Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников

— У тебя все? — спокойно спросил он меня.

— Так точно!

— Ну, пойдем со мной.

Мы зашли в его вагончик. Он снял трубку телефона дальней связи, пригласил в Кабуле к телефону начальника отдела кадров армии, поздоровался, о чем-то поговорил с ним, а потом спросил, где находится представление на старшего лейтенанта Синельникова на присвоение ему воинского звания «капитан» — досрочно. Узнав, что моя фамилия находится уже в проекте приказа, а приказ готовится на подпись командующему, убедительно попросил вычеркнуть меня из приказа и вернуть представление в часть. Потом поблагодарил своего собеседника и положил трубку телефона.

— Если ты еще будешь «вякать» против политического отдела и меня, как его начальника, то сначала я тебя, а потом и твоего комбата сниму с батальона! Ты меня понял? А чтобы не советовал начальнику, как поступать, походи в прежнем звании. Все, ты свободен!

Очень хотелось заехать кулаком в эту самодовольную физиономию! Да он явно и провоцировал меня на грубость. Я поглядел в открытое окно. Почти рядом с ним, снаружи стоял адъютант Плиева — земляк начальника политотдела, напряженно вслушиваясь в наш разговор. Четвертая звезда на моих погонах закатилась, так и не успев засиять. Боясь сорваться, нагрубить и тем самым еще сильнее усугубить и без того свое незавидное положение, я вышел из вагона.

— Ну, что, поговорил? — спросил меня комбат, когда я вернулся в штабную палатку.

— Поговорил, — горько усмехнулся я и рассказал ему весь наш разговор и как начальник «поставил меня на место». Комбат пришел в ярость и сам уже собрался идти в политотдел. Мне стоило большого труда остановить его. Плиев бы и комбату не простил критики в свой адрес. Потом пришли офицеры, принимавшие участие в рейде. Накрыли стол, разлили водку. Комбат поднял свою кружку.

— Сегодня у нас был очень трудный день, такого в нашей боевой практике еще не было. Но мы вышли из боя и остались живы. Выпьем же за это! Помянем погибших, которые не дожили до этого вечера. Пусть земля им будет пухом!

Все молча выпили. А когда налили по второй, комбат сказал:

— А ты, замполит, не горюй, что не стал капитаном. Будешь еще и капитаном, и майором, главное для всех нас — живыми отсюда вернуться и людьми порядочными остаться. Звезды, конечно же, хорошо и ради них мы и служим Родине, но в нашей службе есть понятия, которые выше их. Это — честь, совесть, порядочность и многое другое, чего не каждому дано иметь. Вон у Плиева звезд много, большие, а как был он тварью, так ей и остался. Так что не падай духом, все будет хорошо! За тебя!

Мы снова налили и выпили. Впереди была еще долгая война. А сегодня мы были живы, здоровы и этим счастливы.

Часть IV

ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ

Бригада готовилась к операции, и комбат, получив предварительную боевую задачу, довел ее до офицеров и прапорщиков. Батальон с приданными подразделениями должен был выполнить последовательно несколько важных задач. Главная — выйти к городу Калат, провинции Забул, забрать в свою колонну афганский пограничный отряд и вывести его к погранзаставе Дарвазагай. Там произвести смену отрядов, а стоявший ранее сопроводить к постоянному месту дислокации в Калат. Мы выполняли подобные задачи уже много раз, но эта была намного сложнее. Ее трудность заключалась в том, что по пути следования мы должны были пройти ряд горных перевалов, самый главный и высокий из которых — Пурши. Мы не сомневались, что духи уже знают о нашей задаче и готовятся к их защите. Ведь для них каждый клочок земли был важен. Они защищали свою страну. У нас же интерес был чисто профессиональный: как долго душманы продержатся, сколько человек погибнет при его взятии, какие будут трофеи и повезет ли тебе лично в этом бою.

Готовились к рейду тщательно. Комбат встречался с офицерами и советниками афганского корпуса, идущего с нами, уточнял отдельные вопросы у командира бригады, его заместителей.

В 4 часа утра 9 июля 1980 года мы вышли на выполнение поставленной задачи. Сначала шли в общей колонне бригады, потом батальоны разошлись по своим направлениям и маршрутам. Водители вели технику след в след, опасаясь подрыва на мощных фугасах, противотанковых минах. Если видели на проезжей части дороги обломок доски или какой-нибудь другой предмет, объезжали его. Душманы делали самодельные мощные взрывные устройства, а доска или камень на пути следования могли быть составной частью этого смертоносного «сюрприза». Были случаи, когда советские солдаты подрывались, подняв с земли фонарик, авторучку или что-нибудь другое. Шла ожесточенная минная война, и наши враги в ней преуспевали. Земля была напичкана минами и таила в себе смерть. Мы ходили и ездили по ней, зная, что взрыв может произойти в любую секунду. Саперы вынимали из грунта очень много взрывных устройств, но многие даже и не обнаруживались. И взрывались мины под колесами и гусеницами БТРов, танков, автомобилей, под ногами идущей по земле пехоте. Особо досаждала итальянская комбинированная противотранспортная, противотанковая мина серо-коричневого цвета, ребристо-ячеечная. Не зная ее коварства, можно было принять ее за ажурную дамскую сумочку. Материал корпуса пластмассовый, взрыватель пневмомеханический. Не зная, что это такое, никогда не подумаешь, как хитра и страшна она. Мина срабатывала от определенного нажатия на ее взрыватель, могла взорваться под любой машиной в колонне. Поэтому взрыва ждали постоянно.

