Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Я как раз хотел предложить зайти во флигель у конторы Брока, — определенно, Иван Карлович не обладал быстротой ума и тонкой иронией.

— Тьфу, ну что вы за дуб!

— Какой дуб?

— Стоеросовый! — вспылил Грушевский, но махнул рукой на задумавшегося Тюрка. Наверное, вспоминает ботанический справочник, решил Максим Максимович. — Поехали, поехали.

Глава 20

Если бы знал Максим Максимович, чем обернется это роковое решение и чему оно едва не помешает, он бы лучше и впрямь просто прогулялся по набережным до того часа, на который было назначено свидание с Колей и знакомство с Афиной. Когда они прибыли на место, то стало понятно, что вариантов, где именно находится квартира, пригодная для революционеров, не особенно много. В соседнем дворе с ломовой конторой был детский приют, в другом стоял большой купеческий дом, запертый, давно обветшалый и заброшенный. А вот флигелек позади купеческого гнезда находился в достаточно сносном для проживания состоянии, хотя тоже был далеко не нов. Дворник в красной рубахе, некогда белом фартуке с овальной начищенной бляхой и свистком на шее за небольшую мзду сообщил, что купец Якунчиков давно изволят проживать в другом своем доме. А этот стоит запертым уже, почитай, лет десять. Флигель сдают, это да, но желающих не то чтобы много. Из-за непрестанного грохота ломовых повозок, которые содержит контора Брока, даже ночью здесь не бывает тихо. Постоянно снуют извозчики и приказчики, наниматели, исполнители… Проходной двор, сказал дворник, махнув рукой. Во флигеле две квартиры, но жильцы только в одной. Вернее, жилец, да такой ледащий, что ни тебе праздничных на Пасху, ни рюмки на Рождество. Когда приходит и уходит, не уследить, потому что из-за шума порой и звонка в дворницкой не слышно. Так он и не запирает ворота, потому как никто и не ходит.

По всем выкладкам выходило, что этот флигель и был конспиративной квартирой, которую разведал Животов втайне от своих «друзей». За что и схлопотал в свой сытый и пухлый, несмотря на волнения журналистской жизни, живот клейменую пулю.

— А каков из себя жилец? — поинтересовался Грушевский, всматриваясь в пыльные темные окна флигеля. Краска облупилась и свисала со стен лохмотьями. Облезлый домик с подозрением взирал своими слепыми окнами на сыщиков, как старый нищий бродяга на чистую публику, снующую мимо паперти. Вдруг ему показалось, что в окне мелькнул женский силуэт в старинном платье. Никак опять Марья Родионовна забавляется!

— Да обыкновенный. Косой, волосы соломой, — отчитался дворник, уже с подозрением присматриваясь к усатому, дернувшемуся вдруг, будто увидел кого знакомого в пустом доме.

Заплатив еще, Грушевский с Тюрком отослали дворника. Скорее всего, барыш окажется в ближайшей казёнке[10], из фартука дворника уже торчал мерзавчик[11] родом оттуда же. Перед дверью компаньоны переглянулись. В руках у Тюрка очутился маленький, почти дамский пистолетик, что несказанно удивило и насмешило Максима Максимовича, но, поразмыслив, он обрадовался и такому игрушечному оружию.

На стук никто не открывал, так что пришлось Грушевскому покопаться в связке своих ключей и найти там старенькую отмычку. В участке, где он служил, по приказу пристава, везде было понавешено ненужных замков. Ключи все время терялись, или ответственные попросту забывали их сдавать. Так что отмычка эта, позаимствованная как-то у одного пристреленного околоточным воришки, уже сослужила свою службу, и не раз. Не выбросил эту маленькую железку Грушевский только по той простой причине, что от природы был «собирателем», как его дразнила, бывало, Пульхерия Ивановна. Он любил собирать и копить всякие мелочи, забавные вещицы, статуэтки, старые писанки и никогда не выбрасывал цепочки от старых часов или фигурные дужки от сломанных очков, мня найти им когда-нибудь свое применение.

Дверь открылась туго, но скрипа из-за проезжавшего в этот момент обоза ломовых по камням Калашниковской не слышали даже сами взломщики. В темной прихожей не видно было ни зги. Грушевский чиркнул спичкой, и слабый огонек осветил неуютное заброшенное помещение, заставленное коробками, заваленное старыми калошами и грудами дырявых пальто. У окна стоял портновский манекен, который еще раз заставил вздрогнуть Грушевского. Спичка выпала из его задрожавших пальцев, пришлось зажигать другую.

