Павел Третьяков. Купец с душой художника - Коллектив авторов

19 августа 1874 года Павел Михайлович пишет Репину: «Многоуважаемый Илья Ефимович, портрет И. С. Тургенева я давно в свое время получил. Не извещал Вас потому, во-первых, что Вас в Париже уже не было, когда я его получил, а во-вторых, вот почему: живописью портрета я доволен, но сходством не нахожу его вполне удовлетворительным; жена моя и брат тоже находят; но я, не доверяя себе и своим домашним, хорошо знающим И в. Серг., желал, чтобы увидали портрет люди более компетентные в деле сходства, т. е. выражении характера, а так как по случаю летнего времени никто у меня не был из подобных лиц, то этот вопрос и остается для меня неразрешимым».

Из письма Репина без числа:

«Остаюсь с глубоким к Вам уважением и в то же время с некоторым грехом на совести за портрет Тургенева, который и мне нисколько не нравится. Утешаюсь надеждой, что когда-нибудь поправлю эту почти непроизвольную ошибку с моей стороны».

6 июня 1876 года Крамской пишет из Парижа: «Портрет Тургенева в Салоне (Харламова) мне не понравился, может быть, потому, что он в «Салоне». Мне показалось, что Репина портрет не так уж дурен. Каждый в своем роде имеет и достоинства и недостатки – один другого стоит».

28 июня Павел Михайлович отвечает: «Что касается Тургенева, совершенно понимаю Вас и нисколько не настаиваю на своем желании; это дело кончено, но только, виноват ли Тургенев, что им слишком занимаются?»

В 1877 году в письме от 14 октября Репин говорит по поводу своего «Диакона»: «Признаюсь Вам откровенно, что если уж его продавать, то только в Ваши руки, в Вашу галерею не жалко, ибо говорю без лести, я считаю за большую для себя честь видеть там свои вещи… Отсюда и заботливость об собственном достоинстве; мне больно было всякий раз проходить мимо Тургенева (моего портрета). Вот отчего я с удовольствием мечтаю заменить его Забелиным. Уведомьте поскорее насчет Забелина: адрес и время».

Забелин был написан, но Павел Михайлович не совсем успокоился. 18 февраля 1879 года он писал Репину: «Советую не забыть толкнуться сегодня к Ивану Сергеевичу, хотя бы по газетам он и должен сегодня же уехать. Если придется писать поимейте в виду, чтобы голова вышла не темна и не красна; на всех портретах, кроме характера, и колорит его неверен. По-моему, в выражении Ивана Сергеевича соединяются: ум, добродушие и юмор, а колорит, несмотря на смуглость, производит впечатление постоянно светлое. Вы видите, что я неисправим и, несмотря на свое фиаско, – иду со своими взглядами и советами».

30 марта 1879 года Павел Михайлович пишет: «А Вы опять переменили фон у Тургенева, а был хорош, но кажется и этот не хуже. Портрет выглядит интересно». Павел Михайлович был так требователен к сходству на портретах Тургенева потому, что хорошо знал его.

Заказы портретов были часто связаны для Павла Михайловича с большими волнениями: или портреты не удавались, или оригиналы не соглашались позировать, или еще хуже – люди болели и умирали.

Мы уже видели, как Павлу Михайловичу хотелось иметь портрет Гончарова и как Гончаров выматывал ему душу своей нерешительностью и нежеланием позировать.

Не гладко шло также с портретом Л. Н. Толстого. В 1869 году Павел Михайлович просил А. А. Фета походатайствовать, чтобы Толстой согласился позировать. Ответ сначала был сомнительный и нерешительный, и в июне Фет от него ответа не добился. 25 же октября Афанасий Афанасьевич известил Павла Михайловича, что Толстой положительно и определенно отказывается.

Прошло четыре года. Из письма Крамского от 1 августа 1873 года Павел Михайлович узнал, что Иван Николаевич живет в пяти верстах от имения Толстого, в усадьбе, где он собирался писать картину «Осмотр старого дома».

Узнав об этом, Павел Михайлович написал Крамскому 8 августа: «Сама судьба благоволит нашему предприятию, я только думал: «Как бы хорошо было Ивану Николаевичу проехать в Ясную Поляну», а Вы уж там. Дай бог Вам успеха, хотя мало надежды имею, но прошу Вас сделайте одолжение для меня, употребите все Ваше могущество, чтобы добыть этот портрет».

Крамской обещает употребить все старания. И действительно, в письме от 5 сентября он пишет: «Граф Лев Николаевич Толстой приехал, я с ним виделся сегодня и завтра начну портрет. Описывать Вам мое с ним свидание, я не стану – слишком долго, разговор продолжался слишком 2 часа, четыре раза я возвращался к портрету, и все безуспешно. Никакие просьбы и аргументы на него не действовали. Наконец, я начал делать уступки всевозможные и дошел в этом до крайних пределов. Одним из последних аргументов с моей стороны был следующий: «Я слишком уважаю причины, по которым ваше сиятельство отказываете в сеансах, чтобы дальше настаивать, и, разумеется, должен буду навсегда отказаться от надежды написать портрет. Но ведь портрет ваш должен быть и будет в галерее. – «Как так? – Очень просто: я, разумеется, его не напишу и никто из моих современников, но лет через 30, 40, 50 он будет написан, и тогда останется только пожалеть, что портрет не был сделан своевременно». Наконец, он согласился с тем, что если портрет ему не понравится, то он будет уничтожен».

Из разговора оказалось, что Толстой хотел бы иметь портрет и для своих детей. Так что Крамской стал сразу писать два портрета, немного различных по размеру. Павел Михайлович не сразу это узнал и потому волновался:

«Письмо Ваше от 5-го с[его] м[есяца] получил своевременно, – очень был обрадован, что Вы пишете портрет нашего знаменитого писателя; я так и думал, что только Вам удастся убедить неубедимого – поздравляю Вас. За себя я боюсь, получу ли портрет, так как едва ли будет граф Толстой сидеть для второго экземпляра, копию же я вовсе бы не желал иметь».

15 сентября 1873 года Крамской успокаивает Павла Михайловича, он пишет:

«Я знаю, что Вам копии не нужно, и до этого я бы не допустил… я пишу разом два: один побольше, другой поменьше. Я постараюсь, разумеется, никого не обидеть, и если мне не удастся уже сделать оба портрета одинакового достоинства, то ручаюсь Вам за то, что лучший будет Вам… Не удивляйтесь, что я пишу так уверенно. Это происходит оттого, что я, начавши работать и более ознакомившись с графом, вижу, что и он чувствует себя как бы обязанным не стеснять меня выбором. Все это было видно из разговоров. Так, например, после третьего сеанса он и жена его были довольны портретом; на следующий раз я привожу другой холст и начинаю новый, больший, а тому