Забытый плен, или Роман с тенью - Татьяна Лунина

Лебедев просидел до рассвета. А утром принял контрастный душ, привел себя в порядок, увязав покрепче измученную голову вместе с разбитым телом, наспех перекусил и ринулся навстречу дню, обещавшему новые неприятности.

...Судебный приговор вышел кратким: платить, а препарат запретить до полного изучения его фармакологических характеристик. Это было, конечно, паршиво, но лучше, чем ожидалось. Егорин отнесся к судейскому итогу философски.

– Не спотыкается только тот, кто стоит на месте, – заметил он, доставая из шкафчика коньяк. – А мы с тобой, Андрюха, стайеры. В нашем забеге – как на бабьем веку: подляны жди с любой стороны. Давай дербалызнем по пятьдесят, чтобы мелким неприятностям не сбить нас с большого пути.

– Мы не бабы, не кегли, даже не бегуны. Мы, Женька, деловые люди. И если не сделать из всего этого серьезный вывод, можно легко очутиться с протянутой рукой на паперти.

– Да я скорее ноги соглашусь протянуть, чем руки, – ухмыльнулся Евгений и разлил по бокалам «Камю». – Давай, дружище! Не все так черно, как нам черт малюет, бывает, и ангелок подсветит. – Он выпил душистый напиток, смакуя каждый глоток. – А кстати, все забываю спросить: откуда та чеканка, что висела у тебя в кабинете?

– Купил по случаю.

– Отличная вещь! Смотришь – и мурашки по коже, хочется вывалить всю свою подноготную. Напрасно ты ее убрал, под этой картинкой хорошо переговоры вести: партнеры шельмовать не будут.

– Мой кабинет – не место для переговоров, хоть с чеканкой, хоть без. Что-то раньше за тобой не наблюдалось склонности к мистике, стареешь?

– А вот на этот пошлый вывод я отвечу легким презрением и снисхождением к твоим издерганным нервам. Я, старик, как никогда чувствую себя молодым, здоровым и сильным. В расцвете, так сказать, мужской красоты!

– И какая тому причина? Таскание по судам или деньги, которые выгребут из наших карманов? А может, скандал, что все равно не удастся замять? Или языки конкурентов: эти шакалы с радостью поливают нас грязью на каждом углу! В чем фокус твоего цветения, болтун? – Лебедев уже не сдерживался, раздраженный до чертиков сияющим видом партнера. – Проблем – выше крыши, не знаешь, куда кидаться! Оптовики разбегаются, как тараканы, на заводе новая линия простаивает. Журналюги всех собак вешают: по ящику в новостях поливают помоями, в газетах смешивают с дерьмом. А ты расцветаешь маковым цветом? Да у тебя совесть ли есть, Егорин?!

– Вопросы лучше задавать спокойным тоном, – невозмутимо посоветовал тот, – тогда появляется шанс получить правдивый ответ. – Евгений помолчал и, спокойно глядя на разъяренного друга, признался: – Влюбился я, Андрюха. – Андрей Ильич едва сдержался, чтобы не размазать по стенке беспечного идиота. – На этот раз серьезно, и кажется, навсегда. Во всяком случае, я в это верю. С Иркой мы расходимся. Бедствовать она не будет, так что совесть моя здесь спокойна.

– Да? И кто же счастливица, кому готовится на нежную шейку хомут? Или девочка уже убедилась, что под тобой ей будет скакаться легко?

– Заткнись, Андрюха, – сдержанно посоветовал Егорин.

– Нет, признайся, – не отставал старый приятель, – какую царевну-лягушку ты прячешь сейчас в рукаве? И чем она лучше других, из-за которых так быстро старела твоя Ирина? Помнится, ты тоже когда-то ахал над ней. Не забыл, как доставал меня своими излияниями? Как приставал среди ночи рвануть для Иринушки за цветочками? Как влезал ради нее в долги, ревновал, плакался в жилетку? Так почему ты думаешь, что с похожим началом не может быть одинаковым и конец? Или у твоей новой пассии передок медом намазан, сладкая очень? – Это не друг осуждал ветрогона, а зависть рвалась наружу, удержать ее было трудно.

Удар в скулу отозвался звоном в голове.

– Заткнись, чертов евнух! – прошипел Егорин. – Что ты знаешь о любви, кретин? Побегал за единственной в своей жизни юбкой, а теперь над ее драными кружавчиками вздыхаешь? – Второй удар вернулся бумерангом и прозвучал сильнее первого. Наступило молчание, в котором любой шорох мог показаться взрывом. Евгений устало потер левую щеку. – Все, хорош, один-один. Не хватало нам еще из-за баб сволочиться. Выпьем? – Молча тяпнули, не ощутив вкуса. – Прости, переборщил. Но и ты мог бы поаккуратнее со словами. – Он вопросительно уставился на партнера: – Не держим зла друг на друга?

– Идиот влюбчивый.

– Как сказал один мудрый испанец, любовью оскорбить нельзя, – назидательно заметил «эрудит», довольный, что проскочили опасную кочку. – Даже не пытайся этим унизить, старик.

