Записки экспедитора Тайной канцелярии - Олег Рясков

– Может, вам в кабинет покойного пройти подготовить бумаги? А то неловко рядом с гробом…

Поверенный снова как-то весь задергался, заулыбался:

– Да не беспокойтесь, у меня тут все готово! – он хлопнул по папке, лежащей на комоде, и опять собрался присесть на краешек стула, но вдруг вскочил, завертелся, расплывшись в учтивой улыбке – из залы, где закончилась панихида, потянулось семейство. Старший из сыновей Якова Петровича случайно задел папку, и та упала. Поверенный, крутясь под ногами выходивших, попытался ее поднять, но Павел оказался ловчее, он схватил папку и протянул владельцу.

Чиновник, то и дело кланяясь отроку в знак благодарности, неловко повернулся, кто-то из гостей задел его локтем, и бумаги разлетелись по полу. В поднявшейся суете бедолага толком и не разобрал, куда угодили листы. Слава богу, секретарь помог. Документы были собраны и возвращены в папку, та заняла законное место под мышкой.

Глава II,

в коей почтенное семейство собралось узнать волю покойного, да вот что из этого вышло

Заупокойную литургию отслужили в церкви, что уже более века была последним пристанищем древнего рода Соловьевых, священник перешел к отпеванию. Нелегко было провести на ногах столько времени, но Федосья Васильевна терпела и молилась. Скоро самой вот так же в гробу лежать.

Может, и о ней помолятся, вспомнят добрым словом за все то тепло, что дарила она племянникам. Своих-то детей Господь не дал, вот и нянчила она братниных, как родных. Хоть и шалопай был старший у Якова Петровича, да все родственник. Она ему то пряников привозила, то куличей на Пасху. А уж Полиночку как любила! Та росла маленькой прелестницей: кудри золотые, глазищи – что небо ясное, чистые-чистые, смышленая, ласковая. Ее-то уж особенно баловала. Но дети стали взрослыми, а сама она постарела, скоро и ее Господь приберет. С этими мыслями и не заметила старушка, как окончилась служба. Яков Петрович взял сестру под локоть, они в последний раз перекрестились у гроба и вышли из усыпальницы, молодежь последовала за ними.

Мерные удары раздались под сводами старой церкви – мужики принялись заколачивать гроб.

В столовой за поминальным обедом все больше молчали. Нужные слова уже были сказаны, формальности соблюдены. Наконец, смена блюд закончилась. Яков Петрович выдержал паузу, откашлялся:

– Ну что ж, пора послушать волю покойного, – осмотрел он родственников, словно солдат на плацу. Убедившись, что все готовы к оглашению завещания, он крикнул: – Где этот малахольный?

Малахольный долго ждать себя не заставил, тут же возник из-за двери. Ему тоже не хотелось до вечера здесь околачиваться, а потом в темноте трястись по буеракам, побыстрее бы уже покончить с этим делом, тем более что все бумаги он давно аккуратнейшим образом подготовил.

– Ну, милейший, огласите нам документ, к коему Иван Петрович приложил руку перед кончиной, – Яков Петрович отложил салфетку и замолчал в ожидании.

Поверенный шмыгнул носом, раскрыл папку., и учтивое выражение его лица странным образом изменилось. Он засуетился, забыл о присутствующих, начал перебирать бумаги одну за другой, но на весу это делать было крайне несподручно. Он нервно взглянул на стол, увидел пустое место на дальнем его конце и, смешно выкидывая вперед длинные ноги, направился туда.

Федосья Васильевна не выдержала:

– Дружочек, мы ждем, не томите!

– Ну долго еще? – поддержал сестрицу Яков Петрович.

– Да-да, – произнес поверенный.

Наконец, он разложил папку на столе, снова нервно перебрал листы, поднял глаза на хранивших удивленное молчание Соловьевых и произнес:

– Бумаги… нет!

– То есть как нет?! – грозно рыкнул на него Яков Петрович.

Таких шуток он терпеть не мог, хватало постоянных выходок Глеба, который и сейчас не удержался:

– Это надо же было трястись полста верст, чтобы уехать, несолоно хлебавши! Да, батюшка?

– Замолкни! – цыкнул старик на сына. – Завещание было, и никто не выйдет из дому, пока оно не найдется. Филька! – крикнул Яков Петрович. – Перо и бумагу! – приказал он возникшему в дверях лакею, тот почтительно откланялся и вышел исполнять приказ.

Глава III,

об азах науки и новом поручении

В то утро Самойлов был в особенно приподнятом расположении духа. Вон какое погожее воскресенье зачинается, никуда спешить не надо. Можно с Лизой хоть весь день провести. Сначала буквы повторить, а после обеда так и на ярмарку – пусть дитя потешится. В такие дни вспоминалось Ивану, как батюшка его самого разным наукам учил: следы читать, зверя выслеживать, стрелять метко. Может, и не часто это бывало, зато в память детскую навсегда каждое слово отцово врезалось. Вот и сейчас чистит Иван пистоль, а сам вспоминает, как родитель втолковывал ему эту премудрость. Оттого и радость на сердце.

