Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

– Где это ты, голубчик, до сих пор пропадал, а? – набросился на слугу подвыпивший Хань Даого. – Где нализался, а? Так вином и разит! Гости давно пожаловали, а тебя все носит. Погоди, завтра я с тобой рассчитаюсь.

Ху Сю искоса глянул на Ханя и удалился, ворча:

– На меня напускаешься, а жена твоя там, небось, только успевай поворачиваться. Пока ты тут, очертя голову, с певичками шьешься, жену твою дома батюшка в объятиях душит. Вот он тебя и отослал куда подальше. Веселишься, а жена там потей, да еще как! Да тебе хоть бы хны, невдомек, пока пальцем не укажут.

Так говорил он, стоя рядом с хозяйкой заведения, пока та не вывела его во внутренний двор.

– Пьян ты, брат, – уговаривала его мамаша Ван. – Иди-ка проспись.

Но Ху Сю разбушевался пуще прежнего и ни в какую не хотел уходить.

Тем временем разодетый в белую атласную куртку, бархатный халат, валенные сапоги и теплые чулки Хань Даого пировал с гостями. Вдруг до него донеслась злобная брань Ху Сю. Разозленный он выбежал во двор и пнул Ху Сю ногой.

– Ах ты, негодяй, арестант! – заругался Хань. – Я еще тебе по пяти фэней серебра в день плачу. Сейчас же убирайся! Болван! Думаешь, я другого не найду?!

Но Ху Сю уходить не собирался. Двор опять огласился его криком.

– За что гонишь, а? – вопрошал он. – Или, может, я деньги растратил? Это ты на баб деньги транжиришь, а меня замарать хочешь. Вот приедем домой, все расскажу.

Тут Лайбао стал уговаривать Хань Даого, потом взял за руку и отвел в сторону.

– У, сукин сын, – обернулся в сторону слуги Лайбао. – Надо ж было напиться до такой степени!

– Дядя, дорогой ты мой! – обратился к нему Ху Сю. – Не слушай ты его! Откуда он взял, что я напился!? Нет, я ему все выскажу.

Лайбао втащил слугу в помещение и уложил спать.

Да,

Ты будешь пьян, не промочив и глотки,И очумеешь даже без красотки.

Однако не будем говорить, как Лайбао укладывал Ху Сю.

Хань Даого из опасения, как бы гости не стали над ним посмеиваться, вместе с Лайбао старался им угодить: обносил вином и отпускал шутки. Пир был в разгаре. Сестры Цайхун и Сяохун вместе с Ван Юйчжи игрою, пением и танцами ублажали пирующих. Играли в застольный приказ и отгадывали число пальцев. Пировали вплоть до третьей ночной стражи.

На другой день Хань Даого хотел наказать Ху Сю.

– Что я говорил? – удивился слуга. – Ни слова не помню.

Лайбао с Мяо Цином умиротворили Ханя, но хватит пустословить.

Наконец, товар был закуплен, упакован и перенесен на корабль. Тут неожиданно прихворнула девица Чуюнь, предназначенная в подарок Симэню.

– Как только поправится, я ее с посыльным отправлю, – сказал Мяо Цин[4].

Он передал вместе с ответным письмом кое-какие подарки Симэню и проводил обоих гостей, которые и отбыли втроем с Ху Сю. Ван Юйчжи и сестры Линь устроили им на пристани прощальное угощение.

Отчалили они десятого в первой луне, но о дорожных приключениях говорить не будем.

Когда они приблизились к плотине в Линьцзяне, стоявший на носу корабля Хань Даого вдруг заметил соседа Яня Четвертого. Тот стоял на палубе встречного корабля, а прибыл он сюда для встречи чиновного лица. Завидев Хань Даого, Янь поднял руку и крикнул:

– Хань Сицяо! А твой хозяин в первой луне скончался.

Тут корабль прибавил ходу, и они разминулись. Новость эту Хань Даого от Лайбао скрыл и никому не сказал ни слова.

Постигла в то время земли Хэнани и Шаньдуна великая засуха. На тысячи ли горела земля. Поля стояли голые – выжгло даже бурьян. Цены на хлопок и холст сразу резко подскочили. Кусок холста стоил на целую треть дороже прежнего. Повсюду встречались местные торговцы-барышники, выезжавшие навстречу прибывавшим купцам, у которых и перекупали товар прямо на пристани Линьцин или в ближайших местах.

Хань Даого стал держать совет с Лайбао.

– На корабле у нас, считай, на четыре с лишним тысячи лянов товару, – говорил он, – Цены, видишь, на треть поднялись. Не лучше ли продать половину партии здесь, а? Тогда и на пошлине выгадаем. Ведь и дома продать – то ж на то выйдет. А упустить рынок – потом пожалеешь.

– Ты, брат, конечно, прав, – отвечал Лайбао. – Ну а как батюшку прогневаем, что тогда?

– Я всю вину на себя возьму, – заметил Хань.

Лайбао был не в силах ему противиться, и они продали на тысячу лянов холста.

– Ты, брат, оставайся с Ху Сю на корабле, – распорядился Хань Даого. – Ждите, пока я пошлину уплачу. А тысячу лянов мы с Ван Ханем упакуем и по суше домой доставим. Я перед батюшкой и отчитаюсь.

