Не загоняйте в угол прокурора. Сборник - Сергей Высоцкий

— В первом варианте приказа отстраняли, «как лишившегося доверия», во втором — «за нарушение процессуальных требований». Понял?

Фризе обнял Маргариту и поцеловал.

— Спасибо,— несколько секунд он стоял посреди кабинета в нерешительности, потом открыл сейф, достал бутылку виски.

— Небось, ключи отберут,— подмигнул он Маргарите.— Зачем добру пропадать? Возьмем с собой в «Макдональдс».— Он положил бутылку в кейс.— Только почему вызывает не сам Олег Михайлович?

— Он же твой друг! — усмехнулась Маргарита.— Ты что, не знаешь Олега? Дважды просил позвонить тебе и тут же давал отбой. А теперь смылся. Сказал, что поехал к городскому прокурору.

Когда Фризе открывал дверь кабинета, Маргарита попросила:

— Посмотри, нет ли кого в коридоре? Не хочу, чтобы меня увидели сейчас.

Узкий унылый коридор прокуратуры, в котором два человека едва могли разойтись, был пуст.

«Что же это, Олег Михайлович, испугался посмотреть мне в глаза?» — думал Фризе, входя в приемную. Телефоны на Маргаритином столе надрывались. Двери в кабинет прокурора были распахнуты — это означало, что хозяин отсутствует. Любой посетитель мог в этом удостовериться — прокурор от него не прячется. Демократично, не правда ли? Зато Маргарите строго предписывалось, при каждой отлучке, оставлять вместо себя кого-то из девушек-машинисток.

— Привет, Володя! — помахал рукой помощник прокурора.— Садись, гостем будешь.

У Виктора Андреева «на вооружении» было десятка три расхожих фраз, которыми он постоянно пользовался, не замечая, а может быть, и не желая замечать насмешливые улыбки сослуживцев. «Садись, гостем будешь» он говорил любому, кто приходил в кабинет. Даже тем, кого приводили под стражей. «Привет вам с кисточкой», «где наша не пропадала!», «везет же людям» — на каждый случай у него находилась присказка. Он был за ними, как за броней. Имелись в его арсенале и более сложные мудрости — «ножки мерзнут, ручки зябнут, не пора ли нам дерябнуть» или «если ты беременна, то это только временно, а если не беременна, то это тоже временно».

Андреев и прокурор, щеголяющий при случае латынью, являли собой странный тандем. Плотный прокурор, любивший носить свободные кожаные куртки и пуловеры, и маленький — карманный — помпрокурора, всегда в тройке, при галстуке, с мелковатыми чертами красивого лица и приглаженными волосенками. Один — вальяжный, даже немного напоказ барственный, другой — тоже напоказ — собранный и озабоченный. Почему-то считалось — с подачи самого прокурора,— что он демократ, впадающий иногда в грех панибратства, а Виктор Евгеньевич — блюститель дисциплины и строгих нравов.

— Я чего тебя пригласил? — сказал помпрокурора.— Формальности ради. Ты, конечно в курсе?

— В курсе чего?

— Шеф подписал приказ о твоем отстранении.— Он подвинул лист бумаги, лежавший на столе. Владимир взял его. Приказ был лаконичным: «За нарушение процессуальных требований при расследовании дела об убийстве санитаров Уткина и Кирпичникова (последнего в пределах самообороны) отстранить следователя прокуратуры, младшего советника юстиции Фризе Владимира Петровича от дальнейшего ведения дела».

— В чем выразилось это нарушение?

— Володя, разве тебе шеф не объяснил?

— Нет.

— Быть того не может?! Когда ты его видел последний раз?

— Вчера,— Фризе хотел сказать: «Вчера вечером у меня пили коньяк», но это бы выглядело почти как шантаж.

— И он тебе ничего не сказал?

— Ну, что ты заладил, как попугай? Ничего не сказал.

— Эта история с банкой из-под пива… Изъял улику без надлежащего оформления! Забыл?

— Столько времени с тех пор прошло…— Фризе вдруг стало смешно.— Виктор, вам с шефом руки укоротили? Или…— он с трудом удержался, чтобы не сказать — «позолотили».

— Или — что? — подозрительно спросил Андреев.

— Или шею намылили?

— Намылят. Сейчас грядет комплексная проверка, и если станут известны такие факты, как твое разгильдяйство, мало нам не будет.

— Хватит врать! — жестко сказал Фризе.— В ГУВД без всякой проверки взяли и отстранили сыщика, занимавшегося тем же малым предприятием «Харон», когда запахло жареным. Ты и сам это знаешь, я тебе рассказывал. Теперь пришла моя очередь. Шеф намекал — «полегче», «без нажима». Просил «отбросить предвзятость». Ничего у вас, голубки, не получится.

— Распишись на приказе,— холодно бросил помпрокурора.— И прошу…— он протянул свою маленькую ладонь.— Ключи от сейфа. Сдашь дело Гапочке. Он завтра из командировки возвращается.

