Изнаночные швы времени - Иван Слепцов

– Пойду я тогда, – сказал Урдин Олегу. – Увидимся еще?

– Подожди чуток. – Олег достал запасной медтуесок и выудил оттуда несколько красных и белых капсул. – Как дойдете к Синему камню92, всех, кто есть, отправь пастушью сумку по берегу собирать. Потом варите ее вместе с этими камушками да на раны и ожоги кладите. Знаешь пастушью сумку? У нее такие беленькие цветочки веничком…

Урдин знал. Тогда Олег обернулся к монахам и, обращаясь главным образом к тому, которого остановил Урдина, заговорил властно, надменно даже:

– Во врачевание не встревать! А тебе, монах, детей поручаю. Именем великого князя!

Тот буркнул что-то, только «навсеволябожья» понять можно было. Тогда Олег вынул меч и острием поднял монаший подбородок – посмотреть ему в глаза. Добавил коротко:

– Проверю завтра! Чтобы все живы были!

Монах сначала хотел что-то возразить, но увидел у Олега в глазах уверенность, что завтра этот странный боярин будет жив и все действительно сам проверит. И смолчал, может, испугался, может, проникся его уверенностью. И уж точно выбросил из головы мысль пустить все на самотек. Немедленно начал собирать детей, которые остались без родителей, велел им браться за руки и ни в коем случае не отпускать.

Над площадью повис шелестящий звук шарканья сотен ног, обутых в сапоги, в истлевшие от горячих углей лапти, просто босых. Толпа людей, направляемая ратниками Урдина, потихоньку втягивалась на лестницу. Собаки тоже отправились было следом, но остановились, ощерились и подняли яростный лай.

Олег тоже прислушался. Да, конский топот. Большой отряд всадников приближался к площади со стороны Никольской башни. Много железа. Тяжелая конница. Дьявол! Монголы…

Он обернулся в сторону лестницы: не успели подняться чуть ли не половина горожан.

Люди тоже слышали конский топот, чувствовали опасность, которую несет с собой это звук, и рванулись к лестнице. Порядок, к счастью, восстановили отлично дисциплинированные люди Урдина – обошлось без паники и увечий.

Олег тоскливо вздохнул, огляделся и понял: самое большее, что он мог сейчас сделать для своей безопасности, это спрятаться в тени собора. И тут он с удивлением обнаружил двух знакомых – челядина Данилу и толстенького монаха, говорившего про «отринуть грех». Приближение ордынского отряда, по-видимому, их нисколько не пугало.

Всадники должны были появиться на площади в хорошо освещенном луной месте – из-за угла княжеских палат, стоявших на другой стороне, наискосок от собора. Но именно в момент, когда отряд показался на площади, луну закрыл ошметок тучи, и разглядеть ничего не удалось. Олег мог только понять, что ордынцы остановились у входа в женский терем дворца, потому что его лестница будто специально была пристроена таким образом, что по ней нельзя было пройти неуслышанным: она и под одной парой ног верещала как поросенок, а теперь просто зашлась истошными воплями.

Луна снова выглянула, совсем ненадолго, и Олегу хватило этих нескольких секунд, чтобы разглядеть в руках знаменосца стяг. Он был изрядно порублен, но образ Андрея Критского на нем можно было разобрать. Правда, теперь он не держал в руках крест, а скорее опирался на него, чтобы не упасть. Монах и челядин тоже, по-видимому, его увидели. По крайней мере, они перестали шептаться: вот, мол, что бывает с князьями, которые рискуют идти в подход без владычьего благословения.

Олег вышел из-за храма и направился через площадь. А когда он был уже в центре нее, лестница женского терема заскрипела, а поскольку вновь выглянула луна, Олег увидел князя Андрея. Левая рука его была окровавлена и висела плетью, а правой он аккуратно поддерживал край ковра, в котором было завернуто что-то тяжелое, что следом несли дружинники.

Олег протолкнулся к крыльцу и увидел под наклоненными к земле факелами женщину и князя перед ней на коленях. У женщины были волосы цвета первого снега, выпавшего на мороз и искрящегося под солнцем. То ли поседевшие вмиг, то ли изначально такие, того свойства, что приобретают со временем медовый подкрас, остаются такими лет двадцать или тридцать, а потом уже благородно седеют.

Ничего больше разобрать было нельзя. Лицо и грудь были размозжены, так что серебряные украшения выглядели, как и осколки костей. «Сбросили из терема, потом били и топтали, – подумал Олег, чувствуя, как проступают слезы. – Симбиоз…»

Князь Андрей отодрал полузапекшуюся корку крови на правом виске погибшей женщины и, ни на кого не глядя, глухо проговорил:

– Князь Ярослав Ярославич тверской овдовел, дружина!

