Мой дом - пустыня - Аллаверды Хаидов

— Значит, овцы так же вечны, как пустыня и небо?

— Да!

Уже садясь в машину, председатель сказал:

— У вас в поселке есть дом и меллек. Надо бы вспахать его и посеять что-нибудь. Весна ведь.

— Разве мой меллек не передали другому человеку, когда я уехал в город?

— Нет.

— Почему?

— У нас оставалась слабая надежда на ваше возвращение, — улыбаясь, ответил Нуретдин.

— Брат мой, не нужны мне ни дом, ни меллек. Вся пустыня — мой меллек. Солнце — моя печка, звезды — свечи, а также подобие городских светофоров для машин — они тоже указывают путь. Если мой дом — вселенная, зачем мне те четыре стены в поселке?

Отара ввалилась в загон. Женщины принялись доить овцематок. Ягнята, почуяв запах молока, пронзительно заблеяли. Как отрадны были для взора и слуха Юсупа-ага эта картина и эти звуки!

— Вот и опять ты с нами, — сказал Салих.

— Да, опять я с вами... Ты вернешься на старое место?

— Нет, я буду пасти поярков дальше, на западе, там вырыли новый колодец. Перебирайся и ты туда после окота. Будешь досматривать свои сны.

— Я их уже досмотрел.

— Да? Что же было после того, как красный командир сказал тебе «товарищ»?

— Я его тоже назвал «товарищ». А потом заговорил молодой туркмен-джигит: «Товарищ Борисов сказал, что ты обязательно выздоровеешь. И он обещает возвратиться, чтобы помочь вам построить колхоз». Это не сон, Салих. Я вспомнил — красного командира действительно звали Борисов, и туркмен-переводчик действительно сказал те слова.

— И Борисов возвратился?

— Нет. Передавали, что он убит в бою с басмачами.

Доярки, прослушав концерт, который передавали по радио, улеглись спать. Велев и помощнику спать до восхода солнца, Юсуп-ага погнал отару на ночной выпас. Лежа на макушке бархана и глядя на яркие звезды пустыни, он вспомнил городского друга Оруна Оруновича. Тот говорил: «Хотя человек и не вечен, как звезды или пустыня, он должен жить столько, сколько сам захочет, пока ему не надоест». Еще Орун Орунович говорил, что жизнь человеческую укорачивают болезни и, чтобы не болеть, человек должен работать. Работать в семьдесят, в восемьдесят и в сто лет. Работать, чтобы не давать покоя сердцу, чтобы оно не заснуло.

Чтобы не заснуло сердце чабана, он должен день и ночь бродить за отарой. Ноги его по щиколотку утопают в сыпучем песке, но тем не менее он легко взбирается на верхушку бархана с новорожденным ягненком на руках. На лбу его появляется легкая испарина. Эта испарина — доказательство того, что сердце чабана не спит, работает.

Перевод Н. Желниной.

ПОРТРЕТЫ ПАДИШАХОВ

(рассказ)

В тени толстой узловатой шелковицы сидел Алла-кули и пил чай, наслаждаясь каждым глотком, как страстный любитель музыки нежнейшими звуками саза. Пот каплями выступал на лбу, щекочущими струйками стекал под халат, и от этого сухой, теплый ветер казался прохладным, освежающим. Нудная головная боль наконец прошла, мысли сделались отчетливыми, воспоминания тоже.

Вот этот чай (хороший чай, очень хороший чай!) — подарок Сапы-мирахыра (Мирахыр — одно из высших воинских званий в Бухарском эмирате). Вернее, плата за услугу. Щедро платит мирахыр. Деньги не горбом зарабатывает. Да и услуга, по правде говоря, не пустячная. Если б не он, Аллакули, пропали бы в песках мирахыр и его люди. Два дня вел он их через Кизылкумы. Первый день еще ничего, а во время вчерашнего урагана пропали бы.

Словно опять воочию увидел он безумство пустыни. К закату близилось, когда понеслись вдруг по песчаным увалам клубки перекати-поля, — оказывается, ветер набрал силу. Постоянно дует он в это время года, но тут так рванул, что пески потекли, как вода. Сразу стало темно, будто солнце давно уже село (на самом-то деле еще горизонта не достигло), но и свети оно, все равно никто ничего не увидел бы, потому что глаза засыпало, и рот, и нос, и уши.

Да... Ни зги не видать, дышать нечем, ноги вязнут. Но люди еще так-сяк. Кони вот чуть не взбесились. Целую ночь люди с ними промучились, а утром обнаружили — они помяли, потоптали бурдюки, и вся вода вылилась. «Что делать, а? Что делать? На тебя надежда, Аллакули-хан, выручай»,— говорил взгляд мирахыра.

Нужно по холодку (утро было прохладное, после бури это уж всегда так) добраться до приюта Ялнызак-Баба (Одинокий дед), ответил Аллакули. И впрямь другого выхода не было.