Фризе вынул из кармана ключ и, высоко подняв его, бросил в ладонь Андрееву. Тот поморщился. Наверное, получилось больно.

— Расписываться я не буду. Сейчас пойду к Генеральному прокурору.

— Иди. И валюту приготовь,— засмеялся Андреев. Фризе, не прощаясь, пошел к дверям.

— Володька, не дури! Овчинка выделки не стоит,— крикнул ему вдогонку Андреев.— Давай через пару часиков поедем ко мне, пообедаем. Сядем рядком да поговорим ладком.

— Я уже пообещал обедать сегодня с другим,— не обернувшись, бросил Фризе.— С хорошим человеком.

Уже часа полтора Владимир бесцельно слонялся по кабинету. Шесть шагов от окна до двери, семь — от двери до окна. В сторону окна у него почему-то всегда получалось на шаг больше. Может быть, потому, что в окно все же приятнее было смотреть, чем на дверь, и он инстинктивно делал шаг короче. Он никак не мог сосредоточиться и решить, что ему предпринять. Не помогала трубка. От табачного дыма стоял сизый полумрак. Несколько раз Фризе хватался за телефон, намереваясь позвонить Мавриной. «Что скажу: — простите, не хотел обидеть? Неумело пошутил? Меня не интересуют отношения вашего покойного супруга с этим чертовым критиком Борисовым? В том-то и все дело, что интересуют. И не из праздного любопытства, а потому, что прокурор задолбил, как дятел засохшую елку. Ему мерещится старая интрига. Ему, а не мне, милая Алина Максимовна. Я всего лишь простой служащий и выполняю волю прокурора, расследую среди других и гнилую версию. Хоть и не верю в нее. Придет время, и вы поймете…»

Дверь кабинета приоткрылась и Фризе увидел Маргариту.

— Фризе, у тебя пожар? — Маргарита смешно потянула воздух красивым прямым носом. Подошла к столу.— Очаровательно. Так люблю запах трубочного табака! — В руках секретарши был синий конверт. Она призывно им помахала:

— От дамы, приятной во всех отношениях.

Владимир вскинул руку и попытался перехватить конверт, но Маргарита увернулась.

— Можешь оставить себе,— проворчал Фризе.— Личных писем мне на службу не пишут. Очередная жалоба.

— Ошибаешься. Здесь есть пометка: «Сугубо личное». Первый раз вижу такую подпись: «Сугубо личное». Хорошая приманка для любопытных. Шеф бы не удержался.— Маргарита положила письмо на стол.— А я тут же поспешила к адресату. Цени, Володя. Но — женщина, женщина! Норковая шубка до полу.

— Тебя поразила шубка? — усмехнулся Фризе, разглядывая надпись на конверте, сделанную четким незнакомым женским почерком. Он уже догадывался чьим и торопливо надорвал конверт, вынул несколько исписанных листков, на всякий случай потряс, чтобы показать Маргарите — недозволенных вложений нет. Он не подозревал девушку ни в чем плохом, просто хорошо знал, в какой системе работает.

— Шубка, конечно, классная,— продолжала Маргарита.— Но женщина…

— Красивая? — не отрываясь, спросил Фризе.

— Не в этом дело. Красивых женщин у нас достаточно. А эта — аристократка. Нет, что я болтаю?! Аристократки — они холеные и заносчивые. А приходила милая интеллигентная дама. Володя, ты меня не слушаешь? Мог бы и минутой позже прочитать. Кто она такая?

— Вдова писателя Маврина.

— Ага. Теперь мне понятно, почему у нее заплаканные глаза. Но она, Фризе, лет на десять старше!

— Старше тебя?

— Старше тебя, Володя! — она направилась к двери, потом на секунду обернулась: — Я молодец?

— Умница. Сейчас дочитаю и поцелую тебя.

— Уже не успеешь. Я ухожу домой.

«Милый Володечка! — писала Алина Максимовна.— Простите за грубость и за истерику. Ваша служба такая — не любопытства ради спрашивали меня. Не вы, пришел бы другой. Или вызвали на допрос и светили лампой в лицо. А вашу тактичность и деликатность я приняла за коварство. Мы, женщины, бываем глупы и импульсивны.

Теперь о том, что вас интересует. Я рассказываю, как сложились отношения у Алеши с Борисовым, надеясь на вашу скромность. Если уж удалось сохранить эти факты в тайне при жизни мужа, мне было бы больно стать свидетельницей того, как его имя чернят после смерти. Я заметила — вы любите, при случае, щегольнуть знанием латыни. Так вот: Алеша умер, а о мертвых или хорошо, или ничего.

С Борисовым был знаком с Литинститута. Однажды они поспорили о политике и Борисов крепко ругал Сталина. Маврин совершил подлый поступок — написал об этом. Не в НКВД, нет! В партком. Но никто из членов парткома письма не прочел. Прочла техсекретарь. Вот она-то служила на Лубянке и отнесла письмо прямо туда.