Стихотворения - Давид Бурлюк

1929 г.

Саут Орендж. Н<ъю->Дж<ерси>;

вагон жел. дор.

«В квартирах богачей — ничей!..»

Op. 32.

В квартирах богачей — ничей!Но на лугу веду я дружбу с пнями,С веселой луковкой, с легчайшим мотыльком;Я их упрямый собеседник.С годами стал умней, с годами знаю с кем и говоритьКак камень с Кеми,Пустынником брожу по городу.Здесь одиночество с громадной буквыНа вывесках, на каждой из тротуарных плит Начертано.Антонии стремилися в пустыню;Приди и стань на Вашингтоне сквереИ будешь столпником, как столп стоят…Лишь не мешай прохожим — затолкают.          К сторонкеСтань и медленно смотри на суетуДлиннейшей авеню.На ней находятся в громадном гробе — домеМозги людей, что раньше жили были,На ней соборы, банки и конторы;На ней богатство, запах газолинаИ нищета,Что языком сухие губы лижет,Идя вблизи витрин.Всегда, всегда один;Всегда в броне закован, в латы одиночества.Кругом милльоны глаз,Следящие небрежно за тобой…Но дела нет им до твоих затей,До планов землю озарить веселым смехом счастья.Лишь надобно, чтоб люди поделились хорошим всем,А злое спрятали в холодные гроба, замки судьбы,Решетки и подвалы воли злой…О, жизнь хитрее старых библиотек;Из прежних кладов, что зарыты тамЕдва ли прочитаешь столько — котикШершавым язычком лизнет…И все… Где череп, чтоСтарый мир,Наследье прошлого вместить бы мог?Где тот кулак, что оплеухуОтжившей красоте нанесть бы мог?..Малы, малы задачи,Мелочны умы. Сегодня — день, как речка пересох…По камешкам ничтожества бредут,Иль в рытвинах застряв взывают, как младенцы,Упавшие от млечности грудей…

Кругом лишь город город городКругом отрыжка или голодКругом толпа но ты — один,Как потопающий средь льдин!

«Над Вульвортом утро сегодня раскисшее…»

Op. 33

Над Вульвортом утро сегодня раскисшееАсфальт отсырел и расползся селедкойНебо нависшееПотной обмоткойЖелтым лучи неуверенным светомТычутся в брюхо витринА полицейский торчит пистолетомАвтомобильных родин.Город сегодня… соплив.

«Луна над Нью-Йорком луна над домами…»

Op. 35

Луна над Нью-Йорком луна над домамиВ лазури прогорклой Прошепчем меж намиКвадраты окошек шныряют автоЖужжание мошек подскажет нам ктоУтес неподвижен луна не стоитНад правнуком хижин — летучий болид.

В парикмахерской

Op. 36

Гляделся зеркало себя не узнавал…Старушка смазанно болталась на клюкеЗал брадобрейни исчезал: утопленник в реке…И лампион избалтывался языками светаНа улице безумьем нарастал экпрессНо темноты бессильным было vetoПродлить на перекрестках блудоспрос.Но грохот нарастал: едва жужжа вдали,Он манией в болезненном прогрессеКак будто ребрами прочавкалиСтальными из-за леса…Зубами тенькая растягивая сумки легкихВдруг оглушал чтоб стать воспоминаньемИ голова болталась — целлулоидЧто вспыхнет при одном прикосновеньи…

1928 г. Нью-Йорк, 10 ул.

«Давно отрекались от тел сами…»

Op. 37.

Давно отрекались от тел самиИ садились на тряских коней…Теперь мои строки диктованы рельсамиМиганьем подземных огней.Вымыслов мачех под домных повесамиЧто мчатся под городом с хрюканьем злымВ своем трехэтажьи ярясь как козлы…

Один не покорился!

Op. 38

. . . . . . . . . . . . . . .К ручью когда на миг склоняюсьЗрю чечевицей дни Нью-ЙоркаГде массы видом изменяясьЛьют Ниагарами с пригоркаГде пароходы стаей жадойПриникли к сиськам пристанейГде цеппелины — тучи стадныПодобясь скопищам людейГде банки полны желтым блескомКак биллионы глаз тигрицНет Эсесера перелесковИ нив причесанных ресницГде человек над человекомКак кучер на коне сидитГде бедный в богача опекеЧто смерти лишь не повредит!Вздыбяся к небу в землю вросЗараза денег — в древность троныТеперь моленье и вопросНо вместо плача слышен грохотЗвездится поезд чернотеНечеловеческий то хохотУрчит в нью-йоркском животе.На человека человек идет звенящей чехардойИ в этом их проходит век…Я здесь один кто не на службеС болезнью злой не знаю дружбы;Средь сострадаемых калекНью-Йоркское столпотвореньеНе чту беднятскою душой.

Ночь старика-бездомца

Op. 39

. . . . . . . . . . . . . . .Старик бездомец — всеми позабыт…Его коты фантасты лапкою приветятИль коркою банана детиБросают вслед ему раскрашивая быт…Последней истекши, как лава, слезоюСкрежещет в холодную ночьЗастыло проносит заплаты:Узор нищеты и проворства иглы…А небе гордятся из мрамора хатыОгней столподомы на плоскости мглы.Воткнется врастяжку стезею,Выхерив самое слово: «помочь»…Проблеет гнойливо облезшей козоюВ панельную скверовотумбную ночь…А в городе: роскошь ползет через горло,Хрусталь и меха, и каменья и чар,Ароматов, духов бесконечье; месголлы,Афинских ночей наслаждений очаг.

«Я дней изжеван города захватом…»

Op. 40.

Я дней изжеван города захватомЯ стал куском почти сплошным цементаА ведь когда-то был и я зверьем сохатымИ глаз впивалась водопадолентаЯ в прошлом мячиком в густые стеныБросал рычанье голубой поляныА ныне весь неистощимо бренныйМашинам приношу деревни фолианты.Я ране пел и сотрясались водыА скалы рушились, сломав свои скелеты.Но сроки истекли, но убежали годыИ я у матерной неозаренной Леты…Она у ног… О, шелест мертвоводный…Здесь много кораблей над хладной быстриноюПлешивеет старьем негодным,Плюгавой прошлого труною.

«Пригород…»

Op. 42.

ПригородПри — в городСегодня празднество тамСводня идиотам.Безумцам замыслившим самоубийствоБез сумы за мысом самумаБудет выдана премия:Бесплатно револьверы кинжалы банки с ядомИ — веревка что никогда не оборветсяВернейшая петляНе надо мылаА…Чердак и пыль и пауковНайдете сами…Людей излишекСлишком много.На них сегодня нет цены!

Из раздела «Регрессивное нежничанье»*

«Нимфеи, сатирессы…»

Op. 1.

Нимфеи, сатирессыИ сам пузатый ВакхНе ездили экспрессеНеоспоримый факт.  Сильфиды, нереиды,  То знает В орт, Пакен,  Передник чтут обидой  Одежды грустный плен.Владетель голубятниПрошепчет наобум:Покажется, занятней,  Что кожа наш костюм  Удобней и опрятней —  Душа сознанья; Юм.

1922 Кобе

Лестница

Op. 2.

Ступенькам нет числа и счета нетЛишь сила бы была по лестнице взбиратьсяНад черной бездною небытья та лестница стоитИ каждый день отдельная ступеньВсе выше… ШелЧем выше подымался кругозор был шире…Но меньше оставалось. Розогубый товарищЩира… Я вот…

«Леса, поля и горы влекли меня когда-то…»