Забыть и выжить - Фридрих Незнанский

Между тем молодцы из джипа спокойно подошли к двери автобуса, и один из них поднялся в салон. Второй, облокотившись на дверцу, закурил, поглядывая по сторонам. Куратор, поправив ремень сумки, опустил правую руку в карман и снял пистолет с предохранителя. После чего еще глубже отступил в тень высокого кустарника.

— Твою мать!.. — громко выматерился тот, что был в салоне, выпрыгивая на асфальт. — Бегом! — И они оба кинулись в кусты, вероятно, по направлению к общественному туалету.

«Откуда они могли это знать?! — мелькнуло у куратора. — Огородник!.. Ну, конечно! Полухохол, полу хрен его знает кто!.. Вот сволочь! Это ж он и выскакивал звонить им… скорее всего… Вот кто пулю заслужил! Но ведь в салоне стрелять не станешь…»

Куратор медленно шагнул в глубину кустов, аккуратно раздвинув ветки руками. Но они все равно зашелестели — не от ветра, от движения человека. И он остановился. И вовремя, потому что навстречу ему ударил неожиданно тонкий луч фонарика. С той стороны ломились сквозь кусты оба бандита.

Он обернулся: сзади, за спиной, никакого движения. А спереди приближался человек, и ясно кто. Стрелять сейчас, решил куратор, не стоило: какой-никакой, а звук и при наличии глушителя все же остается, его нельзя не услышать, когда внимание напряжено. Значит, что? То самое, чему когда-то учили и на что куратор до сих пор не жаловался. А Василиса, так та вся прямо млела в его руках, теряя сознание от избытка эмоций…

Вспомнилось ее задыхающееся, стонущее — «родненький мой… ми-и-лень-кий…» Господи, зачем ему нужны эти?..

Один из «этих» оказался в непосредственной близости. Прыгающий луч фонаря освещал то плотную, пыльную листву, то вороненую сталь пистолета в правой руке бандита.

«Ну что ж, этого и следовало ожидать… Преступник ведь вооружен и опасен…»

Еще шаг… Луч ушел влево, а темный силуэт на фоне освещенной листвы возник в досягаемой близости, почти рядом. Сам виноват…

Куратор выбросил вперед обе руки, пальцы ощутили мягкость щек и губ — живой плоти его врага, сомкнулись в жестком, почти стальном, захвате и… резким рывком направо свернули тому шею.

Он услышал, как человек негромко булькнул, а затем луч фонаря уткнулся в землю, после чего сразу потяжелевшее тело было осторожно опущено на выпавший из руки фонарь. Свет исчез. А луч от второго фонаря шарил метрах в десяти слева, он был не опасен сейчас.

Куратор стоял, нагнувшись над лежащим человеком, молча и не шевелясь. Свои пальцы с шеи бандита он еще не убрал. Надо было удостовериться, что пульса больше нет. Но правую свою руку он освободил и сунул в карман, за оружием. Наконец медленно выпрямился. И когда наконец позволил себе выдохнуть застоявшийся в легких воздух и набрать полную грудь свежего, такого приятного, вдруг остро ощутил, как в его левом боку, между ребер, взорвался обжигающий огонь. «Коленька, желанный мой!» — услышал он громкий стон, и на него обрушилась мертвая тишина…

— Ну вот и добегался… — негромко заметил мужичок — полухохол, полу неизвестно кто из автобуса, освещая лучом фонаря скорчившееся и лежащее на боку у его ног тело куратора. — Эй, Логопед, иди сюда! — позвал он и добавил на нормальном, русском языке: — Артист… бородку нацепил… надо же? Да не родился еще, эх, ты… — Он распахнул куртку и сунул за пояс свой пистолет с глушителем.

Шумно раздвигая кусты, на свет фонаря подошел второй парень из джипа.

— Ч-чего? К-кончил ты его, Х-хохол?.. — Он взглянул на лежащее тело. — А-а где Х-химик? — Он заметно заикался. Может, оттого у него и кличка была Логопед?

— Дуба дал твой Химик, вон он, глянь… — Луч фонаря скользнул в сторону, туда, где лежал второй парень. Но наклонился над ним сам Хохол. Посмотрел, ощупал шею парня, покачал головой. — Да, рассказывали мне, а я не верил… Силен бродяга… был. И все-таки, — философским тоном добавил он, — хоть ты и седьмой, а дурак.

— П-почему — с-седьмой, Х-хохол? — спросил Логопед. — Т-ты с-своих р-р-разве считаешь?

— Книжки надо читать… писателя Чехова, Антон Палыча… Тогда дурные вопросы не будешь задавать… Технарь, говорю, он был толковый… Ну ладно, давай паковать. — Хохол вздохнул и обернулся.

