Прямой наводкой по врагу - Исаак Кобылянский

Это случилось вечером 1 января 1944 года в Чулаковке. Мы, трое командиров взводов, основательно разгоряченные выпитым в течение дня, отважились нарушить одиночество комбата, тем более был повод — поздравление с Новым годом. Войдя в хату, где жил Винокуров, мы увидели его сидящим на табурете за небольшим столом, на котором стояла початая бутылка с прозрачной жидкостью, а рядом — почти полный граненый стакан. Здесь же стояла тускло светившая керосиновая лампа и лежала зимняя шапка Винокурова. В комнате было накурено и стоял отвратительный запах плохо очищенного самогона. Слова приветствия и поздравление мы произнесли скованно, но, после того как Лев Николаевич, поблагодарив нас, пригласил присесть на его узенькой кровати, робость прошла, и языки наши развязались. Вероятно, мы плели какую-то веселую чепуху, и Винокурову это не понравилось. Сам пребывая под солидным градусом, он решил обучить подчиненных ему офицеров нормам поведения на подпитии. «Пить не умеете и ведете себя как мальчишки», — строго сказал он нам, затем отхлебнул из стакана, взял зачем-то в руки свою шапку и, оживленно жестикулируя (чего за ним трезвым никогда не наблюдалось), продолжил: «Настоящий мужчина пьет и мрачнеет, пьет и мрачнеет...» И тут случилось непредвиденное, мгновенно прервавшее урок этикета: размахивая шапкой, он свалил со стола горящую лампу. Пожара не произошло (правда, гася огонь, кто-то обжег руки), но наш обескураженный учитель вмиг протрезвел. Этот эпизод слегка затуманил ореол исключительности, который складывался вокруг Льва Николаевича. Оказалось, что спиртное действует на него так же, как и на простых смертных...

Замкнутость, скупость в проявлении эмоций и кажущаяся суровость Винокурова не замечались во время боев, их место занимала деловитость. Он воевал достойно, не был трусом, никто не видел его потерявшим самообладание. Его решения всегда были взвешенными и своевременными. На рожон не лез, ничего не делал напоказ. Все это добавляло уважения к нему со стороны офицеров и солдат батареи.

Начальство высоко ценило Винокурова. Вскоре после назначения на должность командира батареи он стал старшим лейтенантом. Одним из первых в полку его наградили редким и очень почетным орденом Александра Невского. Осенью 1944 года Винокуров был назначен начальником артиллерии полка.

Фронтовая судьба не баловала Льва Николаевича: в августе 43-го и в апреле 45-го он перенес два тяжелейших ранения. После первого он лечился в госпитале три месяца вернулся в полк в ноябре 1943 года. После второго ранения Винокуров остался инвалидом на всю жизнь.

Избегая внеслужебного общения с командирами взводов своей батареи, Винокуров поддерживал товарищеские отношения с равным ему по рангу и возрасту командиром минометной батареи.

Слабостью Винокурова, о которой знали все, было его пристрастие к круто заваренному чаю. Когда позволяли условия, в долгих чаепитиях участвовал гость из «братской» батареи.

Несмотря на привлекательную внешность и богатые возможности командира батареи (с большим обозом!), Лев Николаевич не обзавелся ППЖ. Убеждения и сила характера Винокурова не позволяли ему заводить романы с однополчанками: ведь скрыть такое от окружающих и подчиненных было невозможно, а он не допускал и мысли о том, чтобы стать предметом сплетен, насмешек или осуждения.

Меня Винокуров признал достойным внеслужебного общения лишь в марте 1945 года, в период подготовки к штурму Кенигсберга. К тому времени он уже четыре месяца был начальником артиллерии полка, а я — командиром батареи. Хорошо помню наши чаепития и долгие беседы на самые разные темы. Мне, признаюсь, льстило, что всегда замкнутый и ранее недоступный Винокуров, человек с большим жизненным опытом, так откровенно рассказывает мне о себе и делится своими мыслями и взглядами.

Оказалось, что по многим проблемам наши оценки совпадают. Так, мы единодушно осудили две недавно опубликованные в «Правде» повести (автором одной был Симонов, другой — Василевская), в которых, на наш взгляд, неуместно оправдывались некоторые поступки женщин, чьи мужья стали жертвами войны. В этих беседах я ощутил широкий кругозор Льва Николаевича. Почти все его утверждения я принимал на веру.

Основным предметом моих рассказов, естественно, были чувства к Вере, я читал ему строки Вериных писем, показывал ее фотографии. Винокуров слушал меня внимательно, но, как бы подводя итог, сказал мне назидательно: «И все же помни, что самым важным для мужчины является его работа, а женщины, любовь, семья — все это должно быть на втором плане». В первые годы моей послевоенной жизни я в известной мере руководствовался этим наставлением, но позже понял, что главные человеческие ценности не подлежат расстановке по ранжиру.

В те дни я получил от Винокурова памятный подарок — его фотографию, на обороте которой было написано «Лучшему боевому другу Изе Кобылянскому. Л. Винокуров». До сих пор храню эту карточку и горжусь посвящением, которое написал Винокуров. И еще: я навсегда запомнил, как в ночь перед штурмом Кенигсберга, отправляя меня в штурмовой отряд, «сухарь» Винокуров пожелал мне уцелеть и крепко прижал к себе. Это было так неожиданно, так не похоже на него прежнего, сухого и недоступного!

Я уцелел, а Лев Николаевич на вторые сутки боев за Кенигсберг был тяжело ранен в правую, главную для его гражданской профессии, руку. Одиннадцать месяцев он провел в военных госпиталях, большую часть времени в Центральном хирургическом госпитале им. Бурденко. Его лечили лучшие специалисты страны, но и они оказались бессильны: правая рука Винокурова до конца жизни висела плетью.

Долгие месяцы лечения не ушли для Винокурова впустую. Когда я в январе 1947 года разыскал его в Харькове, Лев Николаевич достал из письменного стола толстенную стопку исписанных с обеих сторон тетрадных листиков. На первой странице я увидел крупные каракули заголовка «История архитектуры» и дальше неровные строки коряво выведенных слов. Страницу завершала запись «40 минут» (продолжительность первой тренировки его левой руки). Он учил здоровую руку переписывать текст полузабытого институтского учебника. Последние страницы, заполненные после месяцев тренировки, были исписаны хорошо мне знакомым ровным винокуровским почерком. Меня поразили воля и упорство, которые проявил Лев Николаевич в борьбе за то, чтобы остаться в строю. Вскоре я узнал, что на республиканском конкурсе архитекторов его проект обелиска на границе Украины с Россией занял первое место.

С 1947 года основной деятельностью Винокурова стало преподавание архитектуры, затем — художественного конструирования (дизайна). Он был заведующим кафедрой, позже — заместителем ректора по учебной работе. Когда почувствовал, что в работе место творчества занимает бюрократическая переписка, по собственной воле ушел на пенсию, немало удивив коллег и руководителей.