Имея огромное количество мин, душманы использовали их наверняка. Среди населения было объявлено вознаграждение за подорванную боевую технику. Причем оплата производилась в зависимости от типа и важности подорванного объекта. Выведенный из строя танк стоил 40–60 тыс. афганей, автомобиль — дешевле, убийство солдата — 5–7 тыс., партийного активиста — 10–15 тыс., офицера — 30 тыс. Среднегодовой же доход крестьянина едва превышал 600 афганей. Учитывая нищенское положение большинства граждан страны, религиозность и другие факторы, духи умело спекулировали на этом. В кишлаках были известны люди, у кого можно было получить или купить мину. Их брали и устанавливали на пути следования наших колонн. Если техника подрывалась, поставивший ее получал установленную сумму денег, которых хватало, чтобы приобрести продукты питания, вещи, скотину. Подорвав несколько БТРов или танков, можно было купить себе одну или несколько жен. Деньги, как и в любой стране, давали все. Только честный и ленивый не мог воспользоваться предоставленной ему возможностью поправить свое материальное положение. Поэтому и рвались мины под нашей техникой и нашими ногами.

Выставлять впереди колонны пеших саперов было равносильно топтанию на месте. Да и что они могли поделать, если та же итальянская мина, самая распространенная в то время, практически не улавливалась приборами? Собак-саперов у нас тогда еще не было. Мины искали палками-щупами, тыча их наконечниками в грунт.

Колонны шли, а мы надеялись на удачу, свыкались с мрачной мыслью, что в любую секунду может наступить и твой черед: не подорвешься на мине, так обстреляют из автоматов или гранатометов. Наверное, поэтому смотрели на убитых буднично, с обреченностью, грустью и сожалением, как на что-то естественное и неотвратимое. И мысленно радовались, что сегодня ты пока еще остался жив.

Человек ко всему привыкает. Иногда сам удивляешься, как быстро приспосабливаются твой организм, психика ко всему происходящему. И сам себя успокаиваешь: если ты здесь, то иначе и нельзя. Просто нужно было жить и выживать, во что бы то ни стало.

…Начало светать. И вдруг в предрассветной тишине громко ухнул один, а за ним и второй мощный взрыв. Огненно-серый султан земли поднялся вверх из-под гусениц идущей передо мной десантной машины.

«Мой БТР в колонне 28-й, — пронеслось в голове. — Надо же, как повезло»!

Не дожидаясь остановки БТРа, спрыгнул на землю и побежал к дымящейся бээмдэшке. Взрыв был очень сильным: боевую машину десанта разворотило, словно консервную банку. Оседала пыль. Из корпуса машины тянуло тяжелым запахом. Подбежавшие солдаты минометной батареи десантно-штурмового батальона бригады, чья машина подорвалась, вскочили на броню и стали вытаскивать беспомощные тела членов экипажа. В любую секунду могли взорваться боеприпасы, но об этом никто не думал. Осторожно вытаскивали стонущих от боли солдат. Из семи человек двоих вытащили уже мертвыми, четверо получили ранения различной тяжести, а одного даже и не царапнуло. Самым тяжелым из экипажа среди раненых был командир взвода лейтенант Литвинов: взрывом ему оторвало обе ноги. Наброшенная на его тело солдатская плащ-накидка быстро пропитывалась кровью, смешиваясь с пылью и грязью. Лицо Алексея стало пепельно-серым. «Смертельный уголок» — от переносицы до ямочек на обеих щеках — быстро темнел, заострялся нос. Минуты жизни лейтенанта, очевидно, были уже сочтены, а он, словно робот, все шептал и шептал: «Ребята, найдите мне мой нож! Я без него никуда не поеду!» Перед рейдом он показывал офицерам батальона фашистский кинжал со свастикой на рукоятке. Рассказывал, что его ему подарил дед-фронтовик с наказом сохранить, вернуться живым домой и передать по наследству своему сыну, когда тот тоже станет офицером. Этот нож был семейной реликвией. Дед воевал с фашистами, отец лейтенанта строил коммунизм, а сам Алексей через 35 лет после кровавой Великой Отечественной выполнял почетный интернациональный долг. Вот об этом ноже сейчас и вспомнил командир взвода. Он был в агонии, и все понимали, что он уже не жилец.