— Там колодец?

— Колодец выкопаем.

Сапа, наверно, подумал в тот момент, что проводник шутит, может, даже обиделся: нашел, мол, время... Но ничего не сказал, боясь раздражить нужного человека. Сам он был беспомощен в пустыне. С рождения жил бок о бок с нею и ничего о ней не знал. Наедаться на тоях жирной бараниной до отрыжки — это он любил. А пустыню, которая баранов выращивает, не любил. Еще любил байский сын джигитовать да палить из винтовки — мирахыр!

После того как эмир бежал за границу, баям стало скучно. В селах объявили советскую власть. Кто знает, что это такое... Хотя, кажется, справедливая власть. Во всяком случае, истина тоже получила дорогу. Не то что прежде — одна взятка. Вот Сапа — и дня не был на военной службе, а мирахыром стал, отец частенько подношения слал эмиру.

Эмир, похоже, мечтает вернуться, недаром людей засылает и сюда, на Лебаб, тоже. К мирахыру нашему явился же человек: «Их эмирское высочество передают привет верному слуге и приказывают, собрав как можно больше нукеров, готовиться к решающему сражению». Сапа собрал отряд в тридцать конников. Людям нужны бараны и хлеб, лошадям — ячмень. Где взять? Разбоем добыть? Но нельзя до бесконечности грабить свое село и соседние. Мирахыр решил добраться до узбекских кишлаков на востоке Кизылкумов. Тогда и вспомнил про него. Привел Аллакули в свою кибитку (большая такая, богатая), усадил рядом с собой, и начался между ними разговор.

— Аллакули, друг, по велению их эмирского высочества я собрал нукеров и стал сердаром. Но у нас не все благополучно. Нет человека, который знает пустыню. Короче — не хватает тебя. Шел бы к нам в нукеры...

— Спасибо за доверие, мирахыр, но я не могу стрелять в людей.

— А ты и не стреляй, только будь с нами. Если заблудимся, укажешь дорогу — и все. Ты ведь знаешь, сколько шагов от одного колодца до другого, по звездам найдешь и Хиву, и Бухару, и Мекку с Мединой. Нам говорили — с пятнадцати лет мотаешься по Кизыл-кумам.

— Эй, сердар, не трогай меня. Я живу по пословице: «В желудке пусто, зато уши не болят от брани».

— Приказываю именем эмирского высочества!

— Эмирское высочество отреклось от престола и сбежало. Теперь хозяева Советы.

— Эмир скоро вернется с большой силой. А флаг твоих Советов я сегодня сжег на костре! Видел?

— Сколько я буду получать?

— Получишь свою долю добычи.

— Нет.

— Ай, проси сколько хочешь. Авось найдем, что тебе потребуется.

Красный отряд, прискакавший в село, чтобы ликвидировать банду Сапы-мирахыра не нашел здесь басмачей. Всех следов — пепел от костра, на котором сгорел флаг. У командира Кучеренко был с собою кусок кумача, сделали новый флаг, повесили над домиком сельсовета. Но где же бандиты? Через переводчика спрашивали жителей, те высказали самые различные предположения, но сведений более или менее точных никто дать не мог.

Четверо парней вызвались быть проводниками, отряд двинулся в Кизылкумы. На бескрайнем просторе следы басмаческих коней то сходились в одно русло, то расходились множеством протоков, вели вперед, потом вспять. Распутать этот хитроумный клубок никто не сумел, ни свои следопыты, ни местные. Переждав в глубокой лощине уже упомянутый ураган, красный отряд вернулся в село.

Кучеренко снова призвал актив. Снова думали-гадали, куда подевались басмачи, строили предположения, опровергали друг друга. Обрывки их споров долетали до ушей Аллакули, расположившегося с чайником под могучей шелковицей. Он слушал и не слушал, думал о своем и нисколько не беспокоился за мирахыра и его людей. Никому из односельчан в голову не придет указать на приют Ялнызак-Баба. Все считают то место безводным, непригодным для мало-мальски долгой стоянки. Меж тем он, охотник Аллакули, именно там спрятал своих подопечных. В зарослях созена он попросил нукеров спешиться и копать землю в нескольких местах. Едва успели вырыть ямы в рост человека, показалась вода. Правда, солоноватая, но кони припали к ней с жадностью. Попробовали люди — можно пить. Аллакули получил от мирахыра по два фунта чая за каждый из двух дней и теперь вот вкушает блаженство. Честно заработал, совесть не мучит. И страх тоже. Никто не узнает о его содействии мирахыру. Они поклялись хранить в тайне: Сапа и его люди — то, что охотник помогал им, Аллакули — место где их спрятал. Если кто либо проговорится, смерть на его голову, а имущество будет разграблено...

К Аллакули подошел односельчанин: