Студенты (Семейная хроника - 3) - Николай Гарин-Михайловский

- Понимаешь... эту ночь я почти всю не спал с ним... Голова болит... Черт знает как это все глупо...

- Ложись, я останусь...

- Ты останешься?

Ларио сразу успокоился и удовлетворенно посмотрел на Карташева...

- То есть черт знает как это все тут вышло, - именно только недоставало заболеть ему... Хлеба нет, чаю нет... Заложил его платье...

Ларио развел руками.

- Заложил?!

- Ну, а что ж - с голоду подыхать? И квитанцию положил ему на столике: помрет - ничего не надо, а жив останется - недорого... рубль семь гривен только и дали... Купил три фунта сахару, четверть чаю, колбасы там, хлеба, пять десятков папирос, дал горничной на дорогу к тебе - и все!

Ларио, точно извиняясь перед Карташевым, развел руками.

- Да-а... - раздумчиво протянул Карташев.

Оба замолчали.

Горничная возвратилась с квитанцией от телеграммы, поставила самовар и подала его.

- Ну, а этот урок за границу, о котором хлопотал для тебя Шацкий? спросил Карташев.

- Понимаешь, опять сегодня приходил швейцар: просил прийти... ну, а как? Вот я хотел поговорить с тобой... понимаешь, хоть бы на время, только сходить...

- Да, необходимо... надевай мое платье, - я ведь все равно никуда не пойду... Разве вот не спал ты?

- Это ничего... Разве пойти в самом деле?

- Иди, непременно иди... Может, задаток дадут.

- Пожалуй, пойду я... Или уж Ваську подождать? До завтра, все равно уж...

- Нет, нет! сейчас надо... Завтра уж могут другого взять.

Ларио совсем было оделся и опять нерешительно проговорил:

- Неловко, знаешь...

- Что ж, Петя, с голоду же иначе сдохнешь...

Ларио вскипел и с отчаянья только рукой махнул.

- То есть черт знает как не люблю я шляться так, вот к этаким... Была у меня квартирка; как-никак голубя поймаешь, и черт с вами со всеми...

- Лишь бы дело выгорело! - выпроваживал его оставшийся, в свою очередь, в нижнем белье Карташев, - а там опять заведем и голубей и коляску...

Ларио ушел, а Карташев остался с Шацким.

Шацкий чаще вскрикивал, громче говорил что-то и становился беспокойным. Карташев позвал горничную, горничная привела хозяйку, и они втроем стали совещаться, что может быть у Шацкого. Бледная, изнуренная хозяйка, с преждевременно старческим лицом, растерянно смотрела своими добрыми голубыми глазами на Шацкого и говорила осторожно, точно пугаясь собственных слов:

- На рожу похоже... если мелом прикладывать... да сахарной бумаги... Она вздохнула, сделала страшные глаза и кончила: - А все лучше доктора...

- За доктором я послал... А хуже не будет, если мы начнем прикладывать наши средства?

- Не знаю... не с чего бы... еще красной фланели вот прикладывают...

Карташев, лежавший под одеялом, чтобы прикрыть свою наготу, приподнялся:

- Так давайте будем делать, что можно...

Нашли мел, бумагу, красную фланель. Карташеву пришлось оставить кровать, и он, извинившись за костюм, встал. Хозяйка на его извиненья только махнула рукой: все перевидала она на своем веку, и ей даже не интересно было, как это вышло так, что Карташев тоже очутился в одном белье. Очевидно, так надо, или такова уж эта комната, что все остаются в одном нижнем белье.

Прошло еще два часа. Обвязанный Шацкий заметался сильнее, все порывался встать, чтобы куда-то идти. Карташев постоянно укладывал его и, наконец, поместившись с ним рядом, осторожно обхватил его и слегка придерживал. Шацкий успокоился и лежал опять неподвижно.

Наступила майская белая ночь. Карташев лежал рядом с Шацким и думал, что хорошо бы, если б зажгли лампу; думал, куда мог деваться Ларио; думал, не умер ли уж Шацкий, как вдруг раздался резкий звонок, и громкий чужой голос спросил:

- Здесь больной студент?

"Слава богу! - подумал Карташев, вставая и зажигая лампу, - хоть вечером приехал: подумает, что я уже разделся".

Вошел молодой брюнет с черными густыми волосами, более длинными, чем обыкновенно носят; бросил свое пальто и шляпу; вытянул манжеты и, широко разведя руками, точно его что-то давило, обратился к смущенно поднявшемуся к нему навстречу Карташеву:

- Вы больной?

- Нет, вот на кровати больной...

- А-га...

Шацкий вдруг заметался и громко закричал:

- Капитанишка!

Карташев не удержался от улыбки.

- Это кого он? - мимоходом бросил ему доктор, снимая бумагу и фланель с Шацкого.

- Тут один был...

- Вы тоже студент?

- Да... то есть я был на юридическом, но срезался...

- Вы бы в доктора...

- У меня не лежит душа: вечно с больной стороной людей возиться...

- Да, это конечно... Кто ж это надоумил вас опутать всей этой дрянью больного?

Карташев рассказал.

- А что, не надо было?

- Да ничего... Дайте-ка сюда лампу...

Доктор молча осмотрел лицо и голову Шацкого, поставил термометр, выслушав пульс, сердце, и, глядя на часы, сидел и ждал, придерживая руку Шацкого.

- Рожа, - наконец категорически заявил он.

- Это опасно, доктор?

- Н-да... у вас нет царапин? Надо немного... беречься... заразительно.

Карташев стал осматривать себя: нашлась царапина на руке, какая-то ссадина на лбу. Он показал и с тревогой посмотрел на доктора. Доктор сделал гримасу.

- Я вам дам на всякий случай дезинфекционное средство... Хотя все-таки, как врач, я должен предупредить вас... что не гарантирую вам полную безопасность. - Он посмотрел на смутившегося Карташева и спросил пренебрежительно: - А вы боитесь счерти?

- Н-нет... особенно если без мучений, я согласен, хоть сейчас...

- Без мучений...

Доктор вынул термометр из-под мышки Шацкого, сморщился и пошел к столу.

- У больного средства есть?

- Д-да, - ответил с некоторым усилием Карташев.

- Недели три протянется... вы с ним и живете?

- Да... то есть я теперь буду жить.

- Дайте мне чернил и перо.

Карташев нашел бумагу, крикнул горничную, и та принесла перо и чернил.

Доктор прописал лекарство, поднялся, протянул руку Карташеву и, почувствовав в своей руке два рубля, пренебрежительно, но бесповоротно оставил их в руке Карташева.

- Это уж я с вашим больным рассчитаюсь... Завтра часам к двенадцати буду... Корнев просил вам передать, что завтра после экзамена зайдет...

Доктор ушел. Ларио все не было. Где он мог пропадать? Мало ли что могло случиться? Вывеска упала на голову, упал и сломал ногу, мог упасть как раз затылком и разбить себе голову так, что и не пикнул... Лежит теперь где-нибудь под рогожей... А может быть, он встретил своего капитана?! Карташев замер при этой мысли: вероятнее всего, так...

Горничная принесла лекарства, и Карташев, согласно наставлениям, проделал с Шацким все, что требовалось. Ему хотелось спать, но он боялся заснуть: Шацкий в бреду мог выскочить из комнаты, мог опрокинуть лампу. Комнату можно запереть, лампу потушить; но Шацкий мог выброситься в окно... в бреду это так легко... мог, наконец, и его, Карташева, задушить: мало ли что ему могло прийти в голову.

По приказанию доктора Карташев сообщил хозяйке, что болезнь заразительна и чтоб она предупредила квартирантов. В соседней комнате уже укладывался какой-то старичок, чтобы ночью же переехать в гостиницу. Хозяйка тоскливо вздыхала:

- Вот такая и вся моя жизнь: за какое дело ни возьмусь, все еще хуже выходит!

Карташев утешал ее, что ей будет за все заплачено.

- Только и остался студентик в крайней комнате...

Среди ночи, в ожидании Ларио, Карташев и не заметил, как уснул, сидя на диване, с отпертой дверью, горевшей лампой и незапертым окном. Что делал Шацкий ночью, никто не знал, а утром, когда Карташев проснулся, он увидел его спавшим рядом с ним на диване. Голова Шацкого лежала на ногах Карташева, ноги его свесились на пол. Шацкий точно сидел, задумавшись.

Ларио не было. Стоял жаркий беззвучный день, голубое небо заглядывало в комнату с большой, выступом, печью. Было тихо, как в камере тюрьмы, куда не долетает извне ни одного звука. В соседних комнатах, во всей квартире была тоже мертвая тишина.

Одиночество, пустота, соседство безумного, свое собственное безвыходное положение, - что делать? Нечего делать: ждать Ларио, ждать Корнева, напиться чаю, дать лекарство Шацкому и, пользуясь тишиной, почитать что-нибудь. А то разве попробовать написать еще что-нибудь? Нет, нет, незачем и растравлять свою рану...

Карташев увидал на нижней полке книгу и по формату ее сообразил, что это не учебник. Книга оказалась сочинением Вальтера Скотта "Карл Смелый", с биографическим очерком автора.

Он осторожно встал, позвал горничную и вместе с нею кое-как перетащил Шацкого на кровать. Шацкий совсем ослабел за ночь и почти не мог двигаться. Он стал еще уродливее, сильнее вздулось лицо, и только левая половина у рта сохранилась нормальной, напоминая прежнего Шацкого. Дав лекарство, Карташев через горничную переговорил с хозяйкой и занял соседнюю комнату. Он открыл туда дверь, пил чай и читал биографию Вальтер Скотта... И Вальтер Скотт жил в прозаической обстановке, был в долгах, был вообще таким же человеком, как все, так и смотрели на него все. Только под старость уж пользовался он славой, но так и умер в долгах... Да, да, очевидно, эта жизнь обычная, одна, и рядом другая какая-то жизнь, и если бы Вальтер Скотт не жил этой иной жизнью, он не мог бы и писать того, в чем столько мысли, чувства, красок... Да, что-то такое есть в жизни, есть какой-то ток, какая-то сила, которая в таком писателе, как Вальтер Скотт, собирается в своем чистом виде, усиленно горит, светит и тянет к себе людей... как маяк... Уж нет Вальтер Скотта, а мягкий огонь его маяка все горит, все светит людям... Но ведь не все Вальтер Скотты... Конечно, не все, но капля у каждого есть... Весь мир не переделаешь, но в своем уголке можно много сделать... Его, Карташева, уголок теперь - его новое ремесло, круг его деятельности небольшой, но может быть производительным, а там остальные пусть, как знают... лишь бы он был хорошим...