Байки кремлевского диггера - Елена Трегубова

Но именно после этого публичного унижения Волошин, раньше, казалось бы, неспособный ни к какой форме конкуренции, кроме интеллектуальной, похоже, сам себя взял на слабо. Осознав, что он – последний неотбракованный продукт кремлевской кадровой эволюции, бывший машинист Волошин раскочегарил в себе такую нечеловеческую волю к победе, что до сих пор, кажется, остановиться не может.

Переломным моментом стал закрытый брифинг, на который Волошин созвал в Кремль всех нас, кремлевских журналистов, немедленно по возвращении из Совета Федерации. Его предшественник Юмашев никогда бы на такое не решился – просто кишка тонка была. Брифинг был прямым объявлением войны Примакову. Глава кремлевской администрации, заикаясь уже не от робости, а от ярости, пообещал, что если президентские обидчики будут и дальше провоцировать ситуацию, то Примакова и его коммунистическое правительство – ликвидируют, Думу – распустят, а Скуратова – посадят.

– Вы видели, как Примус (тогдашняя кремлевская кличка Примакова. – Е. Т.)выполнил президентское поручение выступить перед сенаторами за отставку Скуратова?! – негодовал Волошин. – Этот иезуит всю свою речь наполнил проскуратовскими провокациями! Например, вы слышали эти его лицемерные риторические вопросы: Усилится или ослабеет борьба с коррупцией, если уволить Скуратова?.

А через полчаса после окончания этого секретного брифинга распечатка его стенограммы уже лежала на столе у Примакова. Мне стало известно это от коллег, работавших тогда в медиа-империи Гусинского. Это – не мы, – клялись они. – Мы бы так быстро не успели. Наверное, это ИТАР-ТАСС – они на Примакова работают…

Тем временем именно на эту несанкционированную утечку явно и были рассчитаны все волошинские откровения.

Кремлевский администратор понял, что при полном отсутствии каких-либо других, реальных ресурсов единственное оружие, которое еще осталось в его распоряжении, – это жесткая психическая атака. Понты, короче.

А меньше чем через три недели, ровно по этому же алгоритму взять на слабо и себя, и своих противников, Волошин принял решение отправить Примакова в отставку.

– Валя был категорически против. Он все говорил про какие-то народные протесты и волнения, – рассказывал мне потом наедине Волошин с легкой снисходительной улыбкой.

– Татьяна тоже колебалась. А я сказал: Черт возьми! Власть мы или не власть?!

Чудеса этикета мадам Степашиной

Когда Примакова сменили на Степашина, я как-то сразу почувствовала, что он на посту премьера – не жилец.

Может быть потому, что примерно за год до этого я откопала где-то тему научной работы Степашина. Там было что-то про роль партийных органов в противопожарной безопасности. А когда я рассказала об этом со страниц газеты, Степашин почему-то обиделся и уныло (в смысле – безуспешно) пытался не пустить меня на маловажное мероприятие со своим участием на Старой площади.

Но потом, по иронии судьбы, я даже приложила руку к утверждению Степашина премьером в Думе. Как-то раз, зайдя в Кремль за комментарием к Андрею Шторху, президентскому референту, я нашла его страшно занятым: писал по совместительству речь Степашину для выступления перед депутатами.

– Андрюш, брось ты эту фигню – мне с тобой поговорить надо, а времени в обрез, – приставала я к нему. Шторх взбеленился:

– Да?! А кто степашинскую речь писать будет? Ты?! Я уже второй час бьюсь – ничего не получается. Значит так: если тебе от меня что-то нужно, то сначала бери ручку, садись сюда и пиши! Вон, посмотри сначала, что я наваял…

Я прочитала текст, написанный Шторхом, и осталась очень недовольна:

– Ну кто ж так с депутатами разговаривает… Мы хотели бы сделать то-то, мы надеемся на то-то… Что за безвольные модальности? Ты думаешь, после такой речи кто-нибудь его премьером утвердит?!

Тут уже Шторх совсем вышел из себя:

– Вот все вы только критиковать горазды! Будь добра, не критику мне тут разводи, а напиши конкретно, что ты предлагаешь! А если не можешь – уходи! Ну нету меня вдохновения это писать! Пропади он вообще пропадом со своим премьерством! Все, до свиданья, не могу я ни о чем сейчас разговаривать!

Я четко поняла, что если не сделаю сейчас по бартеру того, о чем меня просит Шторх, то никакой информации от него сегодня вообще не получу.

