаил Аношкин

Благополучно добрались до опушки, присоединились к автоматчикам и стали ждать. И тут появился патруль. Фашисты медленно двигались со стороны Гомеля, переговариваясь между собой. Остановились прикурить: вспыхнула спичка, на миг выхватив из тьмы два лица, и тут же погасла. Батенев вздохнул:

— Накачало их не ко времени…

— Хай себе идут, — успокоил его Володя.

— А если обнаружат?

— Не та команда. Они ничего и не опасаются, а то разве стали бы на виду прикуривать?

Гукнул паровоз. Давай, давай, ты-то нам и нужен. Гудение нарастало со стороны Гомеля, было похожим на шум ливня. Володя заметил:

— Тяжелый шпарит!

Патрульные сошли с полотна, чтобы пропустить эшелон, черная громада которого показалась из-за поворота. Из трубы паровоза валил густой дым с прыткими искорками: кочегар шуровал топку. Платформы крыты брезентом. В середине эшелона два пассажирских вагона. Кое-где в окна сквозь щели в маскировочных шторках проникал свет.

Как ни ждали мы грохота, он обрушился вдруг. Из-под колес паровоза яро брызнуло пламя, поднимая эту махину на дыбы. Засвистел пар, вырываясь из разбитого котла. Платформы полезли одна на другую, громоздясь горой. Пассажирские вагоны сплюснуло. Лесную округу огласили вопли. Грохот продолжался несколько минут. И разом все стихло.

— Кончен бал, — подытожил Володя. — Пора, славяне, сматывать удочки.

Мы торопливо углубились в лес. На месте катастрофы поднялась отчаянная стрельба. Батенев сказал:

— В белый свет, как в копеечку!

В отряд вернулись под утро. Доложили Дуке, что задание выполнено. Комбриг рапорт выслушал молча, ничем не выдавая своего отношения к нашей информации. Выполнили и выполнили. Батенев потом недоуменно пожал плечами — его озадачило равнодушие Дуки. Володя знающе посоветовал:

— Ложитесь, славяне, отдыхать. Утро вечера мудренее, то бишь — вечер утра. Солнышко уже всходит!

Вечером комбриг вызвал нас к себе, поздравил с боевым крещением, поблагодарил за выполнение задания и распорядился выдать каждому в награду по сухарю величиной в ладонь и по хорошему шматку сала. Володя вприщур поглядел на Батенева:

— А я о чем толковал? Ты сейчас получил награду, которой цены нет. Ты такой в жизни не получал и едва ли когда-нибудь получишь. Цени!

Утренняя сдержанность Дуки объяснялась просто. В отряде завели порядок — проверять, насколько точно выполнено задание. И для нас не сделали исключения. Разведчики донесли — выемка забита металлоломом — искореженными вагонами, автомашинами, орудиями, танками. На расчистку пригнали солдат.

Вскоре мы остро почувствовали, что такое голод. Фронт стремительно приближался, и самолеты, которые раньше сбрасывали продовольствие и боеприпасы, перестали прилетать. Деревень в окрестностях не было — сожжены. В уцелевших — гарнизоны немцев и полицаев. Противник стал осторожничать — по проселочным дорогам не ездил. А если когда и отваживался, то под усиленной охраной. Ввязываться в бои комбриг не имел права: было получено новое, особой важности, задание — вести разведку на дорогах. В каком направлении, сколько и каких войск врага движется. Сведения немедленно передавались по рации в штаб фронта. Лишь диверсионные группы по-прежнему расходились в разные стороны, минировали большаки и «железку».

Штаб отряда расположился в глухомани, от него уходили по звездным маршрутам подрывники и наблюдатели. По ночам на дорогах гремели взрывы. По утрам радистка выходила на связь и передавала сведения, принесенные наблюдателями.

Наша группа также постоянно ходила на задания. Запасы, привезенные с Большой земли, кончились, сели мы на голодный партизанский паек. А потом перешли на подножный корм: собирали грибы, ягоды. Когда положение стало отчаянным, Дука распорядился забить единственную в отряде лошадь. На ней возили рацию и питание к ней. Отныне будем носить их на своем горбу. Зато каждый получил по куску конины.

По-моему, нет ничего мучительнее, чем голод. Он никогда не проходил, к нему невозможно было привыкнуть. Мизерное количество всякой случайной пищи, которое удавалось раздобыть, не утоляло голод, а, наоборот, обостряло его.

Старший сержант Долматов был прав, когда говорил, что мы тоже скоро приобретем партизанский вид. Покидая штаб оперативной группы в Смелиже, мы оставили там свои шинели. Нам пообещали при первой возможности переправить их на «кукурузнике». Отчаянные идеалисты, поверили в эту байку. Шинелей мы, конечно, больше не увидели. Близилась осень. По ночам стало холодно, случались и заморозки; в одних гимнастерках не сладко. Но голь на выдумки хитра. Из мягких мешков, в которых сбрасывались нам грузы, пошили жилеты. Мешки стеганые, на вате. Немножечко повеселее стало. А в одной из стычек с полицаями отбили обоз и, к моей радости, обнаружили там шинели, правда, немецкие, из серо-зеленого тонкого сукна, но до выбора ли тут! Теперь и под кустиком можно спать за милую душу — жилет из теплого мешка да шинель в придачу.