Потом краем ковра накрыл ту, что недавно была первой красавицей во владимиро-суздальских землях, и поднял глаза на Олега, не удивившись тому, что тот здесь:

– Спаси, боярин, мою жену. Половину выхода ордынского тебе сулю.

XIV

– Как же я устал от этой бороды!

Феликс ожесточенно чесал подбородок, шею и щеки, заросшие почти до самых глаз черным кудрявящимся волосом. За полтора месяца после переброски борода получилась широкая, торчащая в разные стороны, совершенно разбойничья.

– Брадобритие, как говорил святой Феодосий Печорский, есть блудодейная ересь на соблазн и растление добрых нравов, к искажению полов ведущее, к содомскому греху, – лениво ответил ему Норман. – А с бородой, если верить тому старцу, твой облик подобен облику бога.

– Еще аргумент в пользу атеизма, – усмехнулся Шурик. – Ибо если внешний вид Феликса подобен облику бога или хотя бы одному из его обличий, то и облик бога подобен облику Феликса. А в таком случае лик бога должен быть ужасен. Помните, как от него вчера ребятишки в Юрьеве шарахнулись?

Феликс засмеялся и кинул в Шурика шишку. Тот поймал ее, подобрал еще две, сел по-турецки и начал жонглировать.

Олег вздохнул, пододвинул к себе икону-коммуникатор и начал вставлять в его обод янтари. Из всей четверки он один был мрачен. Теперь, когда они добрались до Владимира, откуда нужно было вывести жену великого князя, волей-неволей приходилось обращаться за помощью в центр, а это означало разговор с Андреем. Между тем три дня назад они разругались вдрызг: тот страшно взбесился, узнав, что Олег оставил без присмотра караван с княжеской казной. «Ты зачем вообще в эту экспедицию отправился? – Сазонов нервно расхаживал по своему кабинету и забрасывал вопросами: – Князю твоему помогать? Принцесс спасать? Или мы дело какое серьезное затеяли?»

Олег, конечно, возражал. Говорил, что после переброски в прошлое нужно жить в логике событий, в которые ты вовлечен. Напоминал, что не придерживаться этого правила нельзя, это ведь азбука хрономенталистики, а если придерживаться, то он, Олег, должен был выполнить просьбу князя, ведь иначе не мог поступить настоящий волынский боярин, присланный Даниилом Романовичем Галицким к зятю.

Андрей фыркал и снова подбрасывал Олегу риторические вопросы. Их цепочка неизбежно приводила к тому, что светлейший князь Голицын – наивный идеалист, его нужно не в прошлое по делам отправлять, а далеко в будущее, не ранее того времени, когда сделки оскорбительно заключать в письменной форме. Почему? Потому что обвести его вокруг пальца – плевое дело. А когда Олег выложил свой последний аргумент, сказал, что доверяет князю, и раз тот обещал половину выхода отдать за жену, то отдаст, а значит, и цель экспедиции будет достигнута, Андрей заревел нечленораздельно, разбил что-то увесистое и прервал связь.

– Я ему верю, – проворчал Олег, поворачивая икону-коммуникатор, чтобы собеседник оказался в тени между двумя елками и яркое солнце, заливавшее часть поляны, где они сидели, не растворило изображение в своих лучах.

Щелк – последний из аккумуляторов стал на место, но Андрей на связь не вышел. Между стволами елей несколько раз мелькнула зеленая искра, появляющаяся в случае, если коммуницировать с вызванным объектом не получается. Через несколько секунд перед Олегом предстала Квира.

На ней была маленькая маечка с зеленым семилистником и полосатые шерстяные гольфы. Может, и еще что-то на ней имелось, но ракурс был таков, что Олегу ничего другого видно не было. Сидела она на диване, точной копии того предмета мебели, который имелся у Андрея в рабочем кабинете, с той разницей, что он был покрыт шкурами. Как и кабинетный диван, он был хорошо известным и в некотором роде даже знаменитым предметом. Стоял он в усадьбе Андрея, в зале между кабинетом и кухней.

– А ты что там делаешь? Опять… – ни «здравствуй» у Олега не вырвалось, ни «о! а это ты!», вполне себе приличествующие моменту. Только «а ты что там делаешь?», приправленное похожим на укол ревности.

Спустя мгновение он поправился: