Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 7 - Вальтер Скотт

— Мистер Калеб! Мистер Болдерстон! Мистер Калеб Болдерстон! Подождите!

Само собой разумеется, Калеб не спешил откликнуться на эти призывы. Сначала он притворился, будто ничего не слышит, уверяя слуг сэра Эштона, что это всего лишь свист ветра; потом он заявил, что не стоит терять время из-за какого-то сорванца; наконец, когда фигура всадника ясно обозначилась в вечерних сумерках, Калеб неохотно остановился и, собрав все свои душевные силы для защиты награбленных сокровищ, принял позу, полную достоинства, поднял вертел, словно собираясь использовать его не то как пику, не то как щит, и приготовился скорее умереть, нежели возвратить драгоценную добычу.

Но каково же было удивление старого дворецкого, когда посланец бочара, подъехав к нему вплотную, почтительно с ним поздоровался и передал сожаления хозяина по поводу того, что мистер Калеб не застал его дома и не остался на крестинный обед; узнав о прибытии в замок знатных гостей, к приему которых не успели сделать должных приготовлений, мистер Гирдер взял на себя смелость послать бочонок с хересом и бочку с бренди.

Я читал где-то об одном пожилом господине, за которым гнался сорвавшийся с цепи медведь; окончательно выбившись из сил, старик в отчаянии остановился и, повернувшись к косолапому преследователю, замахнулся на него тростью. При виде палки в животном возобладал дух дисциплины и, вместо того чтобы разорвать несчастного на куски, мишка встал на задние лапы и пустился отплясывать сарабанду. Даже радостное изумление, охватившее этого человека, уже видевшего себя на краю гибели и вдруг неожиданно обретшего спасение, не могло сравниться со смятением, объявшим Калеба, когда он обнаружил, что его преследователь не только не намеревается отнять у него добычу, но готов приобщить к ней новые дары. Однако он тотчас сообразил, в чем дело, когда подмастерье, восседавший на лошади между двумя бочонками, нагнулся к нему и шепнул:

— Если бы можно было замолвить словечко насчет места Питера Панчена, так Джон Гирдер готов служить лорду Рэвенсвуду душой и телом. А уж как бы он был рад поговорить об этом с мистером Болдерстоном; ну, а если мистеру Болдерстону чего-нибудь захочется, хозяин будет податлив, как ивовый обруч.

Калеб молча выслушал гонца и, подобно всем великим людям, начиная с Людовика XIV, вместо ответа удостоил его лаконическим: «Посмотрим».

— Ваш хозяин, — произнес он громко, специально для ушей мистера Локхарда, — поступил учтиво и достойно, прислав вина, и я не премину довести об этом до сведения милорда. А теперь, любезный друг, отправляйтесь-ка в замок и, если слуги еще не вернулись (что весьма вероятно, так как они пользуются всяким случаем погулять подольше), оставьте эти бочонки в комнате привратника, по правую руку от главных ворот. Самого привратника вы не застанете: он отпросился в гости, так что вряд ли вас кто-нибудь окликнет.

Выслушав указания Калеба, подмастерье поскакал в замок, где действительно никого не встретил, и, оставив оба бочонка в пустой разрушенной каморке привратника, повернул назад. Исполнив таким образом поручение хозяина и вторично раскланявшись с Калебом и всей честной компанией на обратном пути, он возвратился домой, чтобы принять участие в крестинном пире.

Глава XIV

Как листья под осенним небосводом,

Кружась, несутся в вихре хороводом,

Иль как летит, колеблясь, из овина

От зерен отделенная мякина,

Так все людские помыслы летели,

Стремясь, по воле неба, мимо цели.

Мы оставили Калеба в минуту величайшей радости при виде успеха всех его ухищрений во славу рода Рэвенсвудов. Пересчитав и разложив все добытые им яства, он заявил, что такого королевского угощения не видывали в замке со дня похорон его покойного владельца. С гордым сознанием победы «убирал» он дубовый стол чистой скатертью и, расставляя блюда с жареной олениной и дичью, бросал время от времени торжествующие взгляды на своего господина и гостей, словно упрекая их за неверие в его силы; в продолжение всего вечера Калеб угощал Локхарда бесконечными рассказами, более или менее правдивыми, о былом величии замка «Волчья скала» и могуществе его баронов.

— Без разрешения лорда Рэвенсвуда, — рассказывал он, — вассал, бывало, не смел считать своим ни теленка, ни ярочку. И чтобы жениться, также нужно было испросить согласие барона. А сколько забавнейших историй рассказывают об этом старинном праве.