Сделав Тюрку знак вести себя как можно тише, Максим Максимович прошел пару шагов и тут же сдвинул какой-то шкаф, стоявший кое-как без ножки. С диким грохотом разгневанной горной реки из шкафа полетел поток всякой всячины, разбиваясь о пол и разлетаясь осколками стеклянными, деревянными и металлическими. Тюрк не произнес ни слова. После такого шума надеяться на конспирацию было нечего, но поскольку никто из хозяев себя не обнародовал, Грушевский решился идти дальше. Только теперь он выставил в авангард Тюрка, выполняющего роль легкой кавалерии. Иван Карлович уже показывал себя чуть ли не акробатом. Хотя до сих пор не верилось, что человек, в бытовой жизни настолько нескладный, неуклюжий и угловатый, когда надо, проявлял чудеса гуттаперчивости, ловкости и устойчивости.

Обследовав все комнаты, пользуясь в случае надобности отмычкой, друзья не нашли никаких следов пребывания здесь людей в недавнем прошлом. Ни самоваров, ни остатков еды, завернутых в бумагу, ни новой обуви или одежды. Все было заполнено хламом, старым, пыльным и давно вышедшим из употребления. Казалось, единственный смысл пребывания в доме всех этих вещей — создавать как можно больше шума при вторжении непрошеных гостей.

— Ну, что же? — в растерянности обратился к Тюрку озадаченный Максим Максимович.

Вместо ответа Иван Карлович поднял голову и стал разглядывать потолок. Грушевский посветил наверх и заметил люк, ведущий на чердак. Лестница была странной конструкции и далеко не доходила до пола. Тюрк дернул ее, и она бесшумно опустилась вниз. Грушевский переглянулся с компаньоном и кивнул ему, позволяя подняться первым, рассудив, что вооруженному человеку это будет сделать безопаснее.

Когда они поднялись наверх, то первое, что их встретило, — резкий, сладковатый запах трупного разложения. Источником невыносимого смрада был мертвец, являвшийся когда-то молодым человеком с пышной шевелюрой, в одежде интеллигента, не лишенного претензии на моду. Обстановка в комнате была хоть и не шикарная, но вполне комфортная и даже дорогая. Здесь не наблюдалось того запустения, того пыльного убожества, что царило внизу. Не успели сыщики все внимательно рассмотреть, как вдруг раздался треск, грохот, а из люка снизу высунулась голова с уланскими усами в форменной фуражке городового, дальше полезли плечи с погонами из красных жгутов. Увидев компаньонов, голова вытаращила глаза и завопила басом, которому позавидовал бы певчий Казанского собора:

— А ну не шали! Брось оружие! Осади на паанель!

Позиция городового была крайне неудобная, но тем не менее он кричал все время, пока выпрастывал из люка свое большое тело, как корнишон из узкой бутылки. Позже выяснилось, что глотку драл Желтобрюхов, из бывших казаков, которого вызвал бдительный дворник, прежде чем бежать в казенку. Все-таки дворники — народ сознательный, обязанности свои понимают, подумалось еще Грушевскому.

Но возможность думать у него появилась не сразу, потому что первыми подозреваемыми в убийстве оказались Максим Максимович вместе с Тюрком. Много времени ушло на то, чтобы втолковать Желтобрюхову, что убийцами они никак не могут быть. Они впервые пришли сюда только что, а трупу уже дня два, никак не меньше. Но успокоился Желтобрюхов только тогда, когда выяснилось, что Грушевский сам служил, и совсем недалеко, в Рождественской части. Только спустя два часа, которые ушли на составление протоколов, выяснение личности, связывание с конторой Призорова, где их слова подтвердили, и разъяснения множества других недоразумений, труп убитого отправили прямиком в Мариинскую, на стол к профессору Копейкину.

Но и сам Грушевский после предварительного беглого осмотра выяснил, что молодой человек имеет один искусственный глаз и шесть огнестрельных ранений в разных частях тела. При жизни юноша отличался особым вниманием к чистоте: белоснежные манжеты и воротничок, отполированные ногти. Неуклюжий Желтобрюхов, сделав первый же шаг, произвел громкий хруст. Под гулливерской подошвой сапог остались осколки круглых очков, которые упали с убитого. Укоризненно покачав головой, Грушевский только вздохнул. Тюрк ничего и не услышал, он стоял, уставившись на шкаф с инкрустацией, по всей видимости принадлежавший убитому, уж больно он не вписывался в интерьер даже этого убежища, а тем более нижних комнат. Максим Максимович тоже присмотрелся к этому, на первый взгляд заурядному предмету мебели.