Живое предание - Иоанн Мейендорф

Идея «экуменического движения», способного положить предел соревнованию миссионеров и сделать возможным некое объединенное свидетельство христианства в мире, впервые сформировалась среди протестантских миссионеров. Она основывалась на воплощении богословами нераздельности единства и миссии в новозаветном понимании Церкви. Как люди практичные, те, кто был ответствен за различные миссионерские отделы и организации, учли все, что можно было выиграть от сотрудничества и распределения средств.

Этот миссионерский импульс был постоянным составным элементом экуменического мышления первой половины двадцатого века. Кульминацией его стало слияние Всемирного Совета Церквей и Международного Миссионерского Совета на ассамблее в Нью–Дели (1961).

Потом «бурные шестидесятые» внесли коренные изменения в господствующие представления о миссионерской деятельности, а потому и о самом экуменическом движении. Мысль о существовании «христианского мира», посылающего миссионеров для обращения язычников, была совершенно отброшена и заменена новым обобщенным богословием миссии, которое справедливо полагало, что миссия Церкви в то время, когда весь мир стал «секулярным», не может быть ограничена какими–либо географическими областями или миссионерскими территориями. Теперь христианская миссионерская деятельность отождествлялась с включением в те исторические процессы, которые считались «прогрессивными», т. е. помогали улучшению человеческой жизни. Христиан призывали отказаться от традиционной сосредоточенности на Священном Писании и богослужении и «прислушиваться к миру». «Секулярное» определялось как источник постоянного откровения, и миссионерские усилия Церкви состояли в помощи тем делам и идеологиям, которые боролись за «мир» и «справедливость». В этом новом и преобладающем понимании миссионерской деятельности главной проблемой было то, что оно практически исключало всякое понятие «мира» и «справедливости», кроме «секулярного»; оно следовало за всеми увлечениями и утопиями современных общественных течений и изменяло самому основному содержанию христианского благовестил, относящемуся к вечной жизни, воскресению и Царству Божию, т. е. к реальностям, не поддающимся определению в социологических или политических терминах. Вершиной в развитии этих представлений о миссии стали конференция «Церковь и общество» (Женева, 1966) и четвертая ассамблея Всемирного Совета Церквей (Упсала, 1968). После этого воинствующий секуляризм как будто пошел на спад, а сам «секулярный мир» (что бы ни означал этот термин) стал более восприимчив к иррациональному пятидесятничеству[107] и эмоциональному религиозному «оживлению»[108] нежели к утопиям политических активистов.

Благодаря связям с различными экуменическими организациями Православная Церковь постоянно следила за этими изменениями в христианском понимании миссионерской деятельности. Следует честно признать, что до сих пор влияние ее на результаты различных дискуссий о миссионерской работе было довольно незначительным. Однако, может быть, история покажет, что спокойная неизменность православного богослужения и до сих нор свойственный православным некоторый пассивный иммунитет (несмотря на противоречивые позиции немногих «профессиональных экуменистов») к богословским увлечениям и лозунгам в конце концов окажутся эффективным христианским свидетельством, более глубоким и великим, нежели консерватизм ради консерватизма. Ясно, что православное понимание христианского благовестил и Церкви очень трудно примирить с теми представлениями о миссионерской деятельности, которые преобладали и до, и после конференции в Нью–Дели.

Православные, конечно, с готовностью согласятся с тем, что 1) миссионерская деятельность присуща самой природе Церкви, которая называется «апостольской» как потому, что несет апостольскую веру, так и потому, что послана в мир так же, как были посланы апостолы, для свидетельства о Воскресении Христа; 2) миссионерская работа не может сводиться только к проповеди Евангелия; она предполагает служение, т. е. свидетельство делами так же, как и словом. Эти два пункта означают, что, если Церковь перестает быть миссионерской и замыкается в себе или, что еще хуже, вносит этнические, расовые, политические, социальные или географические ограничения в благовестия Христово, она перестает быть подлинно Христовой Церковью. И поскольку Христос был помазан «бла повествовать нищим… исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу» (Лк. 4:18), то ясно, что Церковь Его должна делать то же.