И хотя теперь уже не то, что было в доброе старое время, когда крестьяне уважали власть сеньора, все же, мистер Локхард, как вы и сами, вероятно, заметили, мы, слуги дома Рэвенсвудов, не жалеем усилий, чтобы, опираясь на законные права милорда, поддерживать между сеньором и вассалами должные отношения, укрепляя связь, которая из-за всеобщего своеволия и беспорядка, повсюду царящих в наше печальное время, становится все слабее и слабее.

— Н-да, — сказал мистер Локхард. — Позвольте спросить вас, мистер Болдерстон: что, жители подвластного вам селения — покорные вассалы? Либо, должен сознаться, те, что перешли от вас к лорду-хранителю вместе с замком Рэвенсвуд, не очень-то услужливый народ.

— Ах, мистер Локхард, не забудьте, что они попали в чужие руки: там, где старый хозяин легко получал вдвое против положенного, новый, может статься, не получит ничего. Они всегда были упрямыми и беспокойными, наши вассалы, и с ними не просто справиться чужому человеку. Если ваш господин хоть раз с ними не поладит да разозлит, их потом никакими силами не уймешь.

— Сущая правда, — согласился Локхард, — и, сдается мне, самое лучшее для всех нас — это сыграть свадьбу вашего молодого лорда с нашей красавицей, молодой госпожой. Сэр Уильям мог бы дать за ней в приданое ваши прежние поместья. С его хитростью он быстро обставит еще кого-нибудь и добудет себе Другие.

Калеб покачал головой.

— Желал бы я, чтобы это было возможно, — сказал он. — Но есть старинное предсказание роду Рэвенсвудов… Не дай мне бог дожить до того дня, когда оно сбудется… Мои старые глаза и так уже видели немало горя.

— Ерунда! Стоит ли обращать внимание на веяние суеверия? — возразил Локхард. — Если молодые люди понравятся друг другу, то это будет славная парочка. Но, по правде говоря, у нас в доме ничего не делается без леди Эштон, и, конечно, в этом деле, как и в любом другом, все будет зависеть от нее. Ну, а пока не грех выпить за здоровье молодых людей. Я и миссис Мизи налью стаканчик хереса, что прислал вам мистер Гирдер.

Пока слуги таким образом угощались на кухне, общество, собравшееся в зале, проводило время не менее приятно. С той минуты, как Рэвенсвуд решил оказать гостеприимство лорду-хранителю, насколько это было в его силах, он счел себя обязанным принять вид радушного хозяина. Не раз уж было замечено, что, если человек берется исполнять какую-нибудь роль, он часто настолько входит в нее, что под конец действительно превращается в того, кого изображает.

Не прошло и часу, как Рэвенсвуд, к своему собственному удивлению, почувствовал себя хозяином, чистосердечно старающимся как можно лучше принять желанных и почетных гостей. В какой мере следовало приписать эту перемену в его настроении красоте мисс Эштон, искренности ее обращения и готовности примириться с неудобствами положения, в котором она очутилась, и насколько это было вызвано гладкими, вкрадчивыми речами лорда-хранителя, обладавшего большим даром привлекать к себе сердца людей, мы предоставляем судить нашим проницательным читателям. Во всяком случае, Рэвенсвуд не остался безразличным ни к совершенствам дочери, ни к обходительности отца.

Лорд-хранитель был искушенным государственным деятелем: он в совершенстве знал все, касающееся двора и кабинета министров, и был до мельчайших подробностей осведомлен о всех политических интригах, связанных с недавними событиями конца семнадцатого столетия. Будучи участником важных событий и лично зная множество людей, он умел рассказывать о них чрезвычайно интересно; к тому же он обладал редким даром: не выдавая своих чувств и мыслей ни единым словом, создавать у слушателей впечатление, что говорит с ними не таясь, доверительно и чистосердечно. Рэвенсвуд, несмотря на все свое предубеждение против сэра Эштона и на веские причины питать к нему враждебные чувства, находил беседу с ним не только приятной, но и поучительной, а лорд-хранитель, вначале боявшийся даже назвать свое имя, теперь полностью оправился от смущения и говорил с легкостью и плавностью, сделавшими бы честь любому первоклассному адвокату-златоусту.

Мисс Эштон говорила мало и больше улыбалась; но несколько слов, оброненных ею, были исполнены искренней доброжелательности и кротости — качества, которые для такого гордого человека, как Рэвенсвуд, обладали большей привлекательностью, нежели самое блистательное остроумие; к тому же от Эдгара не ускользнуло еще одно немаловажное обстоятельство: его гости, то ли из благодарности, то ли по какой другой причине, оказывали ему столько же почтительного внимания в этом пустом, заброшенном зале, как если бы он принимал их со всем великолепием, сообразным его высокому рождению.