«Зашел по пути на пару минут, а застрял на вечность, да еще с мордобоем. Видно, и впрямь Женьку зацепило капитально, никогда прежде он даже голос не повышал, только заглядывал в рот. А тут с кулаками кинулся. Кто бы вчера сказал, что сегодня между ними такое случится, сам бы легко схлопотал по морде».

– Ну что, так и не скажешь имя?

– Почему не скажу? Только дай слово, что не полезешь в бутылку.

– Черт с тобой, говори!

– Даешь?

– Бери, – отшутился Лебедев.

– Ее зовут Инной.

– И почему я с ходу должен догадаться, кто такая нам эта Инна?

Старый друг и надежный партнер вздохнул, потом виновато выдал.

– Моисеевская внучка. Вот такие дела, старик. Прости, но сердцу не прикажешь.

Андрей Ильич молча развернулся и вышел из чужого кабинета.

Весна в Москве капризничала. То одарит теплом, то пожадничает, то обласкает солнцем, а то нахмурится тучами да еще прольется холодным дождем. Но сегодняшний день выдался на славу. Солнечно, тепло, даже жарко, пахнет молодой листвой и сиренью – красота! Только ветерок чуть ерошит волосы, но это не страшно – пышнее будут. «Рожу и сразу же – в парикмахерскую, – решила Татьяна, направляясь от своего „Рено“ к тихому переулку, где находилась женская консультация. – А то уже на черта стала похожа, неудивительно, что Лебедев шарахается. Некоторые мужики воротят носы от беременных баб, Андрей, к сожалению, оказался одним из таких». Она занялась привычным в последнее время делом: размышлять о себе и о человеке, в которого имела глупость влюбиться.

Мальчик, кому в юности было приятно морочить голову, вырос в мужчину – сильного, успешного, властного, умного, рядом с которым теперь кружилась собственная голова. В тот раз она позвонила просто так. От скуки, от нахлынувшей внезапно тоски по бесшабашной студенческой юности, с досады, что некому оценить прическу и новый имидж удачливой бизнес-леди, от желания покрутить хвостом перед носом влюбленного когда-то сокурсника – словом, по глупости. Увидев перед собой Лебедева, Татьяна поняла, что глупость вполне себя оправдала. Умной бежать бы от такого за тысячу верст да креститься, что избежала встречи. Дура добровольно полезла в петлю и тут же прикрыла глаза, вывалила язык – не от смерти, конечно, а от восторга. Хотя восторги влюбленной до беспамятства идиотки означают в данной ситуации кончину нормальной жизни. «Кабы знать, где упасть, подстелил бы соломку», – говаривала покойная мама. И почему ее дочка оказалась такой тугоухой? Тогда, в ресторане, с первой минуты стало понятно: помани Лебедев пальцем, и Лебедева пойдет. Тут же, не раздумывая, куда угодно и на сколько-нибудь. Час, день, месяц – как хватит, чтобы нарадоваться душе и телу. Они продержались чуть меньше года. Тело нарадовалось быстро, плод этой радости толкается сейчас в животе, а вот душа... Кто сказал, что душа обязана трудиться? Кажется, Заболоцкий. Естественно, подобную ахинею не могла нести женщина, потому что женской душе необходимы покой и гармония. Трудятся пусть руки, ноги, голова. Душа обязана быть легкой, светлой, созвучной счастью, а не сновать челноком от проблемы к проблеме, выбирая из всех зол наименьшее. Татьяна вздохнула. С одной стороны, счастье – иметь от такого человека ребенка, с другой – ясно, как божий день, что вместе им не оставаться. Стариться с Лебедевым невозможно, как невозможно постоянно находиться под дренажом: засуха сгубит. Поначалу все было великолепно, полная семейная идиллия. Совместные завтраки, поцелуйчики в щеку на удачу рабочего дня, ужины при свечах – долго так не продержаться. А держаться друг за друга хотелось, и обманываться было приятно. Когда под сорок, обмануться рад каждый, потому что этот обман – последний, другого не будет. И она бросилась в обманчивый омут, забыв, что гладкая поверхность не всегда обещает такое же дно. Иногда Лебедев раздражал так, что хотелось послать его к черту и напрочь забыть, а от собственного приторного «Андрюша» сводило скулы. Но она молчала. Не потому, что боялась остаться одной или оставить этого сухаря наедине с его мыслями, в которых сам черт ногу сломит, вовсе нет! Но потому, что в их встречу вмешалась сама судьба: сначала подсунула одну на двоих фамилию, потом – общий вуз и, наконец, случай, столкнувший с Женькой Егориным там, где занесенная в Москву петербурженка прежде никогда не бывала. Что толкнуло ее тогда попереться на скачки, до сих пор понять трудно. То ли кураж от удачной закупки, то ли желание нового, а может, просто не знала, куда себя деть, но она очутилась на ипподроме и неожиданно нос к носу столкнулась там с Женькой.