В полную ветхость пришли мои хромовые сапоги. Ржавая вода и валежник, роса и дожди, многокилометровые переходы по чащобам быстро измочалили их. Отвалившиеся подошвы я прикрутил проволокой. Замучился — в кровь сбил пальцы. Увидев меня, Дука только головой покачал.

Однажды захватили группу полицаев. Они утверждали, что искали нас, чтобы сдаться в плен, что готовы кровью смыть свой позор. Их участь должен был решить Дука. Партизаны люто ненавидели фашистов, но вдвойне — полицаев. К тому времени вышел приказ Верховного — принимать в партизаны тех, кто пришел с повинной, проверять их искренность в боях. Приказ был размножен и сброшен с самолетов во многие полицейские гарнизоны. Военная обстановка уже круто изменилась в нашу пользу: сокрушенные на Курской дуге, гитлеровцы покатились на запад.

Комбриг построил полицаев на поляне, медленно прошелся перед ними, хмуро и недобро поглядывая на вытянувшиеся постные лица перебежчиков, ткнул одного из полицаев в грудь и приказал:

— Разувайся!

Тот побледнел, забормотал в оправдание: он де был самым смирным и стрелял только в воздух. Видно, решил, что раз снимают обувь, значит, расстреляют. А комбриг подозвал меня и тоже приказал:

— Разувайся!

Полицай, поняв что к чему, торопливо сдернул свои сапоги и забрал мои развалюхи. Даже обрадовался, что этим кончилось.

Как-то мы с Батеневым ходили на большак — хорошо грейдированную грунтовую дорогу. Хотели заминировать, да не получилось. Слишком интенсивным было движение, ямку под мину не успеть выкопать. Тем более на такой накатанной дороге. На запад тянулись машины, обозы, с которыми удирали полицаи и старосты, те, кто обагрил руки в крови соотечественников. Вереницами тянулись легкораненые, брели остатки основательно потрепанных частей вермахта. Навстречу им неслись тупорылые грузовики, бронетранспортеры. По сводкам мы знали: Красная Армия успешно наступает.

Мы с Батеневым набрели на проселок, который вливался в большак. На нем четкие отпечатки гусениц. Через буерак перекинут мостик, довольно крепкий на вид. Батенев глянул на след — не поставить ли тут мину? Поставили и двинулись дальше. Еще в одном месте замаскировали на дороге заряд. Вечером возвращались тем же путем. Раздвинули кустики и видим: мост снесло взрывом, а на дне буерака вверх гусеницами валяется трактор. В другом месте подорвался автобус с солдатами. Наш боевой счет потихоньку рос.

Фронт приближался неумолимо. Отряд полностью переключился на разведку, вел ее и днем и ночью, за десятки километров окрест лагеря. Ходили наши разведчики и в Брянск.

В сентябре похолодало, грянули настоящие утренние заморозки с инеем. Костры разводить было нельзя: слишком много вокруг отступавших фашистских войск, легко себя обнаружить. Ночами почти не спали. А как начинало пригревать солнышко, дремали даже на ходу.

Ночью от Брянска долетали глухие взрывы авиабомб. Иногда грохотало так, что земля тряслась: это либо эшелон с боеприпасами взрывался, либо склад. Прицельно работали наши летчики.

Партизанская жизнь закончилась в середине сентября. Сначала наведались к нам армейские разведчики, о чем-то потолковали с командованием отряда и исчезли. Потом примчался в лесное царство танк. Когда танкисты вылезли из машин, их дружно подхватили десятки рук. Качали до тех пор, пока те не взмолились:

— Пожалейте наши печенки-селезенки, друзья!

И вот по большаку, назывался он Ревенским, хлынул поток советских войск — танки, пехота, артиллерия, «катюши», обозы.

Отряд вышел в Брянск Второй и обосновался там. А за Первый еще кипели бои. Отдышались после лесов в пригородном поселочке мясокомбината, наелись свежей картошки до колик в животе. А тут и хлеба нам подбросили, совсем приличная жизнь началась.

Через несколько дней отряд погрузили на машины и повезли в Орел. Поселились за рекой, а столовались в центре города. Каким-то чудом уцелел первый этаж пятиэтажного дома, в нем разместили столовую. В город стянулись все партизанские отряды Орловщины. На центральной площади состоялся торжественный парад. Секретарь Орловского обкома партии, член Военного совета фронта сказал зажигательную речь, партизаны восторженно кричали «ура». Настроение было приподнятое. Громкими радостными криками встретили появление над площадью самолетов.