– Письмо акцизному Цяню не забудь у батюшки попросить, – наказывал Лайбао. – Чтобы пошлину снизил и провоз не задерживал.

– Хорошо, – согласился Хань Даого и, упаковав вьюки, вместе с Ван Ханем отбыл в Цинхэ.

И вот однажды обогнули они полукруглую стену и въехали через южные ворота в город Цинхэ. Солнце начало клонится к закату. Тут на дороге повстречался им Чжан Ань, кладбищенский сторож Симэней. Он вез к городским воротам тележку, нагруженную вином, рисом и коробками снеди.

– А, дядя Хань! – воскликнул сторож. – Воротился?

Хань Даого обернулся к одетому в траур Чжан Аню и спросил, что случилось.

– Батюшка скончались, – отвечал Чжан. – Завтра, девятого дня третьей луны, седьмая седмица исполняется. Вот матушка Старшая распорядилась съестное на кладбище доставить. Заупокойную службу править будут.

– Какое горе! – не раз повторил Хань Даого. – И в самом деле, прохожего речь, – что надпись на камне. Не зря слух прошел.

Сел Хань Даого на осла, а когда они въехали в город, наступил вечер.

Только взгляните:

 На перекрестках сверкают огни фонарей. Звон колокольный несется из дымки благоуханной храма Девяти Светил. Диск луны, яркий, повис вдали над лесом. Редкие звезды мерцают на небесах. В воинской части – чу! – горнист заиграл. Падают капли – времени счет ведут на башнях они часовых. Туманом со всех сторон укутался город. Во мглу погрузились террасы и башни веселья. Густой пеленою укрыты базары и рынки. У богачей в домах плотно зашторены окна. Под расшитые пологи томно ступают красотки. Свой кабинет покидает ученый.

Добрался Хань Даого до перекрестка, остановился и призадумался. Хотел было направиться к Симэню, да его уже не было в живых и время было позднее.

«Поеду-ка я домой, – рассуждал он, – переночую да с женой посоветуюсь. А к хозяевам и завтра успею».

Так и направились они с Ван Ханем на Львиную. У ворот спешились, отпустили погонщика и постучались. Служанка пошла сказать Ван Шестой.

– Батюшка вернулись, – доложила она.

Ван Шестая встретила мужа. Хань Даого вошел в ворота, поклонился перед изображением Будды и умылся, чтобы стряхнуть дорожную пыль. Вьюки внесли в дом. Ван помогла мужу раздеться, и он сел. Служанка подала чай.

Хань Даого рассказал про поездку.

– Повстречался мне брат Янь Четвертый, – заметил он. – Батюшка, говорит, умер. Только мы в город въезжаем, а нам навстречу сторож Чжан Ань с тележкой. Седьмая, говорит седмица подходит, не зря, выходит, слух прошел. Ведь на здоровье не жаловался. Что с ним случилось?

– Да как гром грянул, так с ним беда стряслась, – отвечала Ван. – От смерти никто не огражден.

Хань Даого развязал вьюк. В нем лежали купленные в Цзяннани одежды, шелка и дорогие украшения. Потом из двух сумок начал вытаскивать узелки один за другим, пока не выложил на кан тысячу лянов ослепительно белого сверкающего серебра в слитках.

– Это я по дороге наторговал, – объяснил он. – И домой поторопился, а то время позднее. Уж завтра утром отнесу. А тут у меня в двух узелках своя сотня лянов. Ну как, не оставлял он тебя своим вниманием?

– Когда жив был, еще туда-сюда, – отвечала Ван. – И ты еще думаешь серебро отдавать?

– Вот я и хотел с тобой посоветоваться. Может, отдать половину? Как ты считаешь?

– Ну и простофиля! – не выдержала Ван. – Хоть на этот-то раз дурака не сваляй! Нет его больше, понимаешь ты или нет? Нет у нас теперь никакого хозяина. А кто мы им такие! Родственники, что ли! «Отдать половину»! Чтобы потом неприятности нажить? А где, спросят, остальные? Уж отрубить, так сразу! Упакуем вещи, захватим это серебро и махнем к дочке в столицу. Не выпроводит же нас зятюшка. Он ведь у самого государева наставника на службе.

– Значит, дом бросим? – недоумевал Хань. – Нет, сразу с места не тронешься.

– Какой же ты, брат, несмекалистый! – продолжала свое Ван. – А почему бы тебе брата не позвать? Дай ему несколько лянов, пусть за домом пока присматривает. А от хозяев будут спрашивать, скажет: дочка, мол, их в столицу пригласила. Неужто они такой смелости наберутся – к государеву наставнику поедут? Ну и пожалуют – мы их не испугались.

– Но как же так! – воскликнул Даого. – Он, батюшка, сколько нам добра делал, а мы ему, выходит, изменой отплатим? Разве это порядочно!

– Будешь, говорят, соблюдать порядок, голодный насидишься. Он с твоей женой миловался. Возьмешь серебро – поквитаешься. А когда он умер, так я с благими намерениями жертвы приготовила, пошла почтить покойного. А знаешь, как меня Старшая хозяйка встретила?! Полдня не выходила, неотесанная потаскуха! А как только не обозвала! Я не знала, куда мне деваться. И ждать вроде неудобно, и уйти неловко. Потом уж, наконец-то, Третья вышла, приняла. Но я не осталась. В носилки – и домой. Так что за все мои унижения и мне из этих денег причитается.