Я взяла ручку и начала править текст выступления, внедряя туда через слово властные обороты типа Мы можем добиться этого!… И мы сделаем это!

Шторх был в восторге.

Когда через несколько дней мы с ним вместе сидели в его кремлевском кабинете перед телевизором и наблюдали процедуру утверждения Степашина премьером, Шторх, хитро улыбнувшись, сказал мне:

– А сейчас – слушай внимательно! Сюрприз!

И, как нетрудно догадаться, вслед за этим я услышала в степашинском выступлении вписанный мною собственноручно властный пассаж…

В июне 1999-го на саммите Большой семерки плюс Россия премьер Степашин, по сути, возглавлял российскую делегацию вместо Ельцина, который из-за ухудшения здоровья смог подъехать только на итоговую церемонию. И вроде бы на моих глазах главы ведущих держав мира обращались со Степашиным как с наиболее вероятным Ельцинским преемником. Все они наперебой спешили назначить ему двусторонние встречи с глазу на глаз. И вообще держались с ним почти как со взрослым. Чубайс в то время тоже уверял меня, что считает Степашина вполне реальным кандидатом в президенты. Но чего-то, едва уловимого, в степашинском характере все-таки не хватало. Может быть, как раз того, что я вписала Андрею Шторху в текст его речи.

А уж когда во время кельнского саммита я случайно познакомилась с женой Степашина, я окончательно поняла: ее мужу президентство не светит.

Дело было так. Во время зарубежных саммитов я уже давно изобрела прекрасное ноу-хау, позволявшее проходить всюду без всякой аккредитации. В любой европейской стране мне всегда достаточно было для этого произвести над собой предельно простую операцию: просто снять с себя бэджик с надписью ПРЕССА и с независимым видом идти туда, куда мне хотелось. И как только ты избавлялся от этого стадного ярлыка, охрана сразу же опознавала в тебе человека. Точно так же, как в одной фантастической повести: на космическом корабле, как только герой становился на четвереньки, специальные роботы сразу принимали его за животное, начинали кормить, но зато – отводили в клетку. А потом, как только он опять вставал на две ноги – роботы идентифицировали в нем человека и выпускали из клетки. Но зато прекращали кормить.

У охраны и пресс-служб срабатывала ровно та же логика. Ни одному сотруднику секьюрити ни в одной цивилизованной стране мира, где я побывала с обоими последними президентами, ни на одном саммите ни разу не пришло в голову преградить мне путь, если я заблаговременно прятала журналистский бэджик в сумку и шла сквозь заграждения с полной уверенностью, что мне туда – можно и нужно.

В Кельне, на спор, я блистательно продемонстрировала это свое know how корреспондентке Общей газеты Елене Дикун.

Когда жены президентов Большой семерки, а с ними и Тамара Степашина, отправились осматривать выставку архитектурных проектов, Дикун заныла:

– Ну как назло нам пулов на самое интересное мероприятие не дали! Меня в газете как раз попросили сделать материал о нашей новой первой леди…

– Спокуха, Ленка! Если хочешь, – мы туда запросто пройдем. Только отдай мне свой бэджик, расслабься и забудь о том, что ты журналист. И о том, что кто-то тебя куда-то должен пускать или не пускать. Тебе интересно туда войти? Значит – просто входи, и все, ты имеешь право.

После моего минутного психотренинга Дикун, хотя и слегка побледневшая от ужаса, все-таки сделала, как я говорила, и мы, вместе с первыми леди Большой семерки – разумеется, беспрепятственно, без единого вопроса со стороны охраны – прошли на выставку.

Но лучше б мы туда не ходили…

В отличие от супруги Блэра, которая все время осмотра выставки профессионально улыбалась и перебросилась с нами парой ничего не значащих светских фраз, Тамара Владимировна Степашина, явно заскучавшая среди иностранок, заслышав родную русскую речь, просто набросилась на нас с откровениями:

– Ой, девочки, да что же это за выставка такая скучная – кошмар какой-то! – начала она жаловаться на тяготы обязательной протокольной программы.

В этот момент я с ужасом заметила боковым зрением супругу Шредера, с интересом застывшую прямо рядом с нами: я не могла точно припомнить, но мне все-таки мучительно казалось, что она когда-то учила русский язык. Я ярко представила себе, как ей приятно услышать от русской гостьи такие отзывы.

Я шепнула это на ухо Дикун, и мы дипломатично постарались побыстрее увести госпожу Степашину подальше от любопытных немецких ушей.

Но на этом откровения супруги ельцинского преемника не закончились.