Однако православные не могут согласиться с теми положениями, которые оправдывали бы включение миссионерской деятельности в структуру экуменических организаций, таких, как Всемирный Совет Церквей, потому что они представляют собой ассоциации христиан разделенных. Православные же считают, что Православная Церковь есть Церковь единая, а не разделенная, т. е. богословски и библейски неделимая, и что всякая ассоциация «разделенных» церквей есть не что иное, как попытка ad hoc трудиться над единением христиан или же средство сотрудничества в тех областях, где оно возможно, включая и христианское благовестие миру. Миссионерская деятельность, однако, в своем высшем богословском смысле есть выражение самой Церкви. Она не может родиться из разделенного христианства, а только из Единой Церкви; и ведет она к обращению в эту Единую Церковь.

Совершенно очевидно также, что православные не согласятся с «секуляристским» пониманием миссионерской работы. Цель миссионерских усилий — принятие Евангелия, которое как раз освобождает человека от детерминизма секулярных категорий, т. е. от «мира». Основой «миссионерского» аспекта экуменизма всегда был текст Евангелия от Иоанна: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня» (Ин. 17:21). Здесь подразумевается единство Божественное, которое должно стать также и единством людей, и это есть нечто, чего мир «не может дать». По этой причине истинное единство христиан осуществляется не в общей деятельности и даже не в общем свидетельстве вовне, но в закрытом Таинстве Евхаристии. Только потому, что Евхаристия есть событие эсхатологическое, предвосхищение пришествия будущего Царства и полнота Божественного присутствия, она есть также единение. По этой же причине любой вид «открытого причащения» (intercommunion), т. е. евхаристического общения между христианами, разделенными в вере и принадлежащими к разным «деноминациям», неизбежно низводит Евхаристию до уровня одного из способов человеческого содружества, отличного от грядущего Царства Божия, т. е. того, в чем и заключается высший смысл Евхаристии.

Лично я думаю, что среди православных царит общее согласие относительно вышеизложенных позиций. Однако по различным причинам небогословского характера православные действовали до сих пор без достаточной последовательности и логики. Так, например, на ассамблее в Нью–Дели (1961) они согласились с тем, чтобы Международный Миссионерский Совет слился со Всемирным Советом Церквей, хотя некоторые и голосовали против такого решения. Причина такой «сговорчивости» видится мне в том, что Русская Православная Церковь после революции почти не имела возможности заниматься организованной миссионерской работой, и поэтому иерархи некоторых Православных Церквей не чувствовали какой–либо особой практической угрозы от предлагаемого слияния. С другой стороны, многие иерархи Ближнего Востока были рады получить хоть какую–то возможность контролировать протестантских миссионеров через организацию, членами которой являются и сами православные.

Можно также с уверенностью сказать, что православная реакция против «секуляризованного» понимания миссионерской деятельности была бы сильнее, если бы трагическое положение Московской Патриархии не заставляло ее принимать участие в различных «прогрессивных» организациях западного мира, считающихся полезными советскому правительству, при условии замалчивания недостатков советского общества и гласной критики Запада.

Эти и другие практические обстоятельства вряд ли способствуют согласованности православного свидетельства. Я, однако, думаю, что православные христиане на Западе несут особую ответственность за внесение положительного и полезного вклада в происходящий в мировом христианстве спор о природе миссионерской деятельности.

2. Православная миссионерская деятельность. Восток и Запад

До начала двадцатого столетия Православная Церковь была тесно связана с национальной традицией восточноевропейских стран, входивших в то, что историки недавно назвали «Византийской федерацией[109], а именно Греции, Болгарии, Сербии, Румынии и России. Все они унаследовали от Византии общественную систему, предполагающую союз между Церковью и государством. С другой стороны, традиционный византийский подход к миссионерской деятельности, увековеченный свв. Кириллом и Мефодием в девятом столетии, заключался в переводе как Священного Писания, так и богослужения на местные языки. Это привело к созданию христианских наций, глубоко воспринявших христианство в своей этнической и культурной жизни. Новые этнорелигиозные группы продолжают появляться вплоть до нашего времени: в Польше, Чехословакии, Албании, а также в Азии, где успешно действовала русская миссия.