Позади него стояла большая сумка, в каких «челноки» свой товар перевозят. Он вытащил из нее фанерный лоток со сладкими перцами и отставил его в сторону. А из пустой сумки вынул сложенный лист полиэтиленовой пленки, развернул ее, положил на землю и приказал Логопеду:

— Давай, раз-два, за ноги, за руки, кладем на пленку и заворачиваем…. Так, а теперь засовываем в сумку… Да ноги ему согни, не влезет же!

— Н-не кричи, Х-хохол! — остановил его Логопед. — Услышат…

— Да кто? Кому надо?.. — Мужичок обернулся на стоящий поодаль темный автобус, мотор у которого уже работал. — Больно нужно им носы свои совать…

Автобус зафырчал громче, со скрипом закрылась дверь, вспыхнули фары, и он тронулся и укатил с площади.

— Поехали, огурчики-помидорчики… — усмехнулся Хохол, провожая взглядом свои сумки с овощами, оставшиеся в салоне. Ему они были сейчас абсолютно не нужны. Дело сделано, труп — в сумке. Затем он насыпал сверху, прямо на труп в полиэтилене, перцы из лотка и отшвырнул его в сторону. — Подгони джип поближе.

Логопед послушно ушел, завел машину и подал ее задом к кустарнику. Вылез, открыл багажник.

— Так, взяли за ручки! — скомандовал Хохол.

Оба трупа — один в хозяйственной сумке, а второй завернутый в брезент, потому что крови на нем не было, — они засунули в багажник и захлопнули дверцу. Сели в кабину. И Логопед вдруг сердито выругался.

— Ты чего? — удивился Хохол, вынимая сигареты и закуривая.

— Дай! — Логопед вытащил из его пачки сигарету и сунул в рот. Хохол поднес огонек зажигалки, и тот прикурил. — Ч-чего… С Т-технарем — х-хер с ним, а с-с Х-химиком чего д-делать будем?

— А ничего, сам виноват. Не подставляйся…

Я свое дело сделал, а ты перед хозяином лично валяй отчитывайся. Только мне это все — по… — И Хохол тоже смачно выругался.

— П-почему?

— А потому что я не хочу быть следующим, понял?

— Н-не п-понял!

— Ладно, поехали, непонятливый ты наш… По дороге объясню. Двигай на Портовую, поближе к пляжу… Там, поди, уже никого нет?

— Если п-поглуше ме-место в-выбирать, лучше к с-скалам, а?

— Давай к скалам, — равнодушно согласился Хохол и затянулся сигаретой так сильно, что даже закашлялся.

— З-здоровье б-береги, — ухмыльнулся Логопед.

Хохол посмотрел на него серьезно и кивнул:

— Вот и я о том же…

Глава десятая ЧУЖАЯ БОЛЬ

Валентина Денисовна, похоже, здорово обрадовалась появлению племянника. И когда Александр Борисович вместе с Сергеем Ивановичем, зашедшим за ним вечером, перед ужином, навестили ее, первыми словами были:

— Все, хлопчики! Забирайте меня отсюда! Я им любую расписку дать готова, чтоб только отпустили! — и, не слушая возражений мужчин, отмахиваясь от них, словно от надоедливых мух, продолжала: — А смысла я не вижу! Света у них нету! Процедур — никаких! Чего лежу! Да еще если б лежала, а то брожу весь день по коридору, на улицу не пускают, а в голове одна «мысля проклятая»: как там у них?

Конечно, она имела в виду свою драгоценную «Усладу», «бизнес» свой дорогой.

Сергей Иванович, проявляя заметные дипломатические способности, предложил Саше рассказать тетке о тех инициативах, реализацией которых прямо с утра занимались труженики кафе. Понятно, что на всякий случай сам будущий супруг решил временно отойти в тень, ибо реакция Валентины была непредсказуемой. Ну а Турецкому-то терять было нечего, дело, по сути, уже сделано. Он и рассказал.

И тетка сочла все их действия единственно верными и своевременными. Однако благодарный поцелуй достался не бывшему труженику моря, а племяннику, ибо именно его и сочла самым разумным среди «этих мужиков» любящая тетка. А будущий супруг удостоился лишь снисходительного кивка. А ведь Саша предупреждал Сергея по дороге сюда, в больницу:

— Не трусь, проявляй инициативу! Пусть она даже поорет, зато потом спасибо скажет.

Не решился, а теперь вроде как и ни при чем оказался.

— А что, может, в самом деле заберем тетку домой? Чего ей тут маяться? — предложил Турецкий.

Сергей Иванович мялся, видно, у него были причины. И тогда Александр Борисович оставил их вдвоем и сказал, что пойдет и переговорит с завотделением. Вот и будет ясность.

Заведующей отделением кардиологии была молодая женщина, звали ее Капитолиной Сергеевной. Она сидела возле стола, положив ногу на ногу, и что-то записывала в медицинскую карту. Кокетливая белая шапочка-пилотка была сдвинута набочок, каштановые волосы лежали на плечах.

«Очень даже симпатичная дама, — постучав и заглянув в кабинет, отметил про себя Турецкий. —

А ножки — так просто чудо…»