Призрак - Роберт Харрис

Место находилось в десяти милях от особняка на северо-западном берегу острова. Оно называлось бухтой Ламберта.

Многие местные названия оказались довольно забавными: Ручей черной воды, Пруд дядюшки Сета, Индейский холм, Дорога в бухту тухлой селедки. План острова напомнил мне карту из детской приключенческой книжки, и это странным образом повлияло на мое решение: я захотел совершить небольшую забавную экскурсию. Деп предложила воспользоваться велосипедом («О, мистер Райнхарт хранит много-много велосипедов для своих гостей»). Ее идея почему-то понравилась мне, хотя я не крутил педали уже много лет и в глубине души знал, что ничем хорошим это не кончится. С тех пор, как обнаружили труп Макэры, прошло три с половиной недели. На что я собирался там смотреть? Однако любопытство является мощным человеческим стимулом — чуть слабее секса и жадности, но, уверяю вас, гораздо сильнее альтруизма. А я был любопытным человеком.

Самым неприятным и сдерживающим фактором являлась погода. Девушка в отеле Эдгартауна предупредила меня, что по прогнозам синоптиков на остров надвигался шторм. И хотя буря еще не разразилась, небо уже начинало прогибаться под ее весом, словно мягкий серый мешок, вот-вот готовый лопнуть и порваться. Тем не менее перспектива покинуть особняк казалась мне неодолимо привлекательной. Я не желал возвращаться в комнату Макэры и сидеть там перед компьютером. Взяв в гардеробе теплую ветровку Лэнга, я последовал за садовником Даком. Он повел меня к блеклым деревянным строениям: в одних располагались жилые комнаты для персонала, в других — складские помещения.

— Наверное, вам приходится много работать, чтобы сохранять такой порядок? — спросил я у садовника.

Он скромно удерживал взгляд опущенным к земле.

— Почва плохой. Ветер плохой. Дождь плохой. Соль плохой. Дерьмо!

После таких слов мне больше нечего было сказать на садовые темы, поэтому я замолчал. Мы прошли мимо первых двух домиков. Дак остановился перед третьим и открыл замок на большой двустворчатой двери. Он раздвинул одну из створок, и мы вошли внутрь. Там на двух подставках стояла дюжина велосипедов. Однако мой взгляд потянулся не к ним, а к коричневому «Форду Искейпу», который занимал другую половину гаража. Я так много слышал о нем и так часто представлял его себе, когда бродил по парому, что едва не споткнулся от изумления, увидев машину. Дак заметил, что я смотрю на «Форд».

— Вы хотите взять его на время? — спросил он.

— Нет-нет, — быстро ответил я.

Сначала работа, которую прежде выполнял покойник, затем его постель, и вот уже поездка на машине… Кто мог сказать, чем все это могло бы закончиться?

— Обойдусь велосипедом. Такая техника как раз для меня.

Лицо садовника выражало глубокий скептицизм, когда он наблюдал за моим отъездом. Удаляясь от него, я неуверенно раскачивался на одном из горных велосипедов Райнхарта. Похоже, Дак думал, что я сошел с ума. И, возможно, я действительно спятил — заболел островным безумием. Или как там такая болезнь называется? Я поднял руку и помахал охраннику, сидевшему в едва заметной среди деревьев сторожке. Это было моей болезненной ошибкой, потому что данный жест заставил меня отклониться в подлесок. Но потом я каким-то образом выехал обратно на дорожку и постепенно освоил механику передач (последний велосипед, который был у меня в юности, имел только три передачи — причем две из них не работали). Я с восторгом понял, с какой быстротой могу двигаться по твердому спрессованному песку.

В лесу царила жуткая тишина, словно рядом произошло извержение огромного вулкана, и ядовитый пепел, окрасив растительность в белый цвет, отравил всех диких животных. Чуть позже вдали раздался хрипловатый крик лесной горлицы, похожий на клаксон. Но он лишь подчеркнул безмолвие, а не нарушил его. Мне приходилось нажимать на педали, преодолевая легкий подъем. Затем я выехал на Т-образную развилку, где лесная дорога соединялась с главным шоссе.

Демонстрация обличителей Лэнга сократилась до одного человека. Он находился на противоположной стороне дороги и, видимо, отдыхал после нескольких часов монументального труда. За это время ему удалось возвести солидное сооружение. На низких деревянных помостах были расставлены сотни ужасных картин, сделанных из газетных и журнальных фотографий. На них изображались сгоревшие дети, изувеченные трупы, обезглавленные заложники и портреты англичан, погибших от террористов-смертников. Среди этой экспозиции смерти белели длинные списки с фамилиями, какие-то письма и рукописные стихи. Куски целлофана защищали их от дождя. Наверху, словно на церковных хорах во время распродажи свечей, развевался плакат: «ЕСЛИ ПРИ ХРИСТЕ ПРИРОДА ОЖИВАЕТ, ТО ПРИ АДАМЕ ВСЕ СТАНОВИТСЯ МЕРТВЫМ». Под плакатом располагался небольшой навес, сделанный из деревянных планок и полиэтиленовой пленки. Внутри я заметил карточный столик и складной стул, на котором сидел человек. Я уже видел его этим утром. Тогда он показался мне смутно знакомым, но теперь я узнал в нем того отставного вояку из бара, который назвал меня сученышем.

