Свадебные колокола - Конни Брокуэй

— Всякий раз, когда приходит груз, вы первый бросаетесь вскрывать ящики. Ваша мания, Джастин, распространяется на все ящики или только на мои?

Он уставился на нее удивленным взглядом:

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Возможно, мне показалось, — усомнилась она. — А теперь наклонитесь и покажите мне порез.

Она чуть не рассмеялась, заметив, что он взглянул на нее с опаской.

— Со мной все в порядке. Обещаю не падать в обморок. Я не выношу вида только собственной крови.

— Я вас хорошо понимаю.

Она осторожно приложила ладонь к его щеке. При прикосновении ее руки к его лицу сердце у нее бешено заколотилось, словно в насмешку над ее недавними самоуверенными мыслями о собственном самообладании. Он придвинулся чуть ближе.

— Как вы полагаете, рана не смертельная? — спросил Джастин. Хотя его голос стал неторопливым и теплым, как подтаявший свечной воск, взгляд его был голодным, настороженным и решительным, как у человека, приближающегося к банкетному столу врага с обнаженным мечом в руке. — Ну как? — Его вкрадчивый тон соблазнял, ласкал.

Она отодвинулась на дюйм, судорожно глотнув воздуха. Он приблизился на три дюйма.

— Никто еще не умирал от разбитой губы.

Она его испугала, затушила огонек, занявшийся в его глазах, и вновь вернула его лицу насмешливое выражение. Он рассмеялся:

— Вы всегда так правдивы?

Ей следовало бы вздохнуть с облегчением, а она почувствовала разочарование.

— Большей частью.

— Почему?

— Если говорить людям правду, они научатся не спрашивать обо всем, что придет в голову.

Он снова рассмеялся:

— Ей-богу, у вас линия обороны мощнее, чем у любой из женщин, которых я знал.

— Линия обороны? — возмутилась она. — Какая нелепость! От кого, интересно, мне нужно защищаться?

— От меня, например, — оповестил он, сложив на груди руки.

— Не смешите меня. На сей раз, Джастин, ваше тщеславие, по-моему, завело вас слишком далеко. — Она фыркнула. — Вам, наверное, кажется, что каждая женщина мечтает о вас.

— А вы? Вы мечтаете? — заинтересованно спросил он.

— Нет!

По его физиономии медленно расплылась улыбка.

— Лгунья.

— Самодовольный индюк!

— Трусиха!

— Хвастун!

— Совенок!

— Лось!

Он расхохотался и ласково потрепал ее по подбородку, словно утешая раскапризничавшуюся маленькую девочку, что ее почему-то очень рассердило. Она сбросила его руку. Неужели ей и впрямь хотелось недавно поцеловать его? Да она лучше поцелует в морду пони мистера Блумфилда!

— Знаете, что мне нравится в вас больше всего, Эви? Ваша непревзойденная изобретательность в использовании богатств английского языка. Интересно, каким следующим живописным термином вы меня наградите? Коровья лепешка?

Сама себе удивляясь, она хихикнула. Обычно она никогда не хихикала. Разве что в далеком детстве.

— Вы все еще сердитесь на меня? — Хотя он задал вопрос как бы между прочим, глаза его смотрели настороженно.

— Долго сердиться на вас бесполезно, Джастин Пау-элл, — проворчала она с нарочито тяжелым вздохом.

Он шутливо отвесил ей нижайший поклон.

— Я ваш должник, мадам.

— Как? Опять? Я трепещу в предвкушении. Неужели у вас есть в собственности еще монастыри, которым я могла бы найти применение? — насмешливо поинтересовалась она и услышала, как он затаил дыхание. Он шагнул к ней, потом, словно опомнившись, поцеловал кончики своих пальцев и прикоснулся ими к ее губам.

— Нет, — ответил он. — Вы видели все мои связанные с церковью владения. А теперь вам лучше лечь в постель, дорогая моя Эви. Я немного подожду здесь на тот случай, если наш взломщик вернется, хотя едва ли он осмелится.

— Я тоже останусь и составлю вам компанию.

— Нет, — возразил он. — Вам необходимо выспаться. Здесь еще многое предстоит сделать, и вы должны быть в наилучшей форме. Уже поздно.

Она нахмурила лоб, не желая покидать его.

— Еще не очень поздно.

Он рассмеялся, развернул ее за плечи и легонько подтолкнул в спину.

— Ах, дорогая, уже не просто «очень поздно», но «слишком поздно», — пробормотал он.

В дальнем конце холла, стоя в дверях по разные стороны коридора, за происходящим с интересом наблюдали два человека в ночных сорочках и халатах. Они одновременно заметили друг друга и оба спрятались, прислушиваясь, высунувшись снова, только после того как Эвелина прошла по коридору. Увидев, что Джастин тоже ушел, они выбрались из своих укрытий и предстали друг перед другом.

Мэри почти не приходилось сталкиваться с Беверли. Его и ее сферы деятельности практически никогда не соприкасались. Беверли удавалось не сталкиваться с француженкой, поскольку он считал ее наихудшим экземпляром представительниц женского пола. Но сейчас общие интересы свели их вместе.

— Ну, что скажете, мистер Беверли? — произнесла Мэри, сложив руки под объемистой грудью. Глупый кружевной чепчик на ее рыжих кудряшках придавал ей сходство с задиристым молодым петушком. — Что вы о них думаете? — спросила она, указав кивком головы в сторону библиотеки.

— Весьма интересно, — согласился он, не став притворяться, будто не понимает ее.

— Как вы думаете, что надо нам с вами делать в связи с создавшейся ситуацией? — спросила она с типично французской игривостью, которую некоторые мужчины находят неотразимой. Только не он, Боже упаси!

— Делать? — эхом отозвался он. По правде говоря, он и сам думал о том, что делать и делать ли что-нибудь вообще, однако не имел ни малейшего намерения искать в ее лице союзника.

— Да, делать! Я знаю, что все английские слуги туповаты, но почему вы считаете это добродетелью?

Беверли высокомерно взглянул на нее, пытаясь изобразить возмущение, что было довольно трудно сделать, если на голове надет ночной колпак с кисточкой. Впрочем, она и внимания на него не обратила.

— Ваш хозяин влюблен в мисс Эвелину. Мисс Эвелина не возражает против его внимания. А леди Бротон, ее маменька и моя спасительница, не возражает против того, чтобы ее дочь не возражала.

— Откуда вам известно, что леди Эвелина «не возражает»?

— Потому что, — сделала вывод Мэри, — я очень хорошо разбираюсь в тончайших движениях женского сердца.

— Вот как? — Беверли свысока взглянул на нее. — Судя по шуму, доносившемуся из беседки, укрытой вьющимися розами, такие тончайшие движения происходят довольно громко.

— Подслушивали?

— Едва ли можно назвать подслушиванием такой грохот, мадемуазель. Даже глухой, уши которого заткнуты ватой, не мог бы не услышать.

— Довольно. Мы говорим не обо мне, а о вашем бесчувственном хозяине.