Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Смерть Людовика XVIII. Отклонение проекта конверсии имело своим последствием перемену в составе министерства. Шатобриан в палате депутатов, равно как и в палате пэров, воздержался от защиты законопроекта и от того, чтобы склонять своих друзей вотировать за него. Виллель без особого труда добился от Людовика XVIII, который вообще недолюбливал Шатобриана, отставки министра иностранных дел. Тогда Шатобриан ударился в крайнюю оппозицию и увлек за собой Журпаль де Деба (Journal des Debate). Портфель министра иностранных дел был передан графу Дама, который с момента окончания испанской экспедиции заменял герцога Беллюнского в военном министерстве. В совет были приглашены два влиятельных члена Конгрегации: герцог Дудовиль в качестве министра двора и сын его Состэн де Ларошфуко, друг королевской фаворитки дю Кайла, в качестве директора департамента изящных искусств. Последний был таким образом вознагражден за свое деятельное участие в деле подкупа органов печати. Так как преследования газет часто кончались оправданием или легкими приговорами, то министерству пришла мысль купить известное число газет как правой, так и левой оппозиции для того, чтобы или вовсе прекратить их издание, или же переменить состав их редакций. Деньги для этой цели брались из секретных фондов и с цивильного листа. Таким образом были приобретены Молния (La Foudre), Орифламма (L'Oriflamme), Парижская газета (Journal de Paris), Французская газета (Gazette de France) я Европейские картинки (Les Tablettes Europeennes), из редакций которых немедленно ушли такие сотрудники, как Тьер, Ремюза и Минье. Попытка купить Ежедневник (La Quotidienne) закончилась скандалом, который был разоблачен Ла Вурдоннэ с парламентской трибуны. Более простым средством принудить оппозицию к молчанию было восстановление цензуры; к этому средству и прибегнул Виллель за несколько недель до смерти Людовика XVIII, который скончался 16 сентября 1824 года[32]. Торжественные похороны его состоялись в базилике Сен-Дени через месяц со всей помпой и церемониалом дореволюционной эпохи. Граф д'Артуа сделался королем под именем Карла X.

Карл X. Мы уже видели, чем был Карл X: он обещал быть королем эмигрантов и действительно стал им. Людовик XVIII, по видимому, предвидел опасность, угрожавшую Бурбонам со стороны подобного государя, если только верно, что на своем смертном одре, протягивая руку для благословения маленького герцога Бордосского, он произнес знаменитые слова: «Пусть Карл X побережет корону этого ребенка!» Следует заметить, что вступление Карла X на престол не вызвало никакого беспокойства в стране, не знавшей настоящих намерений короля, и что даже в Париже при своем торжественном въезде в город он был встречен горячими приветствиями национальной гвардии и народа. Его приветливое обращение, доступность, удачные словечки доставили ему даже известную популярность, которая на время еще возросла благодаря некоторым ловким мероприятиям, вроде многочисленных помилований лиц, пострадавших за политические преступления, и отмены цензуры. Но это первое хорошее впечатление быстро изгладилось. Принятые им с первых же дней царствования меры другого характера с ясностью обнаружили подлинное умонастроение короля. Не оставалось места ни для какого сомнения в том, что Карл X был человеком прошлого хотя бы уже потому, что он восстановил старинные титулы дофина и дофины, madame и mademoiselle, и старинные должности вроде menin (пестун принца). Его ненависть ко всему тому, что так или иначе было связано с новыми веяниями, в скором времени с особенной яркостью обнаружилась в факте увольнения в отставку более 250 генералов, находившихся с 1 января 1816 года не у дел, в том числе Груши, Вандамма, Газана, Эксельманса. Наконец, тронная речь возвещала палатам желание короля представить последовательно на рассмотрение парламента «улучшения, требуемые священными интересами религии, а также важнейшие отрасли законодательства». Она возвещала им также, что наступил момент осуществить мудрый план, намеченный Людовиком XVIII для уврачевания последних ран, нанесенных революцией. Таким образом, сменился король, но система правления осталась та же. Карл X продолжал дело своего брата; он сохранил и его министров и его программу вместе с законом о святотатстве и вознаграждением эмигрантов. Программе этой предстояло даже несколько расшириться, так как к ней вскоре должны были прибавиться законы о майоране и о прессе. Наконец, в царствование столь набожного короля религиозные вопросы должны были занять самое выдающееся место, и клерикальная партия намерена была попытаться добиться в этом вопросе самых широких уступок.