Я неловко остановился и проверил наличие транспорта в обоих направлениях дороги. Мужчина наблюдал за мной с расстояния двадцати футов. Наверное, этот тип вспомнил меня, потому что, к моему великому ужасу, он начал подниматься на ноги.

— Эй, подожди! — закричал он осипшим голосом.

Мне не хотелось быть впутанным в его сумасшествие, и, хотя по встречной полосе приближалась машина, я выехал на дорогу, петляя, как неопытный новичок. Велосипед качнуло в сторону, но я нажал на педали, стараясь быстрее набрать скорость. Автомобиль издал звуковой сигнал. Сумятица света и шума ошеломила меня. Я почувствовал порыв ветра от проехавшей машины и через секунду, обернувшись, увидел, что демонстрант прекратил погоню. Он стоял посреди шоссе и, грозно подбоченившись, смотрел мне вслед.

Понимая, что скоро начнет темнеть, я старался держать высокую скорость. В лицо бил сырой холодный воздух, но движения ног не позволяли мне замерзнуть. Я проехал съезд в аэропорт и помчался вдоль опушки леса. Его широкие противопожарные просеки тянулись вдаль, как боковые нефы кафедрального собора. Вряд ли Макэра отважился бы на такую прогулку — он не выглядел любителем велосипедов. А чего именно хотел добиться я? Наверное, вымокнуть до нитки. Немного устав, я снизил скорость. Дорога проходила мимо белых деревянных домов и аккуратных полей Новой Англии. Я без труда представил себе, что в них по-прежнему жили женщины в строгих черных шапочках и мужчины, считавшие воскресенье праздничным днем, в который надлежало надевать костюм, а не снимать его.

На окраине Западного Тисбери я остановился в переулке Шотландца и сверился с направлением. Небо пугало надвигавшейся грозой. Ветер стал еще сильнее. Он едва не вырвал карту из моих рук. Фактически я был готов повернуть назад. Но мне показалось глупым сдаваться на самом финише, поэтому я снова сел на жесткое сиденье и закрутил педалями. Через две мили появилась развилка. Я съехал с шоссе и повернул налево к морю. Дорожка, ведущая к бухте, напоминала подъездной путь к вилле Райнхарта — все те же пруды, заросли карликового дуба и дюны. Единственным отличием были дома. Заколоченные на зиму, они в основном пустовали, но над парой труб поднимались тонкие вымпелы коричневого дыма. Проезжая мимо одного окна, я услышал радио, игравшее классическую музыку. Концерт для виолончели. И тут начался дождь — резкий и сильный. Холодные капли, похожие на град, разбивались о мое лицо и руки, наполняя воздух запахами моря. Какое-то время они поодиночке падали в пруд и шумели в зарослях вокруг меня. А затем внезапно, словно рухнула какая-то воздушная дамба, дождь хлынул сплошным потоком. Я вспомнил, почему мне не нравились велосипеды: они не имели крыш и ветровых стекол. У них не было калориферов.

Лишенные листьев веретенообразные кустарниковые дубы не давали никакой надежды на укрытие. Двигаться дальше было невозможно: видимость сократилась до нескольких метров. Я спешился и направился к низкому деревянному забору, намереваясь прислонить к нему велосипед. Моя двухколесная техника потеряла опору и с грохотом упала в лужу, вращая задним колесом. Не став поднимать велосипед, я побежал по шлаковой дорожке — мимо флагштока и к веранде дома. Там, под крышей, я наклонился вперед и яростно встряхнул головой, избавляясь от воды в волосах. Неожиданно за моей спиной раздался собачий лай. Дверь затряслась под напором мощных лап и когтей. Я думал, что в этом доме никто не жил — во всяком случае, он казался необитаемым. Однако в пыльном окне, затуманенном москитной сеткой, промелькнуло луноликое лицо, и через несколько секунд дверь открылась. Пес выбежал на веранду.

Я не люблю собак с такой же силой, с какой они не любят меня. Тем не менее я изо всех сил старался выглядеть очарованным этим лающим комком белой шерсти. Мне хотелось успокоить его владельца. Судя по коричневым пятнам на коже, по сильной сутулости и шишковатому черепу, проступавшему под поредевшим скальпом, старик уже подходил к девяностолетнему возрасту. Его одежда состояла из опрятного спортивного костюма, шерстяной кофты, застегнутой на все пуговицы, и клетчатого шарфа, который был обмотан вокруг тонкой шеи. Смущенно запинаясь, я начал извиняться за то, что нарушил его покой и уединение, но старик оборвал меня на полуслове.