Жрица моря - Дион Форчун

Но это оставило незаполненное место между стрельчатыми готическими окнами и другой стеной, совершенно пустой. С этим еще предстояло что-то сделать. Одно из белых пятен я намеревался превратить в ветреное небо и пустоту морского простора, смотреть на которые было бы особенно приятно при подходящем солнечном освещении; второй кусок стены должен был являть взору клубящийся туман, маслянистую темную воду и едва различимые, неясные очертания предметов. Затем это трансформировалось в штормовое, стального цвета море с белой кипенью пенных шапок на волнах. И наконец, пришел образ спокойного моря с искрящейся лунной дорожкой на нем.

Все эти сцены предназначались для отдельных уголков; но для глухого конца комнаты, где стена представляла собой неразрывную монотонную плоскость, я задумал панораму глубоководных дворцов, с русалками и прочими обитателями дна морского, и в центре — мисс Морган собственной персоной в образе Повелительницы Волн. Все это было одобрено, за исключением центрального персонажа, о котором ей не было сказано ничего, так что она была лишена возможности высказать свое мнение. Если вспомнить выражение Киплинга, ткань шпалер настраивала на игривый лад, что полностью соответствовало вдохновляющему предназначению рисунков.

Я был убежден, что эти рисунки станут чем-то большим, чем простым творением моего ума. Я знал, что игра света и тени выявит едва заметные лица, подобно тому, как это происходит на страницах старых сборников головоломок, которые до сих пор можно было найти у нас дома в комнате для рисования. Сначала была видна лишь обыкновенная картинка; затем можно было с удивлением обнаружить, что ее линии скрывают в себе еще одно изображение — так, становился виден жокей, спрятанный в изображении лошади. Я верил, что занявшись всем этим, смогу добиться того, что на этих настенных изображениях проступит скрытая жизнь морских пучин.

В свой первый уикэнд мне удалось в общих чертах набросать углем схему рисунка; для первого раза этого было достаточно, ибо я знал, что мне еще предстоит долго обсуждать это с мисс Морган, — именно так все и вышло. В понедельник утром я покидал форт, увозя на заднем сидении автомобиля охапку взятых у нее книг, а на своих плечах — собственную голову, гудевшую, как улей. Морган Ле Фэй была воистину крепким орешком для зубов дикфордского холостяка. Всю последующую неделю клиенты находили меня несколько рассеянным, а Скотти бросал на меня укоризненные взгляды. Наш рассыльный, напротив, не скрывал своей симпатии ко мне, и я бы нашлепал его за это, если бы мог, — впрочем, Скотти, очевидно, проделал это за меня. Мисс Морган говорила о темпере, но, обдумав это поглубже, я засомневался в целесообразности использования темперы в этом влажном морском воздухе; более того, рисовать темперой на такой необъятной плоскости казалось чистым разорением. Ей было безусловно приятно встретить меня в следующую пятницу, когда она увидела, что вся моя машина забита жестянками с краской для внутренней отделки. В конце концов, почему бы и нет? Этими красками, безусловно, можно создать самые смелые цветовые эффекты, потому что они созданы для этого. Мне удалось достичь замечательной опалесценции волн и облаков, набрызгивая краску длинными полосами, а затем с помощью обыкновенной щетки для волос создавая на поверхности эффект муарового рельефа, подобно тому, как оформлялись корешки антикварных изданий. Мисс Морган изрядно восхитилась, увидев меня за работой. Впрочем, это не помешало ей отметить качество отделки, так что я достиг желаемого, причем весьма быстро.

Теперь, когда черновая работа была выполнена, оставалось нанести завершающие мазки, но для этого мне необходимо было ждать появления вдохновения. Я собирался дождаться, когда же придет ко мне сей миг озарения. Я намеревался для этого общаться с морем, в каком бы настроении не нашел его или мисс Морган, перенося затем результаты наблюдений на соответствующий участок стены. Первого ощущения, подаренного мне морем, было предостаточно — это было зрелище пронизанного ветром простора и солнечных изломов на воде. Тогда я ступил на самый край утеса и, несмотря на протестующие выкрики мисс Морган, говорил и говорил с окружавшей меня морской жизнью.

Я стоял там, глядя в западном направлении; ни пятнышка земли не было передо мной, да и вообще сама мысль о существовании земной тверди незаметно покинула меня; вот мимо промелькнули морские чайки, а там на гребне спешащего куда-то прилива промелькнул обломок корабельного рангоута; но вот все исчезло, и я остался наедине с пронзительной пустотой моря и неба, и лишь волны окружали меня.

Сквозь облака проступило солнце, и яркие лучи его заплясали на поверхности моря; то тут, то там гребни волн покрывались пенистыми шапками, но в целом море представляло собой неспокойную поверхность, которая, вздымаясь, неумолимо стремилась к берегу, разбиваясь о скалы. Сегодня море не было в пике своей силы; но оно тем не менее не вызывало желания шутить с ним, а сгущавшийся на западе мрак таил в себе нечто большее, чем просто туманную мглу осеннего утра. Быстро холодало. Прилив набирал силу, и вот уже волна задела мои колени, едва не лишив меня разума. Я был рад вернуться в дом — туда, где Морган Ле Фэй сидела у камина, трещавшего плавником, покуривала и готовилась накрывать чай. Ноги мои насквозь промокли и вообще, так и не дождавшись полноценного вдохновения, я чувствовал себя подавленным. Но я все же попытался воспрянуть духом, и мы говорили с ней допоздна, а затем я проспал почти до полудня. В конечном итоге, сопротивляясь собственному побуждению вернуться на утес, дабы встретить утреннее солнце, я приступил к работе над первым из живописных изображений.

До сих пор не знаю, что же произошло там на утесе, было ли все дело в том, что волна обрушилась на мои колени, — но стоило мне приступить, как я почувствовал особую силу своей кисти. Воображение рисовало мне жизнь, бурлящую в глубинах моря, и мне казалось, что за этим стоит какое-то знание, чей-то разум, — это должен был быть разум, вполне похожий на человеческий, но гораздо более всеобъемлющий и изумительно простой. Жизнь элемента-леи на порядок отличалась от нашей, но по сути была абсолютно схожей. В ней также встречались сообщества особей — подобно земным ульям либо стадам — и все это было не воплощенным, но похожим на тени. Так почему бы мне не изобразить эту жизнь в тех же чертах, какими я изобразил бы нашу, рисуя лицо человека? И я начал добавлять к изображению коротких крутых волн едва заметные штрихи: там появилась бровь, здесь — рот. Но нигде не было видно изображения целого лица, хотя каждая частичка одного целого отображала все ту же жизнь — яркое, нечеловеческое бессердечное бурление бытия. Каким бы прекрасным оно не казалось с обыденной точки зрения, оно абсолютно не несло даже намека на душу — так обыкновенно выглядят некоторые совсем юные девушки. Думаю, что истинная красота приходит к человеку только тогда, когда за ней стоит разум, — подобно тому, как это было у Морган Ле Фэй.