Самойлов оторвался от привычного занятия, увидел, что Лизавета обмакнула перо и приготовилась. Он дал ей первое задание:

– Так, теперь пиши: аз…

Девчушка, старательно нашептывая себе под нос название буквы, вывела на листе две скрещенные вверху палки и перекладину между ними. Взглянула – хорошо получилось. Ванюша тоже остался доволен, но виду не подал, а продолжил:

– Буки…

Ничего, она привыкла, что он редко ее хвалит. Лиза послушно обмакнула перо и начала выводить следующую букву, но в этот момент в комнате возник Егорка. Девочка отвлеклась, и жирная клякса расплылась на белом листе. Все бы ничего, да наехал черный паук одним боком на только что выведенный аз. А тут еще и Егорка добавил:

– Ваша милость, Ушаков вас требует срочно! Говорит, дело спешное!

– Понятно, – проворчала Лиза с досады. – Опять меня к монахиням?

– Ну-ка цыц! – еле сдержал улыбку Иван, уж больно умильное у Лизы было личико. – Сказывал, что за дело? – обратился он к Егорке.

– Нет, но курьер велел срочно! – зашептал денщик.

– Стараешься тут, пишешь… – бурчала Лизавета, – аз, буки, потом приходит… Ваша милость, Ушаков требует, – передразнила она Егора, – и опять неделю на крупе сидеть в Новодевичьем.

Тут уж стало не до смеху. Сколько раз Иван с ней беседы вел, разъяснял, что служба у него такая. А тут опять капризы. Егор тоже взглянул на девочку с укором, пытаясь урезонить строптивый нрав.

– Ладно, ладно, молчу, – вроде успокоилась Лизавета, но тут же не удержалась, чтобы с упреком не спросить: – Мне вещи собирать али как?

«Ох, егоза, ведь малая совсем, а бабская натура так и прет», – усмехнулся про себя Егорка.

Глава IV,

в которой наш герой приступает к дознанию и объявляет в злосчастной усадьбе осадное положение

Андрей Иванович ожидал Самойлова у себя в кабинете, и когда тот вошел и сдержанно, по своему обыкновению, молча поклонился, начальник Приказа сразу приступил к делу:

– Вот, ознакомься, Ваня, – протянул он бумагу, – завещание исчезло, черт его знает, как, аккурат перед тем, как поверенный должен был его огласить.

– Вы позволите? – учтиво откликнулся Самойлов, протягивая руку за листом.

Требовалось разобраться, о чем речь идет, а от Ушакова сейчас едва ли дождешься разъяснений.

– Да, читай. Думаю, что на месте документ ты вряд ли найдешь. Что упало, то пропало. Но глянуть на людишек стоит. Прислугу испросить. Главное, выясни, кто прямые наследники. Дело, конечно, плевое, но покойный был верным слугой государевым, надо помочь! Иди.

Вот так просто начинается для Самойлова каждая новая история: Андрей Иванович коротко и сухо излагает часть фактов (об остальном приходится догадываться или выискивать сведения в бумагах), а потом говорит «Иди!», и Иван идет. А чаще едет, и порой довольно далеко. И никогда не знает, что ждет его, как будет выкручиваться и даже вернется ли обратно. Недаром Лиза каждый раз пугается, чуткое девичье сердечко не обманешь. Да уж, беспокойная выдалась ему служба. И бедной сиротке страдать приходится. Вот на ярмарку хотели, а теперь когда получится. Но долг велит отправляться в путь, и себе Иван теперь уже не принадлежит. А что из этого выйдет – на то воля Божья.

Дорога оказалась не слишком долгая, но утомительная. Наконец карета достигла скорбной усадьбы и остановилась перед крыльцом. Ее тут же окружили дворовые, Егорке даже не понадобилось помогать хозяину выйти: когда он спрыгнул с козел, дверь кареты была услужливо распахнута, и Самойлов с важным видом уже предстал перед любопытной дворней. Из окна второго этажа за ними тоже наблюдали, но сие обстоятельство осталось прибывшими не замеченным.

Егорке очень нравилось, что Иван взял в привычку вести себя на задании высокомерно и немногословно: это придавало весу их миссии и напускало страху на простолюдинов, к коим шустрый денщик себя уже никак не относил. Оставив мужичье позади, он с барином неторопливо поднялся по ступенькам. Слуга проводил их в столовую – туда, где и ожидало почтенное семейство, пребывающее в недоумении. Перед самыми ее дверьми Самойлов тихонько шепнул денщику, чтобы тот отправлялся разузнать суть дела в людскую, а сам приготовился к встрече с родственниками покойного.