Закон о святотатстве. Это немедленно обнаружилось в палате пэров, где первые же два внесенных законопроекта касались учреждения женских монастырей и святотатства. Предлагалось, в нарушение действующих законов, предоставить королю право разрешать простым ордонансом основание женских монашеских орденов. Паскье высказался против этой системы, которая, логически развиваясь, должна была впоследствии повести к такому же нарушению закона в пользу мужских монашеских орденов. Таким путем можно было в один прекрасный день притти и к юридическому восстановлению ордена иезуитов, которые фактически возвратились во Францию, но существование которых было незаконным. Паскье одержал верх над Виллелем, и закон был исправлен в том смысле, что ни одна новая конгрегация не могла быть основана помимо голосования палат.

Закон о святотатстве встретил более ожесточенную, но менее удачную оппозицию. Новый проект был воспроизведением проекта предыдущей сессии, но в гораздо более суровом виде. По новому проекту смертная казнь грозила уже не только за кражу со взломом, но и за осквернение священных сосудов; этот закон доходил даже до того, что назначал «казнь отцеубийц», т. е. отсечение кисти и обезглавление, за осквернение святых даров. Даже целиком сочувствовавшая проекту комиссия предложила смягчение текста: внесена была оговорка, что такая суровая мера пускается в ход, только если осквернение святых даров произошло в публичном месте. Моле, герцог де Бройль, Ланжюинэ, Барант, Паскье, Порталис, Понтекулан выступили против этого проекта. Шатобриан подвел резюме всем аргументам, говорившим за отклонение закона. Он доказал, что этот закон противоречит самому духу христианства, и заклеймил его в короткой фразе: «Этот проект оскорбляет человечество, не доставляя охраны религии». Бональд, защищавший проект с искренним фанатизмом, прибегал к самым плачевным приемам: по его словам, общество, передающее святотатца в руки палача, тем самым только отсылает его пред лицо его естественного судьи. В палате сам министр Пейронне готов был свалить ответственность за этот закон на депутатов. «Этот законопроект— дело ваших рук», — заявил он. Несмотря на красноречие Ройе-Коллара, закон был принят 210 голосами против 95. А через 5 дней он был опубликован.

Закон этот вызвал в стране настоящее оцепенение. «Я берусь предсказать контрреволюционной партии, — сказал Ройе-Коллар, — что жестокие репрессии, даже если они останутся только на бумаге, повредят ей самой и падут позором на ее голову». Предсказание его оказалось исключительно верным. Хотя закон этот никогда не был применен на практике, тем не менее он сильно подорвал авторитет легитимной монархии и больше всех других законов оттолкнул от нее симпатии общества.

Миллиардное вознаграждение эмигрантов. Закон о вознаграждении эмигрантов произвел еще худшее впечатление, так как материальные последствия его сразу же дали себя почувствовать всему населению. С другой стороны, дебаты по поводу этого закона вновь пробудили чувство оскорбленного французского патриотизма, чуткость которого вообще усилилась вследствие условий, в которых произошло восстановление Бурбонов. Карл X называл эту меру «великим актом справедливости и мудрой политики». Возможно, что это и было политическим актом в том смысле, что владельцы национальных имуществ, до сих пор, невзирая на формальные гарантии, даваемые им хартией, постоянно беспокоившиеся за свою собственность, могли отныне считать себя совершенно обеспеченными от всяких посягательств на нее. Но это уже во всяком случае не было актом справедливости. Совершенно неоспоримо, что на вознаграждение имели право те эмигранты, которые просто оставили пределы Франции для спасения своей жизни. Но для тех из них, которые содействовали нашествию иностранцев на Францию и подняли оружие против своего отечества, конфискация имуществ была наказанием вполне законным. Кроме того, вознаграждение касалось интересов одних лишь владельцев недвижимой собственности; а между тем от революционных законов пострадало немало лиц, богатство которых заключалось в движимой собственности. Наконец, французы, подвергшиеся иностранному нашествию, пострадали не меньше, чем виновники этого нашествия; и разве справедливо было заставлять первых нести на себе всю тяжесть уплаты вознаграждения вторым?